Владимир Шибаев - Серп демонов и молот ведьм

• Название: Серп демонов и молот ведьм
• Автор: Владимир Шибаев
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9691-0656-7

Некоторым кажется, что черта, отделяющая тебя – просто инженера, всего лишь отбывателя дней, обожателя тихих снов, задумчивого изыскателя среди научных дебрей или иного труженика обычных путей – отделяющая от хоровода пройдох, шабаша хитрованов, камланий глянцевых профурсеток, жнецов чужого добра и карнавала прочей художественно крашеной нечисти – черта эта далека, там, где-то за горизонтом памяти и глаз. Это уже не так. Многие думают, что заборчик, возведенный наукой, житейским разумом, чувством самосохранения простого путешественника по неровным, кривым жизненным тропкам – заборчик этот вполне сохранит от колов околоточных надзирателей за «ндравственным», от удушающих объятий ортодоксов, от молота мосластых агрессоров-неучей. Думают, что все это далече, в «высотах» и «сферах», за горизонтом пройденного. Это совсем не так. Простая девушка, тихий работящий парень, скромный журналист или потерявшая счастье разведенка – все теперь между спорым серпом и молотом молчаливого Молоха.

---

Лифт работал только на спуск, и Сидоров, шелестя подошвами по матерным любовным граффити, взобрался к нужной квартире. Смирив сердцебиение, он соединил обвисшие проводки звонка, и тот дважды просипел какую-то задушенную фронтовым фосгеном мелодию первой мировой: «зарин-заман… назарин-незаман…» Отвалилась дверь, и высунулся в майке с рваной бретелькой и пузырчатых трениках обвислый пузатенький крепыш непонятного возраста и этимологии.

– Кого? – нервно облизнулся он, скашивая глаза к лифту.

– Господина Триклятова, члена-корреспондента. Интервью крупнейшей газете, отряжен специальный обозреватель. Почту за честь.

– Нету, – скривил рожу высунувшийся, – господина. Весь вышел.

– Куда вышел?

– Кто это? – крикнул из глубины женский голос, и мелькнуло испуганное мучнистое лицо.

– Куда все, – печально сообщил кочерыжка в трениках и попытался придавить сунутую журналистом в проем ступню, – такие. Весь вышел в научную степень. А на жизнь цивилизации нужна рублевая степень.

– А Вы сын? – удивился журналист.

– Вон сын, – кивнул на мучнистую женщину шутник.

– Дочь я, дочь! – в отчаянии, проходя куда-то в кухоньку, выкинула тетка. – У этого и шутки, как у студента с тремя хвостами.

– Дочь она или сын – один черт, никакого проку. Вот я зять, с меня взятки гладки: женился на черте чем, попрошу родственности. Не зря за невесту полный калым выкатил – жигули и двадцать лет каторги у разбитого научным классиком корыта надежд.

– Это как? – удивился Сидоров. – Родственности?

– Не слыхали?! – скукожился в рваной майке и подбоченился. – Кремль не смотрите. Теперь вся жизнь ведется династиями. Золотой герой ты, так сынуля у тебя – член Совета, внучок – депутат, а правнучек руководит модельным агентством для сирот олигархов. Талант теперь считается завещанием. Академик ты, так подай сыну… или зятю, одна сатана, – со студентов чтоб тот доктор наук, внучок полный кандидат чего взбрендится, а остальные – в ректоратах на нищих зарплатах одежку протирают. Чего тут не понять?! А раз ты к научным калекам в династию загремел – катайся всю жизнь колобком среди репея.

Тут выехал в коридорчик на трехколесном велосипеде бледный, переросший педали мальчик, тоже репейного вида внучок, стрельнул в Сидорова из водяного пистолета и, испуганный, укатил, бешено накручивая коленями.

– А у этого… этого кора внучок, – выкрикнул, зверея, жилец квартирки, – на трехколесных будет до пенсии внучок катиться. А зять, законно оформленный, восьмой год кандидатскую… – захлебнулся ученый, – канди… датскую не может скинуть. Сто палок в два колеса суют.

Тут в дверях появилась женщина, бледная и в двух фартуках, один в муке, и второй поверх первого – в мыльной пене, и крикнула, отстраняя еле удержавшегося от ласки мужа:

– Сам дурак. Я ему две диссертации на деньги от туризма купила – ни одну не тянет. Нечем защищать! – стукнула она себя в висок пальцем, как самоубийца дулом опять пустого браунинга. – И нечего старика перед чужими марать, на дачу выперли, а живем на его паек. А твои двое с Молдавии, как сыр бабушка в масле с дедушкой, в нашей кладовке не забывают завтракать. Что, не так? Идите отсюда, – крикнула журналисту, – не мешайте существовать, – и попыталась захлопнуть дверь.

Но супруг не дал, выставив плечо и вопя:

– Вот, научное отродье. Видали! Взял голую из побуждений, обул-одел в кожу, думал: в дамки двинут, а они вон чего, над Молдавией предков глумятся.

Выкатился опять десятилетний малыш на трехколеске и пульнул в журналиста водой, но наученный Сидоров резвым архаром отскочил и прижался к помойке.

– Где же, в каком поселке эта чудесная дача? Где ваш уважаемый родственник коротает часы, думая о вашем благе? Интервью ведь все равно, оно гонорар приличный может и на ваши счета переслать, – сморозил частично облитый.

– В Снегирях! – крикнула женщина, высовываясь с пакетом «Ариэля» наперевес. – Никому не говорила, а вам нарочно скажу, потому что вы никто. В Снегири от этого тугодума сбежал. Дважды два – семь, – передразнила она мужа. – И негде ему здесь журналы… и койку негде разложить. А в поселке простор, на веранде птицы, на одну печь тыщи кирпичей выложено. Топись – не хочу. Снегири, просек Дятлова.

– Пусть за гонорар статьи на нашу сберкнижку шлют. А то задаром тут нам мозги компостируете. Мы ему все равно недавно консервов отпустили… отправили. Не знаю, довезли эти или нет. Довезли вы или что? – крикнул зять в глубину.

А тетка в последнюю секунду все же высунула из двери бигуди и квакнула:

– Спросите там, покрасил он веранду или как? Обещал красить… И отзвоните, если красил.

И мужик шибко захлопнул перед носом дознавателя дверь с отслоившимся дерматином, и в квартирке опять оперной пластинкой послышались шумы и арии бьющейся боками дюралевой посуды и нервно перекрываемого в туалете-ванной водопада.

Вот какой хороший день, подумал, выходя из разорванного подростками в клочья подъезда, наш обозреватель. И огляделся, не понимая, куда теперь держать путь. И выбрал он правильную дорогу, вовсе не туда, где сейчас проживал, а в место иное, иначе улыбчивое лицо дня изменило бы профиль, а, может, и фас. Потому что там, где коротал он теперь свои ночи, дожидалась его на кухне, икая от чая, бывшая подруга многих его дней несравненно трезвая Альбинка Хайченко.

Алексей Павлович снимал недорогую комнатку у двух старушек, Дуни и Груни, в той части города, где еще не кажется, что сослали на поселение, но уже и не чудится, что ты, живущий в трехэтажных каменных бывшей текстильной фабрики сооружениях, давно, еще с полета трех космонавтов безрассудно планировавшейся династиями чиновников под снос, что ты городской и можешь шаландаться по проспектам до ночи и лун со звездами из музея в музей и из пельменной в библиотеки.

Две хозяйки обозревателя, очень пожилые бабки, были совсем разные, Груня худая, высокая и злая, как крапива, а Дуня, худая, мелкая и добрая, как календула, поэтому сейчас не пустила, конечно, бывшую в комнату хорошего постояльца, но усадила на табурет на кухне и поила третий час чаем с принесенным Альбинкой гостинцем – карамелью «Взалет». А Груня, как всегда, спала в их комнате на сундуке возле бормочущего телевидения, потому что смотрела его во сне. Старушка усадила шебутную девку в кухне, уселась напротив слушать плохое про жильца и, покусывая чай, думала, чего этой фифке рассказать, что повыспросить, а что и придержать.

– Жилец твой у нас – человек хороший, сердешный, – сразу отмела бабка клевету и степенно сообщила Алешкиной сродственнице. – Чистоплотность держит.

Когда Дуня у него в те же деньги – а что ей, все одно помирать! – убиралась в комнатенке, махала влажной тряпицей по столу жильца, сгоняя пыльные дорожки и рисуя чистоту, все лежало аккурат складно: тертая ручка, разрисованная буквицами какая бумажка-огрызка или зеркальце для бритья сияло ясным стеклом. Дуня иногда брала зеркальце с подоконника возле политой бегонии, где жилец брился, и глядела в него, высунув язык, боялась, что чужое покажет другую Дуню. Но язык этот гляделся еще не старым, а зеркально-розовым, и уж до чего любил чай с карамелью, не сказать ни в каком наречии.

Жилец был, не то что прошлый арапченок, славный мужчина, шибко умный и положительно расположенный журналист газеты. Придет-уйдет. Аккуратно положит все куда надо и не забывает. Колбасу в холодильник клал всегда чисто, и, бабки проверяли, если они и скушают свежей у жильца, тонко отрезав кажной по кругляшку, то и не заметит – ходит профессором туда-сюда до кухни и поет бессловесную песню, пугая своей газетой, или органом прессы, мух. Хозяйки уже выглядывали, проверяя, хватится жилец продукта, или как. Спокойный, бабок привечает и всегда не орет. Недаром, что образователь. И платит немалую денежку за комнату точно в приспелый срок. Дважды всего задержал, так и зарделся, отдавая, сердечный, словно жених.

Когда Дуня была молодая, начала рассказ непутевой девке Альбине хозяйка, никакого жильца и живьем не было. Была Дуня из деревни в город молодая девушка, хорошая, как подсолнух с нежареной головой. Но понесла еще в родной стороне выкидыш от своего ухажера Парфена, парня видного и теперь. Тут Дуня смахнула горелым полотенцем мутную слезу со щеки.

Какой он был Парфен этот забавник, щеголял в рубахе, цокал языком, заламывал с чуба кепку и так глядел с трактора, что Дуня обмирала всем молодым своим телом и хотела, завороженная, чуть не зайти под трактор. После, как случился позор, уехала она из деревни в город и подружилась со старой Груней на картонажной фабрике, где обе молодухи все перевыполняли и не слезали, вися на доске почета. Всякое было, и в общежитии, и возле. Но вышло через газеты уважение к молодым труженицам, и бабкам, чтоб другим не повадно было лентяйничать, дали по комнатенке в квартире, уже разгороженной ранее на три из-за пострелянных пособников иностранных дел, где теперь они и провожают старость. Третья-то комната забита. Из нее давно отправился в тюрьму, свистя носом, подконвойный непутевый сосед, а вселился было молоденький из жеков или милиции Раджаб, по-русски знающий только деньги и звук будильника. Но пришли тут трое лысых огромных мужиков в белых рубахах с рукавами из социальной защиты обездоленных и зарешеченных и намекнули раджабовым начальникам, чтобы съезжал, пока языком вертит, с чужой площади. Дуня с Груней как раз под дверью все услыхали, когда Раджаб головой об ковер зацепился. Мол, передай по службе, что социально опасная молодежь просит чужое до окончания сроков семь лет не занимать, а то случись где пожар с наводнением, так сгорят погоны до полковничьих. Так и забили дверь, но тот жилец еле успел понизу утикнуть.