Пу И - Последний император

• Название: Последний император
• Автор: Пу И
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0244-7

Эта книга — воспоминания последнего китайского императора династии Цин, правившей более двух с половиной столетий. На долю Пу И выпало немало испытаний: он побывал в советском плену, на родине был приговорен к десяти годам лагерей как военный преступник, а после освобождения работал садовником в Пекинском институте ботаники. Книга легла в основу фильма Бернардо Бертолуччи "Последний император", завоевавшего девять "Оскаров".

---

От этих слов несколько сот японских военных преступников просто застыли от удивления. Многие из них от стыда заплакали и стали перед ней на колени, умоляя китайское правительство наказать их за содеянные злодеяния.

Трудно поверить, чтобы обыкновенная молодая женщина обладала бы такой широкой натурой. Тем не менее, мне приходилось самому сталкиваться с такими примерами, в которые просто невозможно было поверить. Допустим, что Фан Сужун как член партии, кадровый работник должна была быть такой по долгу службы (во что вообще поверить трудно), тогда почему так поступили простые крестьяне из деревни Тайшаньбао?

Тайшаньбао — это сельскохозяйственный кооператив в одном из пригородов Фушуня. Мы его посетили на следующий день утром. На душе было неспокойно. Я постоянно думал о существующем изобличительном материале, который был полон проклятий в мой адрес именно со стороны крестьян. Как они отнесутся ко мне? Я был уверен, что "темные" и "грубые" крестьяне никак не последуют поступку Фан Сужун. Вчера в Фушуне, в районе шахт, я встретился с несколькими рабочими и их домочадцами. В их действиях не было ничего "грубого". Когда мы вошли в здание, чтобы осмотреть рабочее общежитие, одна гостеприимная пожилая женщина даже захотела провести меня в комнату с натертым паркетом. Я тогда подумал, что она так поступила, потому что не знает, кто я. Если бы знала, то не стала бы разводить со мной церемонии. Вчера начальство велело нам беседовать с каждым из них в отдельности. Это были ветераны горного дела или изгнанные японцами из шахт инвалиды труда. Не имея никакой помощи и опоры, они буквально влачили свои дни в нищете до тех пор, пока Фушунь не был освобожден. Власти преобразовали фешенебельную японскую гостиницу в дом престарелых и поселили их там спокойно доживать свои дни. Пожилые люди играли в шахматы, ухаживали за цветами, читали прессу, и каждый находил что-то в соответствии со своими интересами. Старик, которого я посетил с несколькими товарищами, стал рассказывать историю своей жизни, которая скорее напоминала полный горечи и слез обвинительный акт. Мне было стыдно и страшно, когда он говорил о бедах шахтеров во времена марионеточного правительства. Я боялся, что он меня узнает, поэтому забился в угол, не смея произнести ни звука. Я обратил внимание на то, что на стенах комнаты у старика не было фотографий, какие висели в рабочем общежитии, но зато красовалась фотография председателя Мао. Стало очевидным, что у старика в мире никого и ничего не осталось, разве что эта фотография. Но принимает ли он политику председателя Мао, направленную на перевоспитание преступников? Вряд ли он будет снисходителен к изменникам родины.

В первый день осмотра я всегда старался в многолюдных местах не поднимать головы. Я обнаружил, что так поступал не я один. Все вели себя достаточно скованно. Бывший смотритель, который в Фушуне при японцах занимался строительством японского синтоистского храма, был бледен, как полотно, и старался все время быть в середине толпы, желая спрятаться за спины других. Когда мы прибыли в Тайшаньбао, практически никто не осмеливался поднять голову. Так, в полном смятении, мы выслушали рассказ о кооперативе и его истории, а потом нас повели осматривать новые модели сельскохозяйственных орудий. Мы побывали на птицеферме, в теплицах, хлеве и амбарах. Нас всюду встречали радушно. Некоторые даже переставали работать и стоя приветствовали нас. Я был уверен, что меня не узнавали, и надеялся, что так будет всегда. Однако в самом конце при посещении Дома одного из крестьян я уже не смог спрятаться от самого себя.

Это была семья из пяти человек, хозяина звали Лю. Он и жена работали в поле, а старший сын числился учетчиком в теплицах. Второй сын учился в средней школе, а дочь работала на гидроэлектростанции. Когда мы вошли в дом, там была лишь одна хозяйка. Она готовила обед. Завидев местное начальство с группой людей, она заторопилась, сняла передник и пригласила в комнату с чисто выбеленным потолком. Принимая нас как истинных гостей, она по местному обычаю пропустила нас в комнату и усадила на глинобитную лежанку-кан. Я уселся с краю, рядом с невысоким буфетом, на котором под стеклянным колпаком стоял будильник с круглым циферблатом и натертый до блеска чайный сервиз. С другой стороны стояли фарфоровая ваза и сосуд для хранения чая.

Сопровождавший нас человек не сказал ей, кто мы. "Вот пришли несколько человек посмотреть, как живут члены кооператива. Расскажи им!" — попросил он. Женщина не отличалась ораторским искусством, но из ее отрывочных воспоминаний мы поняли, что в семье на семь ртов у них был маленький клочок земли и жили они во времена марионеточного правительства, как нищие. "Сажали рис, а ели желудевую муку. Если японцы находили в доме хоть одно зернышко риса, человека тут же объявляли "экономическим преступником". Рассказывали, что одного больного человека прямо на улице стошнило. Полицейский, заметив в рвоте рис, тут же арестовал его. Одеты были кто во что. Девушкам приходилось покрывать себя мешковиной. Однажды на Новый год дед решил украдкой сварить немного риса, чтобы накормить изголодавшихся детей. В полночь появились полицейские, все перепугались до смерти. Оказывается, они пришли набирать людей на рубку леса и рытье окопов — якобы против бандитов. Какие там бандиты, они боялись наших солдат! Старика забрали. В те времена с таких работ мало кому удавалось вернуться живым."

В это время вернулся сын хозяйки. Совсем небольшого роста, с короткими ногами, он оказался инвалидом от рождения. Отвечая на наши вопросы, он рассказал, что в старом обществе он, инвалид, жил хуже собаки. Теперь же, как и все, работает. В глазах этого не достигшего еще и тридцати лет человека я мог прочитать всю боль и страдания, выпавшие на его долю. Однако когда разговор коснулся проблем сегодняшнего дня, у него, как и у матери, в глазах и интонации появилась радость и уверенность в себе. В отличие от матери он больше говорил о делах в кооперативе, о выращивании овощей в теплицах, причем с такой радостью, будто пересчитывал семейные реликвии.

— Овощами мы в основном удовлетворяем потребности рынка, все четыре сезона; сорта такие, которых не было до освобождения. Есть и помидоры, и сладкий перец.

Тут женщина подхватила разговор и стала рассказывать, что в прежние времена не то что помидоры, они и капусту видели редко. Хозяйка сняла с большого чана, стоявшего в углу комнаты, покрывало и показала нам рис, который был внутри. Сын засмеялся: "Рис-то зачем показываешь?" Женщина отреагировала мгновенно: "Может, сейчас это и ничего, а вспомни, как было во времена правления императора Кандэ".

Ее слова больно ударили меня.

Входя в этот дом, я больше всего боялся, что кто-нибудь поинтересуется, как меня зовут. А теперь я понял, что если не назову себя перед тем как уйти, то произойдет чудовищный обман, которому не будет оправдания.

Я встал и, опустив голову, произнес:

— Кандэ, о котором вы только что говорили, предатель, император Маньчжоу-Го Пу И. Это я и есть. Я прошу у вас прощения и снисхождения…

Не успел я договорить, как бывшие высокие чиновники, пришедшие вместе со мной, тут же встали.

— Я тот самый человек из Министерства труда, который сгонял рабочих…

— Я — чиновник из Министерства сельского хозяйства, который отбирал у вас рис…

— Я начальник военного округа, куда для японцев набирали солдат…

Женщина остолбенела. Было очевидно, что такого она не ожидала. Она хоть и знала, что придут бывшие прислужники японцев, но не знала ни наших имен, ни нашего прежнего статуса. Еще большей неожиданностью стало то, что у нее будут просить прощения и ждать приговора.

Какой будет приговор? Будет ругать нас нещадно? Рыдать? Или выйдет, позовет соседей, родственников тех, кто пострадал в эти годы, чтобы всем вместе выместить свой гнев на нас?

Нет. Она тяжело вздохнула. Это был вздох, который растопил мое сердце и то напряжение, которое царило в воздухе.

— Дело прошлое, зачем об этом говорить! — Она вытерла слезы. — Лишь бы готовы были учиться и прислушиваться к словам председателя Мао, чтобы стать настоящими людьми!

Мы слушали ее молча, и на глазах у нас были слезы. В конце мы разрыдались.

— Мы знаем, кто вы, — сказал сын, молчавший все это время. — Председатель Мао говорил: "Большинство преступников смогут измениться". Он прав. Народ сможет вас простить!

Двое простых крестьян, о которых я думал, что они "грубые" и "неотесанные", что их ненависть к нам затмевает всякие разговоры о "снисхождении", тем не менее оказались столь великодушными!

Это были великие люди, к которым мои мерки не годились.

Я подходил к ним с презрением и предвзято, а они отнесись к нам с таким благородством.

Сегодня они хозяева страны. За ними стоит огромная сила — крепкое правительство и мощная армия, руководимая коммунистической партией. Перед ними оказались преступники, натворившие немало бед, и они к ним отнеслись великодушно!