Бенгт Янгфельдт - Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском [с иллюстрациями]

• Название: Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском [с иллюстрациями]
• Автор: Бенгт Янгфельдт
• Издательство: Астрель, CORPUS
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-38542-1

Бенгт Янгфельдт — известный шведский писатель, ученый, автор многочисленных трудов по русской культуре, переводчик и издатель. Он выпустил впервые на русском языке переписку В. Маяковского и Л. Брик, написал книги о Маяковском и о выдающемся лингвисте Романе Якобсоне, недавно подготовил исторический труд о Петербурге. А еще Бенгт Янгфельдт был издателем и основным переводчиком на шведский Иосифа Бродского. Они часто встречались на протяжении многих лет, так как, став в 1987 г. Нобелевским лауреатом, поэт приезжал в Швецию каждое лето, найдя здесь, по его словам, «экологическую нишу — тот же мох, тот же гранит, тот же климат, те же облака», что и на вынужденно покинутой родине.

* * *

Это книга, которую должны обязательно прочесть не только те, кто интересуется Иосифом Бродским, но также те немногие, кто интересуется поэзией. — Dagens Nyheter

* * *

Книга имеет скромный подзаголовок «Заметки об Иосифе Бродском», но именно благодаря ненавязчивости подхода, а также открытости автора к пониманию поэта, она помогает читателям глубже разобраться в противоречиях его характера и мышления. — Svenska Dagbladet

* * * 

Бенгт Янгфельдт — шведский писатель, ученый-славист, переводчик русских поэтов (В. Маяковского, О. Мандельштама и др.), лауреат премий Фонда культуры Лэнгмана, Шведской академии и дважды лауреат премии Стриндберга («шведского Букера»). А еще Б. Янгфельдт был многолетним другом, переводчиком и издателем И. Бродского. Эта книга, по словам автора, —  «заметки о большом поэте и противоречивом человеке», знакомство с которым дало возможность увидеть важнейшие черты его личности. 

---

Пятнадцать лет спустя, в 1983 году, Бродский собрал и издал шестьдесят стихотворений, посвященных М.Б., под названием «Новые стансы к Августе» — поклон Байрону и его «Стансам к Августе» 1816 года. Про сборник он сказал: «…до известной степени это главное дело моей жизни». Временные рамки сборника — 1962–1982 годы — свидетельствуют о том, что Марина Басманова продолжала занимать его мысли еще много лет после их окончательного разрыва.

13.

Когда друзья Бродского Яков Гордин и Игорь Ефимов посетили его в Норенской в конце октября 1964 года, он был, по мнению первого, в плохой психической форме. Это была его первая осень в ссылке, и он еще не привык к новой жизни. А когда через полгода, в день его рождения 24 мая 1965 года, к нему приехали Анатолий Найман и Евгений Рейн, они нашли его в совершенно другом настроении. Последний вспоминает:

Я застал его в хорошем состоянии, не было никакого пессимизма, никакого распада, никакого нытья… перед нами был бодрый, дееспособный, совершенно несломленный человек… это был один из наиболее сильных, благотворных периодов Бродского, когда его стихи взяли последний перевал. После этого они уже иногда сильно видоизменяются, но главная высота была набрана именно там, в Норенской, — и духовная высота, и метафизическая высота.

Бродский, оглядываясь назад на время в Норенской, охарактеризовал его как один из лучших периодов своей жизни: «Бывали и не хуже, но лучше, пожалуй, не было».

[Фото 9. Жители Норенской очень хорошо относились к Бродскому, который проявлял большое внимание к их нуждам. Так, например, он доставал для них лекарства из Ленинграда. Однажды он должен был пасти телят, телята разбрелись, вспоминает его хозяйка Таисия Ивановна Пестерева. «Он бегом за ними. Кричу ему: не бегай бегом, растрясешь малину-то, я сейчас железиной поколочу, и телята вернутся все!» Снимок сделан отцом Бродского, который посетил сына в августе — сентябре 1964 г. Фото А. И. Бродского. Из собрания М. Мильчика.]

Под конец ссылки Бродскому разрешили работать фотографом в фотоателье в Коноше, куда он добирался раз в неделю автостопом. Кроме того, ему позволили объездить окрестные деревни, чтобы сделать фотопортреты крестьян. Вообще, последнее время перед освобождением было прямо-таки успешным. Четырнадцатого августа районная партийная газета «Призыв» напечатала его стихотворение «Тракторы на рассвете», начинающееся словами: «Тракторы просыпаются с петухами, / петухи просыпаются с тракторами, / вместе с двигателями и лемехами, / тишину раскалывая топорами». Это была первая публикация Бродского в Советском Союзе. Седьмого сентября, через три дня после постановления Верховного Совета о досрочном освобождении Бродского, в той же газете было напечатано стихотворение «Осеннее».

14.

В конце сентября 1965 года Бродский вернулся в Ленинград. За время его отсутствия литературный климат в городе изменился. «Дело Бродского» привело к тому, что старое правление Ленинградского отделения Союза писателей сменилось новым, более «либеральным». Бродский, не имевший печатных публикаций, не мог стать членом Союза писателей, но его зачислили в некую «профессиональную группу» литераторов, что должно было служить прикрытием на случай новых обвинений в тунеядстве.

В 1966 и 1967 годах было опубликовано несколько детских стихов и четыре «взрослых» в журналах и альманахах. С изданием книги, однако, дело шло туго. Через несколько месяцев после возвращения Бродский сдал рукопись сборника «Зимняя почта» в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель». Сборник состоял главным образом из стихов, написанных в 1962—1965 годы. Руководству издательства не понравилась библейская тематика некоторых стихотворений, наличие ангелов и т. д., но тем не менее книгу рекомендовали к печати — чтобы пресечь «всяческие разговоры» и «разрушить легенды, возникшие вокруг его имени». Рукопись, однако, вернули автору на доработку, отметив как недостаток, что в ней не хватает стихов, отражающих «идейно-художественные позиции автора, его отношение к важным и злободневным вопросам современности». «В переводе с официозного на откровенный язык это означало, — заключает Лосев, — что Бродский должен написать десяток идеологически правильных стихотворений». Этого Бродский не стал делать. Летом 1967 года издательство заказало новые внутренние рецензии — счетом пять. Четверо известных ленинградских авторов горячо высказались за издание сборника, но один из рецензентов был резко против, поскольку «в стихах Бродского нет национальных корней» и «они вне традиций русской литературы». «В переводе с официозного языка на откровенный»: еврею Бродскому нечего делать в русской литературе.

[Фото 10. Бродский перед книжной полкой в «полутора комнатах». Ленинград, 1967 г. Из собрания М. Мильчика.]

Тягомотина с книгой продолжалась еще год, и в конце концов Бродский забрал рукопись из издательства. Года через два вопрос о сборнике всплыл на поверхность вновь, в этот раз несколько неожиданно. С ним связались сотрудники КГБ и попросили о встрече. Бродский рассказывал мне, что встреча состоялась в кафе, где два гэбэшника предложили свою помощь в издании книги в обмен на небольшую услугу: он станет им докладывать об иностранцах, которые его посещают. Бродский выдвинул встречное условие: «С удовольствием, если вы сделаете меня лейтенантом». Книга не вышла.

Однако это не означало, что у него не было книги вообще. Весной 1965 года в США вышел сборник стихов Бродского по-русски — «Стихотворения и поэмы». Издание не вызвало аплодисментов у советской власти, но, поскольку было осуществлено без его участия, оно ему и не инкриминировалось. Очередной шумихи вокруг его имени никто не хотел.

Бродский получил этот сборник по возвращении из ссылки, в сентябре. Он вызвал у автора смешанные чувства: разумеется, он был рад видеть свои стихи напечатанными, но сборник состоял главным образом из ранних вещей, 1957—1962 годов, к которым он относился, за редким исключением, отрицательно. Со второй его книгой, «Остановка в пустыне», вышедшей в Нью-Йорке в конце 1970 года, дело обстояло иначе. В подготовке этой книги он принимал активное участие. Летом 1968-го он передал рукопись своему американскому переводчику Джорджу Клайну и, перед тем как она пошла в печать, сам правил корректуру; одним словом, издание было авторизованным. И книга была большая, двести страниц с лишним. Помимо семидесяти собственных стихов, она содержала и четыре перевода из Джона Донна.

15.

Из всех, кто оказывал ему помощь и поддержку во время суда и ссылки, для него самого важнее всего была Ахматова.

Бродский познакомился с ней летом 1961 года, когда Евгений Рейн привез его в Комарово на Карельском перешейке, где стояла ее «будка». Бродский не слишком много знал об Ахматовой, не знал даже, что она жива. Но хотя первое посещение было почти случайным, за ним последовали другие. «До меня как-то не доходило, с кем я имею дело, — вспоминал он. — И только в один прекрасный день, возвращаясь от Ахматовой в набитой битком электричке, я вдруг понял — знаете, вдруг как бы спадает завеса, — с кем или, вернее, с чем я имею дело. Я вспомнил то ли ее фразу, то ли поворот головы — и вдруг все стало на свои места». Бродский стал частым гостем у Ахматовой, одно время он подолгу жил в Комарове неподалеку от нее, и они видались ежедневно.

[Фото 11. Царственная Ахматова, 1963 г. Фото Б. Шварцмана.]

Бродский как поэт был и остался далек от тематики и лирического строя стихов Ахматовой. Цветаева, которую он впоследствии назовет самым крупным русским поэтом двадцатого века, была ему роднее и ближе. Однако трудно переоценить значение для Бродского встречи с Ахматовой и длительного общения с нею, последним великим представителем Серебряного века. При всей разнице лет и опыта Ахматова относилась к Бродскому как к равному, а его стихи называла «волшебными». Среди молодых поэтов, окружавших ее в последние годы жизни, Бродский занимал особое место.

Бродского и его сверстников прежде всего привлекала в Ахматовой ее личность, ее манера вести себя, говорить, смотреть на мир, относиться к людям. Все это произвело глубокое впечатление на молодого советского человека, привыкшего, по словам самого Бродского, иметь дело с людьми «другой категории». Ахматова была человеком иной эпохи, шкала ценностей у нее была иная, не советская, и она продолжала сохранять в своей жизни эту как бы уже отодвинутую временем в сторону шкалу. Ее биография и литературная судьба были тяжелыми. Удачей было уже то, что она смогла физически уцелеть. «…Главным было не то, что она умна, — объяснял Бродский, — главное было другое, что она умела прощать».