Коллектив авторов - Полдень, XXI век (март 2012)

• Название: Полдень, XXI век (март 2012)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Вокруг Света»30ee525f-7c83-102c-8f2e-edc40df1930e
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98652-403-0

В номер включены фантастические произведения: «Человек 2: Бог в машине» Олега Мухина (окончание), «Долина ста ветров» Евгения Акуленко, «Храм для матери» Марии Позняковой, «Нормальные люди» Андрея Кокоулина, «Я пришел вас убить» Павла Амнуэля, «Йо-хо-хо, и бутылка рома» Жаклин де Гё, «Скобяных дел мастер» Елены Калинчук.

---

Но моральная подготовка в таких условиях осуществляется со скрипом, ибо неизвестно, к чему, собственно, готовиться. Запугав себя провалом Заказа и санкциями в случае нарушения Устава, я лег спать. Засыпая, волновался: придет ли завтра Дима?

Дима пришел. Довольный. С порога замахал листом бумаги.

– Вот!

Это был рисунок цветными карандашами. Сперва я не понял, что на нем изображено. Судя по всему, человек. Круглая голова, синие точки-глаза, рот закорючкой. Балахон, закрашенный разными цветами. Гигантские, как у клоуна, черные ботинки. На растопыренных пальцах-черточках висел не то портфель, не то большая сумка.

– Это она, – пояснил Дима. – Баба Катя. – И добавил виновато: – Фотографию мне не разрешили взять.

– Вы его прямо околдовали, – заметила Димина мама. – Пришел вчера домой, сразу за карандаши: «Это для дяди из ключиковой палатки».

– Э-э… благодарю вас, сударь, – сказал я Заказчику. – Приходите теперь через две недели, посмотрим, что получится.

На что Дима ободряюще подмигнул.

«Ох, и лопухнусь я с этим Заказом», – тоскливо думал я. Ну да ладно, работали же как-то люди до изобретения фотоаппарата. Вот и мы будем считывать биографию бабы Кати с этого так называемого портрета, да простит меня Заказчик за непочтение.

Может, что-нибудь все-таки считается? Неохота первый Заказ запороть…

Для считывания принято использовать «чужой», не слесарный, инструментарий, причем обязательно списанный. Чтобы для своего дела был не годен, для нашего же – в самый раз. В свое время я нашел на свалке допотопную пишущую машинку, переконструировал для считывания, но еще ни разу не использовал.

Я медленно провернул Димин рисунок через вал машинки. Вытер пот. Вставил чистый лист бумаги. И чуть не упал, когда машинка вздрогнула и клавиши бодро заприседали сами по себе: «Быстрова Екатерина Сергеевна, род. 7 марта 1938 года в пос. Болшево Московской области…»

Бумага прокручивалась быстро, я еле успевал вставлять листы. Где училась, за кого вышла замуж, что ест на завтрак… Видно, сударь мой Дима, его благородие, бабку свою (точнее, прабабку, судя по году рождения) с натуры рисовал, может, даже позировать заставил. А живые глаза в сто раз круче объектива; материал получается высшего класса, наплевать, что голова на рисунке – как пивной котел!

Через час я сидел в электричке до Болшево. Через три – разговаривал с тамошними стариками. Обдирал кору с вековых деревьев. С усердием криминалиста скреб скальпелем все, что могло остаться в поселке с тридцать восьмого года, – шоссе, камни, дома. Потом вернулся в Москву. Носился по распечатанным машинкой адресам. Разглядывал в музеях конфетные обертки конца тридцатых. И уже собирался возвращаться в мастерскую, когда в одном из музеев наткнулся на шаблонную военную экспозицию с похоронками и помятыми котелками. Наткнулся – и обмер.

Как бы Димина бабушка ни тосковала по детству, вряд ли ее тянет в сорок первый. Голод, бомбежки, немцы подступают… Вот тебе и практика, ежкин кот. Еще немного, и запорол бы я Заказ!

И снова электричка и беготня по городу, на этот раз с экскурсоводом:

– Девушка, покажите, пожалуйста, здания, построенные в сорок пятом году…

На этот раз Заказчик пришел с бабушкой. Я ее узнал по хозяйственной сумке.

– Баб, вот этот дядя!

Старушка поглядывала на меня настороженно. Ничего, я бы так же глядел, если бы моему правнуку забивал на рынке стрелки незнакомый слесарь.

– Вот ваш ключ, сударь.

Я положил Заказ на прилавок. Длинный, с волнистой бородкой, тронутой медной зеленью. Новый и старый одновременно. Сплавленный из металла, памяти и пыли вперемешку с искрошенным в муку Диминым рисунком. Выточенный на новеньком «Венксинге» под песни сорок пятого.

– Баб, смотри! Это ключик от детства. Правда!

Старушка надела очки и склонилась над прилавком. Она так долго не разгибалась, что я за нее испугался. Потом подняла на меня растерянные глаза, синие, точь-в-точь как на Димином рисунке. Их я испугался еще больше.

– Вы знаете, от чего этот ключ? – сказала она тихо. – От нашей коммуналки на улице Горького. Вот зазубрина – мы с братом клад искали, ковыряли ключом штукатурку. И пятнышко то же…

– Это не тот ключ, – сказал я. – Это… ну, вроде копии. Вам нужно только хорошенько представить себе ту дверь, вставить ключ и повернуть.

– И я попаду туда? В детство?

Я кивнул.

– Вы хотите сказать, там все еще живы?

На меня навалилась такая тяжесть, что я налег локтями на прилавок. Как будто мне на спину взгромоздили бабы-Катину жизнь, всю сразу, одной здоровой чушкой. А женщина спрашивала доверчиво:

– Как же я этих оставлю? Дочку, внучек, Диму?

– Баб, а ты ненадолго! – закричал неунывающий Дима. – Поиграешь немножко – и домой.

По Уставу я должен был ее «проконсультировать по любым вопросам, связанным с Заказом». Но как по таким вопросам… консультировать?

– Екатерина Сергеевна, – произнеся беспомощно, – вы не обязаны сейчас же использовать ключ. Можете вообще его не использовать, можете – потом. Когда захотите.

Она задумалась.

– Например, в тот день, когда я не вспомню, как зовут Диму?

– Например, тогда, – еле выговорил я.

– Вот спасибо вам, – сказала Екатерина Сергеевна. И тяжесть свалилась с меня, испарилась. Вместо нее возникло приятное, острое, как шабер, предвкушение чуда. Заказ выполнен, пришло время Оплаты.

– Спасибо скажите Диме, – сказал я. – А мне полагается плата за работу. Чем платить будете, сударь?

– А чем надо? – спросил Дима.

– Чем изволите, – ответил я по Уставу.

– Тогда щас, – и Дима полез в бабушкину сумку. Оттуда он извлек упаковку мыла на три куска, отодрал один и, сияя, протянул мне. – Теперь вы можете помыть руки! Они у вас совсем черные!

– Дима, что ты! – вмешалась Екатерина Сергеевна, – Надо человека по-хорошему отблагодарить, а ты…

– Годится, – прервал я ее. – Благодарю вас, сударь.

Они ушли домой, Дима – держась за бабушкину сумку, Екатерина Сергеевна – нащупывая шершавый ключик в кармане пальто.

А я держал на ладони кусок мыла. Что оно смоет с меня? Грязь? Болезни? Может быть, грехи?

Узнаю сегодня вечером.

2 Личности. Идеи. Мысли

Вячеслав Рыбаков Долгая дорога бескайфовая

Мозг: орган, посредством которого

мы думаем, будто мы думаем.

Амброз Бирс

Я не льщу себя надеждой, что уважаемые читатели «Полудня» сколь-либо постоянно читают мою прозу или публицистику. Поэтому им придется поверить мне на слово: формулировки наподобие «Культура есть совокупность действенных методик переплавки животных желаний в человеческие» или «Человек, переставший быть человеком, становится гораздо хуже любого животного» стали проблескивать у меня в различных текстах еще во второй половине 90-х годов.

Трудно передать, какую радость испытываешь, вдруг обнаружив, что твоим интуитивным догадкам или чисто художественным откровениям серьезная наука уже подбирает или даже давно подобрала доказательства.

Не так давно я открыл для себя книги Конрада Лоренца – сначала «Агрессию», потом остальные. Не буду подробно останавливаться на личности автора и на его трудах – крупнейший этолог, лауреат Нобелевской премии, великий добряк и блестящий стилист. И так далее.

А вкратце вот что я уже лет пятнадцать все сильнее сам подозревал и что у Лоренца на данный момент вычитал.

И впрямь практически все первичные, самые главные запреты и требования основанных на табу этических систем, да и этических религий направлены не против животного в человеке, а за него. Они защищают выработанные еще в дочеловеческую эпоху и ставшие инстинктивными ритуалы подавления и переориентации внутривидовой агрессии.

Дело в том, что с возникновением разума впервые в истории развития живой материи эти ритуалы начали не изменяться или вытесняться в процессе естественного отбора иными, более отвечающими потребностям выживания вида. Они начали размываться и дезавуироваться в процессе осознания человеком своей индивидуальности и предельной, безоговорочной ценности каждого сам для себя. Защите посредством табуирования альтернатив подвергались прежде всего выработанные еще на стадии филогенеза и в той или иной степени унаследованные человеком протоморальные модели поведения. Животные не столь эгоистичны, как даже самый ранний человек; вернее, эгоизм их не подкреплен интеллектом, рациональностью, холодным расчетом, способным подавить первичные побуждения инстинкта. Недаром Талейран паясничал: «Бойтесь первых движений души – они наиболее благородны».

Только человеческий разум мог изобрести формулу «Если нельзя, но очень хочется, то можно». У инстинкта если нельзя, то нельзя. Разум с самого начала пытался обдурить инстинкт, дезавуировать его, обсмеять, на худой конец. Львиная доля нашего юмора, сарказма, иронии – это опошление изначально инстинктивных, необъяснимо коллективистских бескорыстных порывов. «Низзя! А почему, собственно?» – этот вопрос разум задает там, где инстинкт срабатывает, не рассуждая. И в самых главных проблемах, от которых зависит выживание вида, прав чаще всего инстинкт, потому что он не пытается предвидеть будущие последствия, но просто миллионы тварей, у которых он не срабатывал именно таким образом, уже перебили друг друга и не дали потомства, а у кого срабатывал – выжили и дали. А вот наш изворотливый, но недальновидный, хитрованский ум, заштатный адвокатишко эмоций и предпочтений, всегда готов, если человеку очень приспичило, шулерски раскидывать целые колоды крапленых оправданий и убедительнейшим образом доказывать: плохо не будет, будет, наоборот, замечательно. И с треском ошибается.