Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету

• Название: Вернувшийся к рассвету
• Автор: Дмитрий Ясный
• Жанр: Альтернативная история

Про попаданцев. В семидесятые год попадает…не наш современник. Попадает человек глубокого постапокалипсиса – проживший очень долгую жизнь, опасный, добившийся всего – власти, могущества в своём мире, где и выжить-то проблема. Мораль, ценность человеческой жизни для него – нонсенс. Главное – цель. И знание, что выбирать придётся между очень плохим и тем миром, из которого он пришёл.

---

Ну и так далее. Класс завороженно внимал, Шурик бесился, а я получил в итоге двойку за незнание предмета и вернулся за свою парту. Натравить на Шурика своих 'бойцов', что ли, а то уже конкретно достал, задохлик! Я немного поразмышлял над этим вопросом, потом решил – пусть живёт. Не до него.

Длинный в подвале не курил, знал, что я этого не терплю и когда я спустился в несколько мрачноватое помещение, минуя выстроившиеся молчаливыми рядами мётлы и лопаты, просительно глянул на меня и, пробормотав:

– Сова я мигом! Туда и обратно. Уши пухнут, мочи нет!-исчез.

Я пожал плечами и принялся наматывать бинты на руки.

– Значит, саблист и призёр областного чемпионата?

– Ну, да Сова. Сабелькой в секции машет в трикушках белых, как эта, балерина, во!

– Не в трикушках, а в тренировочных брюках.

– Так не один ли х…й, Сова в трикушках или в этих, брюках. Валить, мудака надо!

Длинный недоумевал. Сову нисколько не заинтересовало, что этот борец со спекуляцией сколотил довольно крепкую компанию из таких же как он, комсомольских активистов и целенаправленно искоренял доступными ему методами – избиением фарцовщиков и отниманием, а затем торжественным сожжением отобранного у них товара – капиталистические язвы на теле родного города. Эпизод с Герой был у этой дружины не первым и точно не последним. Заявил о себе Владимир Пугин, 1962 года рождения, студент третьего курса политехнического института, горного факультета ещё позапрошлым летом. Начал с безобидных бабушек на рынке, торгующих парой пачек сигарет и пластиковыми пакетами, а через год стал занозой для почти всех деловых людей в городе.

И ведь не тронуть его! Доблестные дружинники совершали рейды при поддержке милицейского патруля, воспитательная работа с юным борцом за правое дело – пара предупреждений о неправильно выбранном пути, а затем легкие телесные повреждения – плодов не принесла. Только озлобила его, а люди Князя вдруг угодили на пятнадцать суток за надуманные нарушения общественного порядка. Все намёк поняли, а демон революции, почувствовав поддержку правоохранительных органов оборзел совершенно, и почву под ногами потерял полностью. Теперь он добрался и до территории контролируемой группировкой Совы. А это касалось не только самого Совы, но и его, Длинного!

Длинный зло стукнул кулаком об ладонь. Сова спокоен как удав, а уже третий день никто не делает бизнес и славные маленькие металлические кружочки с циферками и бумажные прямоугольнички зелёного, синего, красного и сиреневого цвета остаются в кошельках и карманах граждан! Гадство гадское! Или как иногда говорит Сова: 'Три тысячи вилкой резаных снежинок!' – это он так мат заменяет.

Сова, тем временем закончил избивать деревянный столб с торчащими из него на разных уровнях палками и, сняв бинты, взял в руки изогнутую палку, которую он называл странным для слуха словом боккен.

Длинный замер и стал внимательно смотреть как Сова, медленно двигаясь по помещению, выполнял то, что он называл ката. Когда Сова колотил по столбу и мешку с пришитыми к нему тканевыми колбасками, типа руки и ноги, это было не интересно – всё слишком резко и быстро, даже чуть страшновато. Сова не просто бил по манекену, не просто повторял однообразно связки ударов – он убивал, ломал кости, рвал связки воображаемому противнику, и лицо у него было при этом такое…. Не лицо, а маска как у деревянных африканских идолов, что висели у Длинного на стенке, да и те на людей хоть и чуть-чуть, но были похожи. А тут – жуткое зрелище! Но вот когда Сова брал в руки палку и начинал двигаться, то это было, блин, чертовски красиво! Классно!

Сова перетекал из стойки в стойку почти незаметно. Двигался плавно, как замерзающая вода, вёл руками деревяшку по дуге или вверх и вперёд и казалась, что они вместе. Эта изогнутая палка и жилистый, худощавый Сова. Срослись, сплавились. И эта плавность движений и опасная непредсказуемость местоположения, где окажется кончик палки, Длинного просто завораживала. На этот танец, по-другому и не назовёшь, Длинный был готов смотреть бесконечно. В такие моменты ему даже не хотелось курить, но всё когда-то кончается и кончилась и эта сказка.

Сова остановился, поклонился неизвестно кому и мгновенно обернувшись к Длинному быстро спросил:

– Отец у Руслика работает кузнецом?

– Ага.

– Очень хорошо. Это очень хорошо, даже очень хорошо….

Не понравилось Длинному с каким тоном пропел эти слова Сова. Совершенно не понравилось. Но он промолчал.

'Так, что нам благоверная приготовила сегодня на обед?'. Палыч, не торопясь, развернул укутанный в полотенце 'тормозок'.

'Ух ты! Котлетки куриные, паровые! Ай, умничка моя, чистое золотце! Знает, что у меня опять гастрит разыгрался и изжога уже второй день нутро грызёт, вот и расстаралась! Молодец!'

Палыч аккуратно поставил небольшой алюминиевый судок на верстак и принялся не торопясь нарезать хлеб. Вода в банке уже закипела и пора лить кипяток в заварочный чайничек. Когда чай настоится как надо, можно будет, осторожно сцедив тёмно-коричневую жидкость в стакан, выйти из кузницы и удобно устроившись под решеткой калорифера на улице, попивать себе спокойно чаёк и не спеша покуривать папиросу. Мастер, молодой и ранний, умотал в управление, заказанные ломы и два ледоруба откованы, а фигурные украшения на могильную оградку он ещё вчера нагнул. Шабашка мелкая, но на 'ноль пять' с винтовой пробкой хватит. Можно и отдохнуть чуток, не возбраняется это рабочему классу.

Палыч отёр уголки рта ребром ладони, тщательно стряхнул с колен крошки на пол и потянулся за заварочным чайником. В этот самый момент с ним поздоровались.

– Добрый день, Спиридон Павлович!

Палыч резко вздрогнул и чуть плеснул заваркой на подставку из куска фанеры: – Тьфу, на тебя, лешак!- и обернулся по-медвежьи, всем корпусом, набычившись на поздоровавшегося с ним.

В лучах послеполуденного солнца, бьющих сквозь запылённые стёкла окна как-то странно стоял худощавый парнишка. Странно стоял, необычно. Не напряженно и не вихлясто, пытаясь внешней бравадой прикрыть внутреннюю неуверенность в себе и не нагло. Губу не топорщил, руки в карманах не держал. Стоял себе спокойно и с ожиданием, открыто улыбаясь, смотрел на кузнеца. Над его головой вились в воздухе, взблёскивали под лучами солнца пылинки, короткие тёмно-русые волосы переливались тёмными волнами расплавленного золота. На мгновение Палычу показалась…. Но это ему только показалось.

– И тебе, гм, не кашлять, вьюнош. Чаго хотел?

Палыч поздоровался в ответ и, спохватившись, быстро спросил вдогонку своим словам:

– А ты как сюда попал? Ну, в кузню, да на завод. Через вахту как прошел?

– У вас открыто было. А на вахте меня пропустили – парнишка ещё шире улыбнулся – Дело у меня к вам, дядя Спиридон Павлович. Важное.

– Да? Дело говоришь? – Палыч с сомнением посмотрел на входную дверь. Вроде бы закрывал воротину, на засов закрывал, точно. От мастера закрывался, а то ведь принесёт чёрта беспутного и опять начнёт соцсоревнованиями, да обязательствами повышенными уши засорять! Но засов мирно покоился на двери, прислонившись к задней скобе стерженьком, и всем своим железным видом опровергал закрытие двери. Вроде бы как и паутинка на нём появилась. Хреновина какая-то.

– Ну, излагай малец, что у тебя за дело.

Палыч решил не задумываться о своевольстве засова, налил себе чаю и, сделав глоток, чуть подобрел.

– Серьёзное дело, дядя Спиридон. Без вас никак не получиться. Мне нужны ваши руки золотые – хочу я, что бы выковали вот это.

И малец развернул на верстаке, ловко прижав уголки плашкой и выколоткой, белый альбомный лист, скрученный в трубку.

Палыч подвинулся поближе, присмотрелся. Клинок длинной семьдесят сантиметров, изогнутый, с односторонней заточкой, без дола. Тщательно заштрихована 'спинка' – оковка задней стороны клинка. Ручки крестовины эфеса загнуты вверх, к клинку…. Палыч отшатнулся от чертежа.

– Да ты…. Это же…. Как её? Это ж сабля!

– Да, дядя Спиридон. Это сабля. Польская карабела. И таких мне нужно две.

– Да ты знаешь, сколько за неё дадут? Это ведь, мать его, холодное оружие!

– Знаю, дядя Спиридон. До двух лет. Но я знаю, что вы Спиридон Павлович – кузнец.

– И, чё? Дадут меньше?

– Нет. Но каждый настоящий кузнец должен выковать за свою жизнь хотя бы один клинок. Не финку бандитскую или свинорез из прогорелого клапана, а клинок. Настоящее оружие. Или он не кузнец. Кроме того, я вам хорошо заплачу. Меня зовут Дмитрий Олин, по прозвищу Сова.

– Сова? Это не к тебе мой младший во двор бегает?

– Ко мне.

– Ну, гм… Сова значит… Настоящий кузнец, говоришь, должен?

– Должен, дядя Спиридон, должен. Иначе, сами понимаете, по-другому и не получается – профессия у вас такая, ремесло.

Слово 'ремесло' из мальчишки прозвучало не как обзывок деятельности, не уничижительно, а как-то веско и значимо. Словно не род занятий он называл, а призвание человека, что ли. Палыч задумался, поставил стакан с чаем, высвободил из-под груза лист бумаги, повертел в руках. Что-то внутри Палыча, мелкое и поганенькое, хотело выгнать из кузни пацана, а чертёж разорвать и сжечь в горне, но другое – большое и справедливое, говорило ему, что это будет не правильный, неверный поступок и он о нём будет сильно сожалеть. Палыч решился: