Явдат Ильясов - Стрела и солнце

• Название: Стрела и солнце
• Автор: Явдат Ильясов
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы УэССР
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

Гикия стояла у обелиска и горько улыбалась. Черное покрывало упало с головы молодой женщины, морской ветер теребил прядь ее волос, поседевших за одну ночь.

Это была страшная ночь…

Могущественный царь Боспора давно стремился покорить демократическую республику Херсонес, расположенную в юго-западном уголке Тавриды. Но никакая сила не могла сломить рыбаков и пахарей, защищающих свою свободу и независимость.

Любовь и гражданский долг — такова главная тема романа «Стрела и солнце». В книге рассказывается о событиях почти двухтысячелетней давности, но своей идейно-художественной направленностью она прочно связана с современностью.

---

Гикия в тревоге наклонилась к служанке и брезгливо отпрянула. Густой запах винного перегара ударил ей в ноздри.

— Напилась, дрянь! — с отвращением крикнула Гикия.

Клеариста жалобно залепетала:

— Я… я — ик — ходила на площадь — ик! — встретила подруг — ик! — не знаю, как добралась домой…

Гикия всплеснула руками от возмущения. Ну, что это за существо?

Рассеянная, ленивая, сонливая, медлительная, наивная, недалекая девчонка!

Любит по вечерам лежать на животе, повернув голову набок и подложив под щеку сложенные вместе ладони и так засыпать, слушая стихи из «Одиссеи».

Сластена. Любопытна — кто, что, где, как, куда, откуда, зачем, почему?

Слезлива — получив взбучку за неряшливость или забывчивость, сидит в уголке, молча плачет, вытирая слезы указательным пальцем.

Но стоит ей простить — слезы тут же высыхают, Клеариста радуется, ластится, будто ничего не случилось.

Большой ребенок.

Дочь архонта росла вместе с Клеаристой и относилась к ней не как госпожа к служанке, а как старшая сестра к младшей и легко прощала ей все проделки.

Но на этот раз… должно быть, раздражение, вызванное необычайной усталостью, ожесточило ее сердце.

К тому же, с тех пор, как Гикия отдалилась от Ореста, она возненавидела вино. Сама не пила и глотка и терпеть не могла пьяных, тем более женщин. Нет ничего мерзостней на свете, чем вдребезги пьяная женщина.

И Гикия, потеряв самообладание, встряхнула Клеаристу за волосы:

— Ну, я тебя проучу, обезьяна!

Она позвала на помощь Тавра (от таврского у того осталось только прозвище — он не помнил ни слова из родного языка, превратился в годы рабства в настоящего эллина) и приказала ему оттащить Клеаристу в чулан, находившийся в той стороне дома, которая примыкала к скотному двору. Комнаты тут обычно пустовали, так как у Ламаха была небольшая семья, всем хватало места в более благоустроенной передней и средней части дома.

Использовался только чулан, и то редко, для отсидки тяжко провинившихся рабынь. Чтоб они не скучали и не теряли время понапрасну, сердобольная хозяйка, супруга Ламаха, поставила здесь прялку. Из маленького зарешеченого оконца в каморку проникал слабый свет. Трудно сказать, чего больше было сделано в этом чулане с тех пор, как существовал дом, — пряжи напрядено, или пролито слез.

Тавр, неравнодушный к Клеаристе и сам чуточку хмельной, нехотя подчинился госпоже, бережно уложил девушку на циновку и заботливо укрыл ее своим грубым плащом. Немного согревшись, она опять уснула.

— Пусть протрезвится, — сказала Гикия со злостью.

Через полчаса она уже остро кручинилась о том, что так безжалостно обошлась с Клеаристой; она собралась было вновь позвать Тавра и приказать ему, чтоб он привел Клеаристу обратно, но тут ей вспомнились слюнявые губы служанки, ее голубое лицо, и к горлу волной прихлынуло отвращение.

Гикйя долго колебалась между гневом и жалостью, но когда пришла к твердому решению простить бедняжку, усталость одолела Гикию, и она крепко уснула.

Клеаригсте понадобилось немного времени, чтобы протрезвиться — на дворе ведь стояла зима, а зажигать жаровню в чулане для провинившихся не полагалось. Девушка закоченела.

Проснувшись, Клеариста сначала не поняла, где она, что с нею. Наступил уже вечер, но в каморке — слава богу — горел свет: добрый Тавр на свой страх и риск принес крохотную краснолаковую лампаду, вылепленную из глины в виде головы оленя.

До Клеаристы дошли пьяные крики гостей, переливчатые звуки песен, захлебывающиеся взвизги флейт, и служанка вспомнила Гикию и осознала свою вину.

Все пропало! Клеаристу охватил приступ стыда и отчаяния. Как она посмотрит теперь в глаза хозяйке?

Клеариста, хныча, расцарапала себе лицо, сорвала о шеи ниточку коралловых бус, рывком сняла с пальца золотое кольцо, подарок Гикии, и швырнула его в угол. Кольцо промелькнуло в сумраке крутящейся искрой, ударилось о стену, отскочило и куда-то укатилось.

Девушка опомнилась. Горе! Не хватало еще, чтобы кольцо потерялось. Она вскочила и принялась шарить по каморке, но кольца нигде не было. Беда!

Клеариста подняла и встряхнула циновку — от воздушной волны слабый язычок огня в светильнике пугливо затрепетал. Кольцо тонко звякнуло у ног, завертелось на месте и, дразняще помедлив, запало в глубокую щель меж толстыми досками пола. Едва Клеариста протянула к щели руку, светильник погас. Несчастье!

Оглушенная, подавленная случившимся, не в силах что-либо сообразить и предпринять, Клеариста неподвижно сидела над щелью и тупо прислушивалась к тому, как гулко стучит сердце.

Вот незадача! И надо же, чтоб все так получилось… Дура! На Клеаристу нашло покорное равнодушие безысходности. Теперь уж ничего не поделаешь.

И она долго сидела так и бессмысленно глядела на протянувшуюся в темноте перед коленями желтую полоску.

Разум Клеаристы настолько оцепенел, что она не обращала на золотистую полоску никакого внимания, будто ей тут н полагалось быть — где-то в сонной глубине сознания мелькнула смутная мысль: наверное, это луч от дворового фонаря, проникший сюда через окошко.

Но световая полоска разгоралась все ярче и как бы рассекала одурь сознания, настойчиво притягивала к себе взгляд и вдруг, окончательно развеяв муть, заполнившую разум Клеаристы, ударила в мозг огненной стрелой.

Свет! В щели меж досками пола — свет! Откуда? Внизу — подполье, старый, заброшенный погреб, которым не пользуются уже много лет.

И в прояснившемся мозгу Клеаристы разом вспыхнул и отчеканился вопрос: почему в подполье горит свет?

Клеариста завозилась на полу, чтобы устроиться поудобней, приникла глазом к щели, замерла на некоторое время, стараясь лучше разглядеть, что творится внизу… и внезапно слабо вскрикнула и откинулась назад.

Потом, дрожа, припала к щели ухом… осторожно поднялась, бесшумно, на цыпочках, выскользнула из чулана и со всех ног бросилась к хозяйке.

— Гикия, сестрица, встань! — растормошила она дочь Ламаха.

— Ну?

— Беда!

Гикия спросонок неприязненно и сердито поглядела на Клеаристу.

Почему она здесь, а не в чулане? И что ей такое примерещилось?

Клеариста окаменела перед кроватью — прямая и строгая, как жрица, произносящая заклятие. Расширенные глаза служанки выражали изумление и ужас. И потому, что девушка не дрожала, не ахала, не охала, как обычно, а молча стояла, потрясенная чем-то, Гикия поняла — действительно случилось что-то страшное.

Холодея от недобрых предчувствий, Гикия сбросила покрывало и схватила Клеаристу за руку:

— Какая беда? Говори!

— Пойдем, сестрица. Только не в чулан… оттуда плохо видно… ничего не расслышишь. Я знаю другой путь.

— Ради богов, что случилось?

— Идем скорей, увидишь сама.

Гикия уловила в голосе Клеаристы тень повелительности. Она, никогда прежде не видевшая в служанке такую многозначительную строгость и мужественную решимость, невольна покорилась ей и молча побежала следом, когда та с неожиданной твердостью увлекла хозяйку за собой.

Знание тайны в один миг возвысило служанку над госпожой как в глазах самой Клеаристы, так и в понимании Гикии. Старшая сестра превратилась в младшую и, целиком доверившись ей, только просила по дороге робко и умоляюще:

— Ну, скажи, миленькая, что случилось?

— Тише! — сердитым шепотом прикрикивала на хозяйку Клеариста и бормотала под нос, как помешанная: — Я знаю… знаю, как их подслушать…

Она привела Гикию в какую-то забытую конурку на нежилой половине дома. Клеариста ухватилась за медное кольцо, вделанное в люк подполья. Тяжелая крышка не поддавалась.

— Помоги!

Вдвоем они подняли громоздкую дубовую крышку люка. Открылась холодная темная пустота. Расстелив на полу возле провала плащ, Клеариста легла на него и коротким движением ладони пригласила Гикию сделать тоже.

— Смотри вниз!

Они с четверть часа глядели в темноту. Постепенно, по мере того, как глаза их привыкали к мраку, внизу проступали очертания каменных ступенек.

— Видишь? За мной.

Клеариста быстро и гибко, как ящерица, нырнула в отверстие. Гикия, замирая от страха, последовала за нею. Она ни о чем не думала — в такие напряженные мгновения не размышляют. Только сердце стучит — ох, как стучит сердце.

Они лихорадочно сползли по ступенькам вниз и оказались в адском колодце.

Ни зги!

— Дай руку, — чуть слышно прошептала Клеариста. — Но — тихо!..

Руки их встретились. Обе, дрожа, медленно, наощупь двинулись по дороге, известной лишь Клеаристе.

Дом Ламаха — когда-то богатый, один из крупнейших в Херсонесе — стоял над ячеистой пустотой, имея, помимо двух верхних этажей, еще нижний, скрытый от посторонних глаз — подвалы.

Еще Ламахов прадед, возводя стены жилища, уделил много внимания безопасности обитателей, их продовольственных запасов; дед углубил тайные хранилища, отец добавил другие погреба. Жизнь была тревожной, и люди, ставя новые стены над землей, с еще большей тщательностью создавали убежища под нею.