Виктор Алексеев - Последний бобр (сборник)

• Название: Последний бобр (сборник)
• Автор: Виктор Алексеев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1989
• ISBN: 5080008172

Повести и рассказы о Подмосковье, о речных и лесных обитателях края. Автор сумел по-своему, поэтично увидеть этот мир, передать свою тревогу за его оскудение, за равнодушное отношение, за истребление живой красоты, ратует за бережное и уважительное отношение к природе. В книгу входят повести «Последний бобр», «Джим — победитель живодеров», «Муравьиный бог», рассказы «Щенок», «Сеятель», «Жила-была полевка» и другие.

Для среднего возраста.

---

БЕЗУМСТВО И СМЕРТЬ КОМА

Любая война — это смерть и горе. Понимают ли это муравьи? Почему они так безжалостно уничтожают друг друга? Кто и когда вселил в них вековечное стремление грабить и покорять себе же подобных? Могут ли они чувствовать горе и сострадать?

По тому, как они помогали друг другу после битвы, кормили и облизывали пострадавших, расчищали территорию от трупов, можно было судить, что они что-то понимали — и только. Это была их работа, очередной запрограммированный цикл дел и забот. Иначе они не могут жить.

Два бывших воина, а теперь уже обычных трудовых муравья подбежали к застывшей в нелепой позе фигуре. Зацепили ее жвалами и как обычный труп поволокли в сторону.

Но каково было их удивление, когда муравей ожил.

Он встал и на качающихся лапках попробовал сделать шаг, но тут же повалился на бок, завертел головой, пытаясь сбросить с себя тяжесть. Он не видел никого и не ощущал ничего вокруг. Он очутился в глухом, замкнутом, неосязаемом пространстве.

Откуда он взялся, без усов-локаторов и не признающий никого? Но муравьи узнали его, окружили, потому что это был Кома, их вождь.

Они попытались накормить Кому, но он упорно отказывался от пищи. Он не узнал даже Командора, который приблизился к нему вплотную, обхватил усами и пытался своими сигналами влить в него силу. Но Кома

только крутил головой, без конца кружился на месте, словно исполнял никому не понятный безумный танец. И так долгие минуты…

Его пытались остановить, и тогда Кома замирал на какое-то время и вдруг снова поднимался, но уже на задние лапки, а потом резко опускался на согнутые передние.

Теперь со стороны казалось, что Кома усердно молится своему муравьиному богу, упрашивает его сжалиться над ним и вернуть ему потерянные в битве усы-антенны: его глаза, уши, осязание и ум — все, что составляло его суть, его неповторимость. Разве он, Кома, своей жизнью и неутомимыми делами не доказал преданность, прогневил чем-нибудь, разве не достоин он другой участи или просто обычной для всех смерти? Зачем оставлять его таким смешным и беспомощным? Одинокий и уже брошенный всеми, Кома продолжал молиться, упрашивать своего бога. Но Великий Закон Инстинкта был неумолим.

ДЕРЕВЬЯ В ГОРКАХ (триптих)

«Когда я подхожу к дереву, оно говорит со мной».

Автор

I. Ветлы у дороги

Вы ошибаетесь, если думаете, что мы ничего не чувствуем. Действительно, зимой мы засыпаем. Зимой мы некрасивы. Наши широченные стволы кривы, а ветви изогнуты и беспомощно оголены. Но весной мы просыпаемся раньше всех деревьев. Только солнце начнет плавить снег у наших ног, прислоните ухо к стволу, и вы услышите, как зарождается в нас жизнь.

Я и мои сестры просыпаемся уже более восьмидесяти раз. Но с каждым годом сон становится глубже и продолжительнее. Цветение наше начинается с распусканием листьев. Вы слышите настойчивый гул вокруг нас? Это гудят пчелы. И первый мед тоже наш.

Мы чувствуем не только пчел, а все живое: птицу, севшую на ветку, мышку, копошившуюся у нашего ствола, зверя, остановившегося почесать свою шерстку, дыхание человека, стоящего рядом, тепло поглаживающей ствол руки. Нам нравится, когда говорят с нами или поют рядом. Но мы содрогаемся от резкого удара грома ли, топора ли. Иногда слышен наш стон, но это тогда, когда нам совсем плохо.

Мы родились давно, когда не было этого шоссе, не было моста через реку, а к Белому дому бежала только узкая дорожка.

Жилось привольно. Сладкие талые воды питали нас, и, когда Пахра разливалась на сотни метров вокруг, мы запасались влагой на все горячее лето. А летом наши зеленые кроны сливались в единый шатер, и так густо, что многие путники отдыхали в прохладной тени. Когда заливали черной смолой дорогу и наводили мост через реку, первая беда чуть не коснулась нас. Рубили деревья подряд, и очередь дошла до нас, но человек, тепло рук которого я помню до сих пор, остановил топоры и сказал: «Пять ветел, будто сестры в хороводе, пусть живут».

И вот мы стоим на развилке дорог. С тех пор намного выросли и раздались в ширину, наша кора стала жестче, но не менее чувствительна. Однажды, проснувшись, мы почувствовали, что корни питают нас не чистой влагой, а горькой пахучей жидкостью. Я думаю, что виной всему эта высокая желтая труба, которая хорошо видится с высоты нашей кроны. Оттуда ветер принес и жгучую пыль. Листья мгновенно свернулись, а потом еле-еле ожили, а сестра, что стоит в центре нашего хоровода, с того дня заболела. Кора ее стала ломкой, и в самом центре ствола начали отмирать волокна, образуя большое и глубокое дупло.

Вы напрасно думаете, что мы ничего не слышим. Раньше, когда день начинался пением птиц и жужжанием насекомых, мы вторили им шуршанием листьев. А сейчас утро начинается ревом и хлопаньем проносящихся мимо чудовищ. Они обволакивают нас таким смрадом, что дышать становится нечем. Вон там, через пойму реки, ведут новое шоссе. Зачем? Ведь Горки и так туго затянули петлями шоссейных дорог!

Посмотрите на мою крону, видите, с правой стороны листья светлее, чем с левой. Это перекрасил меня дождь. Дождь для нас праздник, он омывает листья и тело, бодрит и освежает. А этот чуть не погубил.

Посмотрите на нашу любимицу в центре хоровода. Она уже не проснется. Поздней осенью, когда северный ветер обрывал и уносил последние листья, какие-то люди, приехавшие на вонючих чудовищах, разожгли костер, и думаете где? В дупле нашей сестры! Вот когда вы бы услышали стон деревьев. Стонали мы все.

Я чувствую, что пришла и моя последняя весна. Что я, как и сестра, медленно умираю стоя…

II. Дуб в парке

Голубой и зеленый — два самых ярких цвета весны. Раздельны и слитны земля и небо, но рассекая два цвета, будто трещина в пространстве, — дуб. Вскинув руки к небу, стоит задумчив. То изрекает, то шепчет, то вещает.

— «Гляжу на дуб уединенный и мыслю, патриарх лесов переживет мой век забвенный, как пережил он век отцов».

— Позвольте не согласиться с вами. Вы дотронулись до меня и высказали мысль, что прикоснулись чуть ли не к вечности. Так ли это? Живое не может быть вечным. Даже неживое подвержено смерти, праху, забвению. Над всем властвует Время. А мое время уже иссушило меня, и конец близок. Меня еще пытаются поддержать. Видите железные заплаты на стволе — это люди стараются продлить время моей старости. Но, как я уже сказал, вечного ничего нет!

— Я произнес стихи великого русского поэта только потому, что ваша жизнь продолжительнее человеческой и нам, людям, кажется почти вечной.

— Вам не следует завидовать нам. Мы, как и вы, страдаем от холода и зноя, подвержены болезням, чувствуем боль и страх. Мы также смертны.

На расстоянии в половину моего ствола жил мой брат-близнец. Мы так долго с ним жили на этой земле, что перестали считать, сколько поколений деревьев сменилось за это время. А где сейчас он? Где шумливый, никогда не унывающий клен, с которым мы дружили половину нашей жизни? А где две подружки сосны, что стояли у веранды Белого дома и всегда казались мне юными? Остался я один.

— И все же, как предполагают ученые, вам пятьсот лет. Я вижу, что на ветвях ваших набухают почки и скоро появятся листья. Значит, вопреки безжалостному Времени, вы продолжаете жить.

— Не вопреки, а согласно. Время нельзя почувствовать и остановить, но мы, деревья, по-своему запоминаем его. Когда острые зубы пилы вопьются в мое мертвое тело и распилят полусгнивший ствол, люди все-таки смогут точно определить мой возраст, прочитают, как я жил, какими болезнями болел, что испытывал, определят, был ли год моей зрелости дождливым или засушливым. Это все записано на моих кольцах. Но как только я усну, исчезнет навсегда память о когда-то могучем девственном лесе.

— Вы родились в лесу?

— Сейчас, конечно, трудно поверить, что на том самом месте, где стоим вы и я, был лес, а вернее священная дубрава. Вот что может сотворить Время. Не сдвинув мой ствол ни на пядь, оно перенесло меня из леса в парк.

— Почему дубрава? Ведь сейчас в парке только сто семьдесят дубов. Деревьев здесь более пяти тысяч: и липа, и ясень, и клен, и береза, и ольха, и ель, и сосна, и пихта, и кедр, и много других. И почему дубрава священная?

— Это придумали не мы, а люди. В пору моего детства люди еще поклонялись нам. Особенно вековым деревьям. По преданию, жил здесь когда-то дуб в возрасте трех тысяч лет. Это наш предок, родоначальник дубравы. Рядом с ним жили деревья, которых Время перенесло далеко на Юг, и животные, останки которых можно найти только на Севере. Люди проводили здесь праздники и хоронили своих близких. Разве вы не видите холмы, они вокруг вас. В них лежат венто, так называли они себя. Это ваши предки, кровь которых питает ваше тело, как сок наши стволы.