Роберто Пацци - Конклав

• Название: Конклав
• Автор: Роберто Пацци
• Издательство: ООО «Издательство «Лимбус Пресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-8370-0399-1

Формула «Король умер – да здравствует король!» в Ватикане не работает. Потому что папа не оставляет законного наследника. Остаются кардиналы, которым предстоит выбрать нового помазанника Божьего, уединившись в конклаве (то есть в запертой комнате). А кардиналы – люди; каждому хочется воссесть на папский престол самому. И цель оправдывает средства. Любые средства – от подкупа и сводничества до шантажа и убийства. От римских бань до содомского греха. И чем величественнее был почивший папа, тем, как правило, ничтожнее оказываются его потенциальные преемники. Один из которых рано или поздно (а конклав, случается, заседает долгими месяцами) становится новым папой.

Италия – католическая страна, а писатель Роберто Пацци – итальянец; сочиняя знаменитый «Конклав», он скорее осторожничает, но затем закусывает удила – и принимается срывать одну маску за другой. И задирать, одну за другой, сутаны…

---

С лестниц и из лифтов появились другие гвардейцы, прелаты из обслуги, медики Медицинского ватиканского центра, главный врач – принц Альдобрандини, хористы, граф Назалли Рокка, все те из священного дворца, кого бич танца еще не коснулся. И видно было, как эта удивленная толпа остолбенела. Разговор между кардиналом Угамва и полковником Келлерманом все больше и больше разгорался. Угамва понял, что ожидает, несмотря ни на что, трех африканцев, но считал необходимым поговорить в более уединенном месте. Утяжелять реакцию многих капелланов и кардиналов явно не следует. Во-первых, надо было спасать этих троих от ярости самых решительных, от их рук, особенно от итальянцев, удары которых уже получил Аугустине Марангу, занзибарский секретарь кардинала из Гонконга. Во-вторых, нужно было быстро сориентироваться в уместности защищать несчастных перед этой толпой.

Таким образом трех «колдунов» гвардейцы быстренько провели сквозь волновавшуюся толпу и повели в карцер, где до сих пор не сидел ни один из священников.

Пока бедные кардиналы с их секретарями начали освобождать этот этаж дворца, чтобы потом вернуться в свои жилища, Угамва пошел к архиепископу из Львова, Стелипину, обессилено лежавшему на диване.

– Прости их, дорогой Вольфрам, они, скорей всего получат то наказание, которое заслуживают.

– Они же прощены, желаю только, чтобы это не повторялось… Они очень подпортили «делу Африки», боюсь, что это похоже на саботаж, – проговорил тихим голосом славянин.

– Не думаю, вот ведь выскочил из них этот старинный обряд, танец, который изгоняет злых духов, особенно по ночам… Это – способ напугать дьяволов народными звуками, но и для того тоже, чтобы ночь прошла…

– Почему они не остановились, когда увидели, что это мука дошла до нас?

– Они мне сказали, что не знали, как это сделать, что они даже пробовали остановиться, но действовала какая-то сила, более мощная чем их знания… могу себе представить, что могло бы…

– Но за что нам такое испытание?

– Вольфрам, это как раз то, что должно быть выяснено. Подозреваю, что это была только шутка людей, выпивших чуть больше вина, чем надо было, а заодно и их желание освободиться от особого внимания коллег.

– Главное зло этого конклава – неумение хранить секреты: дворец полон дыр, все шпионят друг за другом. И если бы наши секретари и капелланы, а также наши собратья могли бы держать язык за зубами, не возникали бы многие помехи, – пожаловался врачу смущенный камерленг. Выглядел он нехорошо: лицо лиловое, одежда неопрятная и пропахшая потом, дыхание прерывистое, пульс частый.

– Очень приятно, что ты использовал эвфемизм «помехи», дорогой Веронелли, ты просто молодец. Пользуешься облегченными терминами для определения дьявольского шабаша Африки, способной к заклинаниям даже в этих стенах! – откликнулся кардинал из Милана.

Но и сам он не нашел правильного названия ночному происшествию, считая, что оно напугало больше всего Стелипина, у которого тоже была одышка, беспорядок в одежде, смятой, как будто он все еще спал, состоявшей в основном из ночной рубашки.

Прошло время, некоторые прелаты из обслуги погасили факелы и фонари, включенные для того, чтобы пугать летучих мышей. Совы вернулись, расселись по углам длинного зала прихожей, а также в потаенные, невидимые человеческому глазу места в лабиринте комнат четвертого этажа, и заснули. Вернулись на свои места коты и куры, вызванные тем же персоналом для кормления, по-прежнему привычно любезным, в противовес тем из забавного эпизода за пирующим столом. Может быть только ужас от скорпионов на фреске «Страшный Суд» в Сикстинской капелле можно было сравнить с произошедшим.

Этим утром во всех частных капеллах мессы совершались с максимальным жаром. В атмосфере угадывались желание сосредоточенности и выстраданных молитв.

Камерленг понимал потребность в сосредоточенности и оставил своим собратьям время для того, чтобы прийти в себя в тишине. Освободил от долга являться в Сикстинскую капеллу для энного раза голосования, хотя и кончался уже третий месяц конклава. Их преосвященства преподобные кардиналы будут приглашены только на завтра к девяти утра, а в случае черного дыма после первого голосования – и к четырем после обеда.

Но у бедного Веронелли, в отличие от его коллег, не оставалось в этот день времени для медитации.

Извне, из мира за пределами бронзовых дверей, пришли тревожные сигналы, там проявляли нетерпимость к продолжительности конклава, все еще непровозгласившего имени нового папы. Сразу же после мессы, которую монсеньор Сквардзони прослушал, поскольку не очень держался на ногах, чтобы прислуживать, он сходил в государственную секретарскую – получить почту, поступившую от разных важных лиц. Главы трех государств, два короля и президент Республики сообщали Его Высокопреосвященству о тяжелых лишениях своих народов из-за бездействия духовного руководства и отсутствия того, к кому больше всего прислушивался народ их стран.

В остальных письмах все то же беспокойство: католическое общество ждет своих епископов, которым место в их приходах, «ждет и нового епископа Рима. Появилась иная угроза, – говорилось в одном из писем, – католическая Церковь теряет авторитет: нельзя молчать, нужны беседы о религии и философии высокой духовности, иначе массы людей обращаются в другие религии, например к тридцатому Далай Ламе, Тендзину Гиатсо. О его поисках новообращенных и защите тибетского народа широко оповещается, что тоже достаточно примечательно. Король одной из трех самых католических стран отмечал, что сама по себе политика экуменизма скончавшегося понтифика тоже вызывает сомнения.

Кардинал-камерленг с постели, где просматривал бумаги, присланные из государственной секретарской, перевел глаза на огромное распятие в своей комнате, чтобы в который раз рассмотреть его. Лежа на отогнутой белоснежной простыне, положил справа от себя очки.

Страдающее тело, изнуренное волнениями по поводу ночного происшествия, требовало отдыха, запоздалый сон сморил его в такое необычное время. Дневные часы почти примирили его с событиями, но эти послания украли у него покой окончательно. Чувство ответственности за схизму или разные схизмы отяжеляло его душу. Но ему обязательно надо иметь надежду. Может быть, африканскую «карту» еще можно использовать, он должен понять – кто из пастырей в той части мира достоин. Есть надежда после ночного ужаса, когда Африка открыла свою настоящую душу, что все переменится и пойдет по-другому. Задумавшись о различных гипотезах, камерленг не заметил, как куры вернулись, вошли в полуоткрытую дверь и теперь клевали что-то около, у краев его дамасского покрывала…

Кто не мог согласиться и без колебаний принять помощь кур и нетерпимо относился к их присутствию в своем жилище на третьем этаже дворца, так это кардинал из Дар-эс-Салама. Он сидел и ждал трех черных прелатов. Во время очередного долгого разговора с командиром швейцарских гвардейцев ему удалось доказать, что лучше будет, если допрашивать прелатов будет он сам, в своих комнатах. Не без угроз Келлерману, что обратится к самому камерленгу за помощью, власть которого здесь в Апостолическом дворце почти абсолютна, чтобы он своим авторитетом закрыл это «дело».

Трое монсеньоров стояли в дверях его кабинета, где только что проходила месса. Настал момент серьезного разговора, в котором он должен был обязательно сказать им о вреде, который они нанесли своим поведением духу этого святого места и этому конклаву.

– Вы представляете, что вы наделали; как вам могло прийти такое в голову?

– Ваше Высокопреосвященство, эта моя вина… хотел спровоцировать моих друзей.

– Я должен был следовать, после первого же движения…

– Но это был единственный способ заставить всех замолчать, нам бы больше не удалось справляться с их вопросами… мы были уверены, что помним весь ритуал целиком, иначе… – ответил секретарь епископа из Луанды.

– Говорите, пожалуйста, по одному, не все сразу! Здесь и так довольно всякого шума, – напал на них кардинал, заметивший вернувшихся к нему в кабинет кур, хватавших падающих со стен скорпионов.

– Говори ты, Марангу, поскольку мне кажется, что именно ты был автором этого подвига, – добавил кардинал, понизив голос.

И последовало долгое и шумное объяснение с попыткой убедить его в невинности их проделки.

И этот человек, который хорошо был знаком с секретами ритуалов и магии, взятых им из тех же древних истоков родового племени, размахнулся со всей своей могучей силой – рука просилась сама по себе, – размахнулся как бы в шутку и… Но в этом дворце он не мог себе позволить непринужденно играть в свои игры.

Здесь, в этом дворце все было иначе; нельзя было показывать свое превосходство и знание того ритма, который сидел во всем его теле: в тоне и оттенках голоса, в дыхании и шаге; в зависимости от этого ритма он мог вдруг подняться или мгновенно заснуть. Потому что то, что было в этих святых дворцах, лишало его возможности своим способом закрыть фреску «Страшный Суд», отбросив орду адских насекомых, устроившую засаду и способствующую падению Адама. Вечный выбор между Добром и Злом. Передышка в несколько мгновений – вот свобода от цепей становления и прогресса. Обряды пришли из других столетий истории, с другой части земли, далекой от Рима, где Спаситель показывает Свой Лик иначе: существовать в чистоте, вне тюрьмы прогресса, вне времени, с возможностью оказаться на несколько мгновений в вечности. И это то, что монсеньор Марангу, сопровождаемый своими неопытными помощниками, смог пробудить в каждом участнике: исступление, самозабвение, буйный танец. При этом он освобождался сам и хотел освободить других от борьбы Добра со Злом – несостоятельность слабой памяти бедного Марангу.