Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2

• Название: Политическая биография Сталина. Том 2
• Автор: Николай Капченко
• Издательство: ООО «Информационно-издательский центр «СОЮЗ»
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-903-373-02-Х

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

Второй том «Политической биографии Сталина» выходит в свет через два года после издания первого тома и посвящен политической и государственной деятельности Сталина в 1924–1939 гг. Этот короткий по меркам истории период стал целой эпохой в жизни нашей страны и в жизни самого Сталина. Эпохой, сотканной из противоречивых событий, спрессованных в единое целое. На основе широкого круга источников и материалов автор детально рассматривает основные перипетии борьбы Сталина против своих политических противников — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и др. — и раскрывает истоки и причины того, почему именно Сталин оказался победителем в этой жесткой борьбе. В эпицентре внимания находятся такие фундаментальные события тех лет, как индустриализация и коллективизация, вошедшие в историю нашей страны как великий, но слишком крутой перелом в ее судьбах.

Большое внимание уделено теме сталинских репрессий 30-х годов, оставивших неизгладимый след в жизни целых поколений. Автор дает свое объяснение этим репрессиям, освещает наиболее значимые судебные процессы той поры, отвечает на злободневный до сих пор вопрос: почему подсудимые давали признательные показания. В томе освещаются начало и финал «ежовщины» как одной из самых мрачных страниц советской истории. Должное внимание уделено и вопросу о том, в силу каких причин в конце 30-х годов Сталин положил конец масштабным репрессиям и взял курс на консолидацию в обществе. Хотя издавна бытует афоризм, что только у великих людей бывают великие пороки, с его помощью нельзя ни объяснить, ни тем более обелить перед историей и будущим репрессии 30-х годов. Неубедительны и доводы тех, кто находит в истории других стран нечто подобное, полагая, будто исторические аналогии способны быть и историческими индульгенциями. То, что было, нельзя вычеркнуть из летописи истории. Она фиксирует все — и хорошее, и плохое. Важно, однако, чтобы одно не заслоняло другое, поскольку при таком подходе утрачивается истина и панорама исторических событий предстает в искаженном свете.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

Реальное развитие международной обстановки опрокинуло данный прогноз Сталина. Это говорит о том, что по части краткосрочного и среднесрочного прогнозирования в его арсенале были серьезные изъяны. Если в стратегических вопросах внешней политики он, как правило, отличался умением верно уловить ведущие тенденции и перспективы развития, то в части краткосрочных и среднесрочных прогнозов оказывался нередко несостоятельным. В дальнейшем, при рассмотрении кардинальных вопросов внешней политики в межвоенный период, и особенно в конце 30-х — начале 40-х годов, мы сможем на основе конкретных фактов убедиться в определенной обоснованности этого моего вывода.

Принципиально важное значение имело отстаивание Сталиным (пока что в самом общем, декларативном виде) концепции мирного сосуществования. Концепции, которая в послесталинском Советском Союзе стала едва ли не главным внешнеполитическим принципом СССР. Сталин подчеркивал: «Основа наших отношений с капиталистическими странами состоит в допущении сосуществования двух противоположных систем. Практика вполне оправдала её. Камнем преткновения является иногда вопрос о долгах и кредитах. Наша политика тут ясна»[274]. В подходе Сталина к проблеме мирного сосуществования следует отметить два принципиальных момента. С одной стороны, он прекрасно понимал, что слабый в то время Советский Союз не в состоянии на равных соперничать с западными державами, поэтому нашей стране, собственно, не оставалось иного выбора, кроме как выдвигать и отстаивать данный принцип. Иными словами, сосуществование выглядело не как проявление доброй воли и стремления к сотрудничеству, а как вынужденное, продиктованное требованиями объективной реальности, явление. Это ограничивало содержание самого принципа мирного сосуществования, делало его узким, лишало его универсальности. В политической философии Сталина всегда доминировали элементы борьбы и противоборства, и принцип мирного сосуществования не являлся здесь исключением.

Кое-кто скажет, что подобное толкование отношения Сталина к принципу мирного сосуществования является произвольным, не вытекающим из всей системы его внешнеполитических воззрений. Возможно, некоторые элементы вольного истолкования позиции Сталина действительно присутствуют в такой оценке, но в целом мне все же представляется правомерной мысль о том, что в арсенале его внешнеполитических постулатов мирному сосуществованию придавалось отнюдь не первостепенное значение. По меньшей мере не такое, которого оно заслуживало.

Вторым важным элементом сталинского подхода к мирному сосуществованию было то, что он органически увязывал его с необходимостью продолжения классовой борьбы на мировой арене. В таком виде мирное сосуществование выступало как специфическая форма этой классовой борьбы во всемирном масштабе. Здесь явно были налицо две как бы взаимоисключающие посылки: с одной стороны заверения в стремлении к мирному сожительству; с другой стороны — неизменное подчеркивание такого компонента как классовая борьба в мировом масштабе. Эта двойственность давала о себе знать на всем протяжении деятельности Сталина в качестве верховного руководителя Советского государства. Не исчезла она и после смерти Сталина, когда его преемники провозгласили мирное сосуществование основой советской внешней политики.

Но каковы бы ни были внутренние противоречия в целостной сталинской внешнеполитической концепции, они не лишали внешнюю политику необходимых ориентиров и на практике умело преодолевались. По крайней мере, они не сковывали активности и наступательного духа внешнеполитического курса Сталина как на начальном этапе, так и в последующем. Вообще говоря, любая внешнеполитическая концепция, какой бы строгой и продуманной она ни была, непременно содержит в себе внутренние противоречия. И это — не столько отражение противоречивости мышления ее автора, сколько выражение противоречивого характера и самой природы предмета, которому она посвящена. К тому же внешнеполитическую концепцию Сталина ни в коем случае нельзя рассматривать как некий свод заранее раз и навсегда сформулированных постулатов и догм, верных на все времена и во всех ситуациях. Его концепция складывалась на базе практики и эта практика постоянно вносила в нее коррективы, продиктованные реальными изменениями самой международной жизни и роли и места Советского государства в системе международных отношений. Иными словами, это была живая концепция, постоянно находившаяся в процессе эволюции, в процессе совершенствования.

В этом контексте нельзя обойти молчанием вопрос о том, что к выводу о примате национально-государственных интересов Советской страны над интересами всемирной революции, Сталин пришел не сразу. Более того, на определенном этапе он фактически разделял точку зрения, которую сам по прошествии нескольких лет подверг коренному пересмотру. Это явствует хотя бы из следующего его заявления, сделанного в июне 1925 года. Критикуя различного рода уклоны в мировом революционном движении, генсек к их числу отнес следующий. Я воспроизведу его слова, поскольку они лучше и полнее передают его мысль, чем мои комментарии: «…непонимание того элементарного требования интернационализма, в силу которого победа социализма в одной стране является не самоцелью, а средством для развития и поддержки революции в других странах.

Это есть путь национализма и перерождения, путь полной ликвидации интернациональной политики пролетариата, ибо люди, одержимые этой болезнью, рассматривают нашу страну не как частицу целого, называемого мировым революционным движением, а как начало и конец этого движения, считая, что интересам нашей страны должны быть принесены в жертву интересы всех других стран.

Подержать освободительное движение Китая? А зачем? Не опасно ли будет? Не рассорит ли это нас с другими странами? Не лучше ли будет установить нам «сферы влияния» в Китае совместно с другими «передовыми» державами и оттянуть кое-что от Китая в свою пользу? Оно и полезно, и безопасно… Поддержать освободительное движение в Германии? Стоит ли рисковать? Не лучше ли согласиться с Антантой насчёт Версальского договора и кое-что выторговать себе в виде компенсации?.. Сохранить дружбу с Персией, Турцией, Афганистаном? Стоит ли игра свеч? Не лучше ли восстановить «сферы влияния» кое с кем из великих держав? И т. д., и т. п.»[275].

Приведенное высказывание ясно показывает: путь Сталина к осознанию примата интересов Советского государства над химерой мировой революции был не так прост и естественен, как может показаться на первый взгляд. Поэтому едва ли правы те, кто, стремясь защитить Сталина от явно тенденциозных и облыжных обвинений, фактически становятся на путь его бездумной апологетики, изображая его поборником укрепления российской государственности и мощи чуть ли не изначально. Нет, его внешнеполитические воззрения прошли известную фазу развития, прежде чем в них выкристаллизовалась и приняла четкие формы национально-государственная составляющая как доминирующая черта его внешнеполитической концепции.

Вместе с тем ни в коем случае нельзя считать систему внешнеполитических воззрений Сталина суммой конъюнктурных подходов. Ошибочно представлять дело так, будто эти его воззрения стали своеобразным плодом внутрипартийной борьбы, что он в полемике со своими противниками из лагеря оппозиции вынужден был во имя достижения победы корректировать свои позиции. Разумеется, логика противоборства с оппонентами наложила свою печать на процесс формирования взглядов Сталина в этой области. Но в целом система его внешнеполитических установок с самого начала базировалась на определенных принципах, остававшихся в своей основе неизменными на протяжении всего времени. В этом смысле ее нельзя уподобить набору прагматических мер, имевших сугубо утилитарный характер. Хотя в историографии сталинской политической деятельности зачастую акцент делается на том, что в основе его политики (в данном случае внешней) всегда доминирующее положение занимали элементы прагматизма. Разумеется, прагматизм был, и было бы противоестественно, если бы его не было вообще. Но не он определял содержание и важнейшие качественные характеристики внешнеполитической концепции Сталина.

Критерием правильности и, по крайней мере практической состоятельности любой внешнеполитической концепции являются практические результаты внешней политики. А с точки зрения этого критерия сталинская внешняя политика даже в начальный период своего становления была достаточно эффективна. Сошлюсь на мнение Л. Шапиро, отнюдь не питавшего к Сталину каких-либо симпатий. Он в своей работе, посвященной истории КПСС, писал: «постепенное укрепление мощи Советского Союза, переговоры, направленные на расширение торговых отношений с капиталистическим миром, дипломатия, преследующая цель отвести угрозу войны от СССР, используя противоречия между отдельными державами, и прежде всего стремление завоевать путем пропаганды всю поддержку народов других стран, на какую Советский Союз рассчитывал, — все эти методы казались гораздо более перспективными с точки зрения конечной победы «мировой революции». Троцкий высмеивал Сталина, заявляя, что вся буржуазная печать, начиная с газеты «Нью-Йорк тайме», поздравляет его по поводу «государственной мудрости», проявленной им при подавлении левых элементов, стоявших за мировую революцию. Он не понял, что создание у западного мира иллюзии, будто подавление левой оппозиции означает отказ от ставки на мировую революцию, было одной из главных заслуг Сталина»[276].