Глеб Успенский - Том 2. Разоренье

• Название: Том 2. Разоренье
• Автор: Глеб Успенский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1955

В настоящее издание включены все основные художественные и публицистические циклы произведений Г. И. Успенского, а также большинство отдельных очерков и рассказов писателя.

Во второй том вошли очерки провинциальной жизни «Разоренье» и другие очерки и рассказы.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Да, бывали, бывали подобные происшествия с Мымрецовым.

Почему это он не торопится и не суетится, как обыкновенно, а не спеша, вяло, нехотя идет на призыв? Это верный знак, что нет места его теории в предлагаемом деле.

Вот его пригласили на пивоваренный завод, где один рабочий, испуганный рекрутчиной, бросился в котел с кипятком и обжегся. Мымрецов молча и угрюмо смотрит на охающего и распухшего мужика и ясно видит, что некуда его тащить. Желая успокоиться, он дает оборот своим мыслям: «нельзя ли его по крайней мере не пущать?» Но и это оказывается невозможным. Чтобы окончательно не скомпрометировать себя перед толпой народа, Мымрецов наконец решается объявить свое суждение:

— Ну, что ж зевать-то?.. По какому случаю шум?.. Уж ежели ты, к примеру, влетел в котел, следственно, ты здорово, например, обжегся… Будем так говорить… Чего ж зевать-то?..

Затем он ушел, а умирающий продолжал лежать и охать…

Бывали такие случаи.

А в доказательство того, что судьба вознаграждала Мымрецова за эти страдания, вернемся к сыщику.

— Теперь нам надо, вашескобродие, поспешить, — говорил ему Прохоров, выбравшись из ночлежного дома. — Попусту много промешкали… Надыть нам поторапливаться, а то вор-то, поди-ко, где уж щелкает…

Но вор, впрочем, недалеко ушел от них. Он притаился в лачужке в конце города, в овраге; здесь жила его жена с ребенком и какой-то старый солдат-калека. Чемодан был давно распакован; в нем оказалось роскошное детское белье и разные туалетные вещи.

Мало было поживы вору от этого добра. Роскошь его слишком приметна для того, чтобы не навести в этой бедной стороне на вопрос: «где ты взял этакое?» Тем не менее похититель коечем воспользовался и успел спустить. При разборке чемодана старый солдат получил в подарок ножик из слоновой кости и коробку пудры с золотыми украшениями. Когда сыщик с солдатами подобрался к лачуге, внутренность ее была ярко освещена; на полу, около развороченного чемодана, спал, закрывшись, человек — это был вор. Солдат сидел на лавке и повертывал в руках то ножик, то коробку, ухмылялся и бормотал:

— И духовитая, провалиться ей!.. Пойду в свою сторону — снесу… Надумают же!.. Эва, ножик-от, тупой… Ни то им резать, ни то шут его разберет… Песок не песок, а поди, чкнись укупить!..

Старик нюхал коробку, качал головой и ухмылялся.

Прямо против окна стояла женщина, высокая и красивая, на руках ее был мальчик не больше году от рождения; на нем была надета одна из роскошнейших краденых рубашечек, не закрывавшая, впрочем, ни грязных рук, ни ног, ни чумазого детского личика.

Мать подбрасывала его к потолку, тормошила и, слегка щекоча ему грудь, говорила:

— Ну, чем не графский барчонок? Ну, чем ты только не красавчик, чем не ангелочек?

— Отворяй! — загремев кулаком в окно, гаркнул Прохоров.

В лачужке заметались; солдат начал торопливо прятать пудру в сапог; спавший человек вскочил, бросился в дверь; но его встретил Мымрецов.

— Вот он — ты! — сказал будочник.

— Вот он, вот он!.. — бессознательно бормотал вор, остановившись.

Скоро Мымрецов был удовлетворен.

V

Теперь необходимо обратить внимание на самую будку, так как деятельность Мымрецова, несмотря на довольно большое однообразие, в сущности решительно неисчерпаема; всякий шиворот непременно совмещает в себе целую драму, а пересчитать эти драмы — нет физической возможности. Поэтому-то мы и обратимся к нравам самой будки.

Кроме Мымрецова, его жены и случайных посетителей, иногда проводивших здесь тягостную ночь, в будке были еще постоянные жильцы; это были бедняки, не имевшие места, где бы приклонить голову. Если у них было что перекусить и выпить, они делились этим с будочниковой супругой и старались не запруживать будку своими нищими телами; в минуту безденежья и бесхлебья они прямо шли в будку и говорили будочнице:

— Авдотья! Мы к тебе…

— И когда только это провал вас возьмет! — гневно отзывалась будочница, но не гнала их, во-первых, потому, что добрые сердца бывают и в храминах и в хижинах, а во-вторых, потому, что от жильцов частехонько перепадали на ее долю довольно вкусные и жирные куски пирогов. Жильцы ее принадлежали к артистическому классу «мастеровщины» и составляли захолустный оркестр. Состав и свойства этого оркестра довольно новы; чтобы познакомиться со всем этим покороче, мы должны зайти в будку в один из дней зимнего мясоеда.

В печке трещат дрова; в теплом и гнилом воздухе висит полоса дыма и слышится довольно плотный букет махорки; будочница орудует ухватом; Мымрецов занят отдыхом и молча поплевывает в угол. В это время в будку входит старичок мещанин; сначала он крестится, потом кланяется хозяевам и, стряхнув с рукава и воротника снег, говорит будочнице:

— Что, любезная, здесь Иван, музыкант, проживает?

— Это который на скрипке?

— Этот.

— Здеся… Да шут их знает, шатуны этакие… их, поди, с собаками не сыщешь…

При этом будочница подняла ухват кверху и постучала им в потолок…

— Сейчас! — глухо отозвались с потолка.

— Аль они у вас под крышей зимуют? — спросил мещанин.

— А то где же? Тут, чай, сам видишь, негде повернуться двоим… А иной раз пьяниц наволокут: хоть возьми завяжи глаза да беги вон.

— Так, так, — подтвердил мещанин.

— А что ж, думаешь, под крышей? — продолжала будочница. — Там им, погляди-кось, какое тепло-то!.. Труба горячая, что твоя лежанка…

— Так, так! Место духовитое… Труба дает теплый дух…

— Там им за первый долг валяться-то!..

— Это справедливо! место хорошее… место миловидное!..

Мещанин сел на лавку, погладил свои седые волосы и огляделся.

— Мешкают они что-то, — сказал мещанин, помолчав.

— Товарищей скликают… Что вы свадьбу, что ль, затеваете? — спросила будочница.

— Да что будешь делать, матушка!

— Кто такие?

— Кушаковы, мещане… здешние жители. Вот внучку просватал за кондитера Ваньку…

— Это хромой-то?

— Хром, матушка, точно, что хром!.. Ну, дохтора обещались оттянуть эту хромоту-то… Беспременно, говорят, оттянем в другое место… И примочку дали, дай бог здоровья… Примачивайте, говорят, через два часа по столовой ложке…

— Ну, дай бог!

— Уж мы и сами бога молим… К спине бы ее, хромоту-то…

— В спину? — спросил Мымрецов, неожиданно услыхав слово, так близко подходящее к шивороту.

— К спине, к спине, друг! Потому, надо так сказать: которая это нога кондитерова, то она более двадцати годов изувечена; ну, мы имеем упование на господа…

— Пьет-то он дюже! — с соболезнованием проговорила будочница. — А уж и девочка ваша!

— Девочка, одно слово! Рукоделью обучена…

— Первая по здешним местам девушка! Уж и мастерок!., ах!

— Ну, да ведь где, матушка, непьяного-то возьмешь? Кто не пьяница-то по нынешнему времени?

Мещанин вздохнул.

— И тяжка же наша женская часть! — заговорила будочница, смотря в печку. — Живет девушка невинная, чувствует про себя всякую любовь, а наместо того: — хвать! да за пьяницу!.. На увечья да на каторгу!..

— Родная! — грустно сказал мещанин. — Нету не пьяницто, нету их! У кондитера, у Ваньки, по крайности сейчас пятьдесят целковых есть! Да платье, погляди-кось, какое невесте подарил! Только что в двух местах маленько тронуто, а то все чистое, можно сказать — муре! Так-то-ся!.. Санта-дубовое обещался — случай есть… Вот и гляди на него! каков он кондитер-то…

При этих словах будочница замолкла. Мымрецов, слушая эти разговоры, начал как-то таинственно покряхтывать, пошевеливаться, и будка неожиданно услыхала следующую речь:

— Ну, тоже, — не спеша начал Мымрецов: — и мужская часть через женскую часть не то чтобы очень благополучно хлеб свой ела…

Тут он остановился, тряхнул головой книзу, завернул лицо в сторону и продолжал:

— Тоже и нашему брату само собой по башке от дамского пола влетает…

С этими словами он вдруг направился к двери.

— Да как вас не бить-то? Как вас, кровопийцев наших, не бить? — загорячилась будочница.

— Да, брат! влетает препорядочно-хорошо! — заключил Мымрецов — и скрылся на улицу.

В это время в будку вошел человек лет тридцати, с доброй, но как будто заспанной, отекшей физиономией. Он был в сером армяке с широким квадратным воротником, лежавшим на спине; на шее виднелся ситцевый платок, туго завязанный крошечным узлом. Армяк был подпоясан кушаком; походил он на дьячка. Человек этот был застенчив и робок; добрые глаза мигали часто, словно стыдились чего. За ним вошло еще двое.

— Доброго здоровья! — сказал армяк мещанину мягким и заискивающим голосом.

— Здравствуй, друг! Ты Иван-то?

— Мы-с… Музыка требуется?

— Да, брат. Вот свадьбу затеяли…

— Дело доброе!.. Дай бог час!.. Конечно… Вам один инструмент требуется?