Сусанна Георгиевская - Бабушкино море

• Название: Бабушкино море
• Автор: Сусанна Георгиевская
• Издательство: Правда
• Жанр: Детская проза
• Год: 1949

Журнальный вариант повести С. Георгиевской «Бабушкино море». Повесть опубликована в журнале «Пионер» №№ 1–7 в 1949 году.

«Бабушкино море» — повесть о первой встрече маленькой ленинградки, шестилетней Ляли, с ее замечательной бабушкой, бригадиром рыболовецкой бригады. О зарождающейся любви и уважении к бабушке — Варваре Степановне, о труде и отваге советских рыбаков, о море, траве, ветре, деревьях, небе, о богатстве и красоте мира написана эта книга.

---

Долго идут лялин папа и лялина мама по осенней, размытой дождями дороге к бабушкиному дому. На дороге глубокие борозды — полосы от колёс телеги.

Вот дом с резными балконами. У дома толпятся мальчишки. Они шумят и сплёвывают на дорогу виноградные шкурки и косточки.

Ветер с моря треплет ленточки их бескозырок.

Увидев, что по дороге идёт моряк, мальчики вытягиваются и опускают руки по швам. У них в руках зажат недоеденный виноград.

Моряк проходит, и все мальчишки, повернув головы, провожают его внимательным взглядом. Они успели заметить сияние золотых нашивок на его рукавах.

Опомнившись, они бегут за ним гуськом по дороге.

— Привет, орлы! — улыбнувшись, говорит папа и помахивает свободной от чемодана рукой.

…Вот «Центральный сад»… Под сухими, жёлтыми липами кто-то тонко играет на фистуле.

— Ты не устала, Зая? — тихо говорит папа.

— Нет, ничего, ничего, — отвечает мама, косясь в его сторону и чуть-чуть улыбаясь, — Я могу идти гораздо быстрее.

И они идут всё быстрей.

Вот наконец желтеет издалека широкая крыша колхозной конторы. Вот зелёный забор. К нему прибита всё та же, так хорошо знакомая папе табличка:

«Колхоз «Завет Ильича».

Под табличкой висит щиток.

— Погоди-ка, Зая, секунду… — говорит папа и останавливается.

— «Бригадир Сущёва Варвара, — бегло читает папа, — 308 %.

Звеньевой Латыш Инокентий — 284 %.

Ловец Мишур Надежда — 202 %».

— Ну же, идём… — говорит мама.

— Не подкачала, не подкачала моя старушка, — смеясь, говорит папа. И, взяв маму за руку, идёт всё быстрее и быстрее к концу станицы, к самому морю, к бабушкиному дому.

Вот и море. Папа смотрит на море. Оно скучно-серое в этот осенний месяц. По самому краю моря тянется деревянный мост. У моста стоят катера. Из трубы огромной судоремонтной верфи валит в небо коричневый дым…

— Погоди-ка, Зая, — вдруг говорит папа и опять останавливается. Он смотрит на трубы в порту.

Папе хочется улыбнуться, но улыбка у папы выходит странная. Такая, словно что-то крепко и сладко сжало папино сердце. Ему хочется закрыть глаза и постоять, задумавшись и отвернувшись от всех. Постоять, да так, чтоб никто не увидел, как он задумался.

— Идём же, Зая! — говорит папа.

Они идут.

Вот наконец и бабушкин дом. Вот зелёные ставни на окнах бабушкиного дома.

— Да, так было и в последний раз, — говорит папа, — только крышу, видно, перекрывали, и дерево подросло во дворе.

С моря дует колкий, протяжный ветер и слышится гул. Мягко лопочут от ветра зелёные ставни бабушкиного дома.

— Четвёртый час, — говорит папа. — Матушка, верно, уже вернулась с рыбалки.

У забора сидят на корточках, наклонившись над лужей, три девочки.

— Даёшь концы! — хриплым голосом кричит черноволосая девочка.

— Трос крепи, крепи трос! — отвечает белоголовая.

В луже, к которой они наклонились, плавает лодочка.

— Чего зеваете! — кричит черноволосая девочка. — Трос крепите! Крепите трос, — никак не податься к берегу…

Услышав это, папа вдруг останавливается и ставит на землю свой чемодан.

…Вот так же, вот точно так же он тоже сидел на корточках у этого вот забора… Только тогда забор был некрашеный… И на его, на папином корабле был, как будто бы, другой парус… Не матерчатый, а газетный…

— Ну что, скажи? — говорит мама и осторожно берёт папу за руку.

— Да так… — говорит папа.

Он стоит в тени чужого дома, прислонившись к чужому плетню, и никак не может припомнить, какой был парус… «Нет, всё-таки, кажется, не матерчатый… Из газеты…»

— Сортируй чередом! — хриплым голосом кричит черноволосая девочка. — Как на танцы-баланцы, так вы мастера!

На чёрной девочке плотно застёгнутый армячок. В волосах у неё гребёнка с мелкими камешками.

— Ля-ля! — чуть слышно говорит мама.

Девочка поднимает голову и оборачивается.

— Мама! — кричит она и повисает на маминой юбке.

— А я? — говорит папа.

— Бабушка, бабушка, папа приехал! — на всю улицу кричит Ляля.

И вот из дома выходит бабушка.

— Константин! — говорит бабушка, — Костя!.. Костенька!

— Матушка! — говорит папа.

Они подходят друг к другу, и вдруг становится видно, что папа гораздо выше, чем бабушка, и что бабушка старенькая.

— Костенька! — повторяет бабушка, — Сынок! — и смотрит на папу.

— Успокойтесь, матушка, — говорит папа дрогнувшим голосом и обнимает бабушку.

Из всех окон по всей улице выглядывают хозяйки. Смотрят, как с бабушкой обнимается папа.

— К Варваре Степановне сынок приехал, — говорят хозяйки, — Меньшой, Константин. Так, видно, ноги у ей и подкосились. Ясное дело. Мать!

Папа тихонько проталкивает бабушку в открытые двери. Когда они вместе проходят в комнату, папа нагибается. Он большой, а двери в бабушкином доме не очень высокие.

— Константин, голубчик! — кричит Сватья, когда бабушка с папой входят в дом.

— Тётушка, — говорит папа и улыбается так широко, что видны зубы.

Так Ляля вдруг узнаёт, что тетя Сватья приходится папе тётушкой.

В это время бабушка вспоминает, что она ещё не здоровалась с мамой.

— Здравствуй, невестушка, — вдруг говорит бабушка. И они целуются.

А Ляля стоит рядом и смотрит на папу, маму и бабушку.

— Откуда это? — расцеловавшись с бабушкой, шопотом говорит мама и смотрит на серый, длинный лялин армячок, на голубое платье, которое бабушка справила ей на рост после осенней путины.

Маме, видно, не нравится лялин серенький армячок. Но потом она замечает, что щёки у Ляли коричневые и что она стала толстой.

— Как ты выросла! — говорит мама, улыбается и снимает шляпку.

— Можно, хозяйка? — кричат с порога.

На крылечке толпятся гости: тётя Фрося, председатель колхоза и конюх Митрич.

— Покажись, орёл! — кричит председатель папе и от радости крепко хлопает папу по спине.

— Фёдор Матвеевич! — кричит папа и от радости крепко хлопает по спине председателя. Так они стоят и довольно долго похлопывают друг дружку по спинам.

— Ну, ну, — говорит председатель. — Слышали. Даром, что на отшибе… Орёл!.. Эх, а я твоего папаню вот эдакого знавал! — вздыхает он вдруг и глядит на Лялю.

— Алексей Дмитрич, голубчик! — говорит папа, обернувшись к конюху Митричу.

Митрич мелко и часто кланяется.

— Что, не узнал, братик? — говорит Митрич. — Небось, постарел? — и отчего-то подмигивает папе.

Они обнимаются.

— Костенька! — говорит тётя Фрося и повисает на папиной шее. — Костенька, Костенька! А Ивана нет… Нет Ивана… Убили… А уж как бы был рад повидаться с меньшеньким. Не дожил Иван, нет, не дожил…

— Не надо, тётя Фрося, — говорит папа. — Услышит матушка.

Но бабушка уже всё услышала.

Она вдруг выпрямляется.

— Пришли они за ним, — говорит она тихо и смотрит прямо папе в глаза. — Пришли за ним… Руки связали. В спину прикладом тычут. Я и слова сказать не успела — повели из хаты. Я за ним. Бегу, кричу: «Куда? Куда?..» И не слушают… Заметалась я, к ихнему главному кинулась. «Да что же это?!. — кричу. — Да как же!»

«Гут, — говорит. — Ступай! Буду посмотреть».

Пошла я. До колодца дойти не успела, слышу — стреляют!

Упала я на землю, сердцем чую: нет Ивана! Потом я уж хату ихнюю подпалила… В камыше жила, как зверь дикий, и жгла. И всё мало мне было. Всё жгла. Искупляла Ивана.

— Не надо, матушка, — говорит папа.

И все молчат.

«Это про дядю Ваню, про Ивашка, — глядя на бабушку, думает Ляля. — Он бабушкин сын. Старший, тот самый, что на крыше спасался. Это я на него похожа, говорят. Отчего же бабушка мне ничего про него не рассказывала?.. Про папу говорила, а про него никогда… Почему?»

— Искупляла Ивана, — говорит бабушка.

— Не надо, матушка, — говорит папа. Сжимает вдруг кулаки, как Ляля, и прижимает их крепко, крепко к глазам.

…Вот и вечер. Тётя Сватья в четвёртый раз ставит под окнами самовар. Залетает в хату горький дымок и мелкие искры. Чернеет небо. Но больше уже во тьме не стрекочет кузнец. Не горит светляк. Потому что осень. В окошко хаты влетают только искры от самовара.

Все сидят у стола.

— Герой, — продолжает папа. — Это прямо-таки удивительно.

— Константин, прекрати! — говорит мама.

— Ну чего же, ведь все свои, — говорит папа. — Нет, представьте, матушка, когда я был в госпитале, так она с годовалым ребёнком…

— Константин, я уйду! — говорит мама.

— …Так она с годовалым ребёнком, — торопится папа, — четверо суток в теплушке и шла семьдесят девять вёрст в морозы, по шпалам, с ребёнком… Так когда она вдруг показалась в палате у меня…

Под окном раздаётся плач.

— Кто там? — окликает тётя Сватья.