Саймон Кларк - Ночь триффидов

• Название: Ночь триффидов
• Автор: Саймон Кларк
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-010399-9

Поклонники таланта великого Джона Уиндэма!

Вы помните его классический роман «День триффидов»?

Вы хотели бы узнать, какой была дальнейшая судьба жалких остатков человечества, из последних сил сражающихся с новыми «хозяевами Земли» — разумными растениями?

Тогда НЕ ПРОПУСТИТЕ «Ночь триффидов» — продолжение романа Уиндэма, написанное самым верным и талантливым из его «литературных учеников» — Саймоном Кларком.

История борьбы людей и триффидов продолжается.

Чем она закончится?

Прочитайте увлекательный роман Кларка — и узнаете сами!..

---

Короче говоря, Дома Материнства действовали как самоуправляющиеся объединения женщин, призванных рожать детей. Отцов для своих отпрысков женщины выбирали сами. Очень скоро в Домах Материнства стало тесно от детишек. Строения рядом с Домами превращались в детские сады. По мере того как младенцы взрослели, неподалеку от детских садов стали возводиться школы. У Домов Материнства, несомненно, было прекрасное будущее. Я, во всяком случае, их очень любил. Там всегда было весело, хотя и немного шумно. Дома полнились веселыми, крепкими ребятишками, которые считали всех детей Дома своими братьями и сестрами, а все женщины были для них мамами.

Даже для Совета колонии стало большим сюрпризом то, что Дома Материнства вместо гетто для несчастных слепых женщин, не сумевших найти зрячего мужа, превратились в подобие монашеского ордена Старого мира, и его обитательницы пользовались бесконечным почетом у остального населения острова. Словом, получилось так, что множество девочек, рожденных зрячими, повзрослев, вступали в этот орден. Для них возник даже специальный ритуал: время от времени они должны были «ослеплять» себя, завязывая глаза шарфами.

Некоторые наиболее узколобые обитатели колонии (главным образом люди пожилые) осуждали деятельность Домов Материнства, о самих матерях говорили, что они проклятые монахини наоборот, а холм, на котором стоял один из Домов, получил у них название «Сковородка», что должно было служить намеком на необузданный секс. Как ни странно, все обвинения были очень далеки от истины. Матери в основном вели очень чистый образ жизни (несмотря на то что у них могло быть десяток детей от разных мужчин) и, уж во всяком случае, не разбивали обычные семьи. Более того, по прошествии нескольких лет они стали «экспортировать» продукт своей деятельности. Мой старый школьный учитель мистер Пинз-Уилкс, для которого, как я подозревал, цивилизация закончилась с гибелью последнего римского императора, с восхищением говорил, что Дома Материнства являются для него земным воплощением греческой богини Артемиды. Далее старик пояснял — видимо, для таких тупиц, как я, — что Артемиде поклонялись не только как богине охоты. Прекрасная богиня, оказывается, объединяла в себе две противоположности: ей возносили молитвы и как покровительнице невинности, и как заступнице материнства.

Короче, система Домов Материнства работала, и уровень рождаемости на острове был очень высоким. С учетом иммиграции население острова возросло до вполне приличной цифры в двадцать шесть тысяч человек. Это была четверть от числа людей, заселявших Уайт до начала первого года после Катастрофы. Как бы то ни было, но деятельность Домов Материнства заслужила всеобщее одобрение.

Наступает момент (по меньшей мере единожды), когда отец и сын разговаривают друг с другом как равные. Как мужчина с мужчиной. Для меня этот момент наступил в роковой день двадцать восьмого мая, за несколько часов до того, как мир погрузился во тьму.

Беседа началась так, как начинались многие мои разговоры с отцом. Мы были в оранжерее, и папа решил ненадолго отвлечься от работы.

— Какую кружку предпочитаешь? Оловянную или из фарфора? — спросил отец, разливая кофе из термоса.

— Оловянную.

— Верный выбор. — Он задумчиво покачал головой. — Особенно для колумбийского. Может быть, и для некоторых сортов кенийского. Желуди… Что бы мы ни делали, что бы в них ни добавляли, полноценного заменителя кофе создать не удалось.

Папа набил трубку мелкими крошками бледно-коричневого табака местного производства и задумчиво уставился на ровный ряд триффидов в окаймленных кирпичом грядках. Лучи солнца, проходя сквозь стекло оранжереи, украшали их кожистые зеленые листья веселыми светлыми пятнами. Стрекала у этих триффидов были удалены, а стволы прикованы цепями к кольям, и убежать они не могли, но время от времени тянули цепь, словно испытывая на прочность, и тогда тишину оранжереи нарушало легкое позвякивание.

Когда я ребенком приходил в оранжерею, меня охватывал благоговейный трепет — запах прогретых под стеклом растений, почти тропическая жара в середине зимы… Я любил приходить сюда и затем, чтобы понаблюдать за работой отца. Меня восхищало, как он с хирургической точностью формирует кроны растений, как делает надрезы на стволе, чтобы проверить качество триффидного масла. Масло сочилось из надреза и очень напоминало разбавленную до бледно-розового цвета кровь.

Налюбовавшись вдоволь растениями, он поскреб кустистую седую бровь и сказал:

— Ты, наверное, слышал, как они разговаривали прошлой ночью.

— Триффиды?

Отец кивнул, улыбнулся как-то криво и продолжил:

— Такой активности они уже давно не проявляли. Очень, очень давно. Вчера они стучали отростками по стволам так, словно это был какой-то ботанический вариант азбуки Морзе.

— Ты и в самом деле веришь, что они между собой говорят? Я имею в виду осмысленный диалог, а не крики птиц, призывающих одна другую.

— Что же, птицы и другие животные способны общаться внутри своего вида… Они что-то сообщают, предупреждают об опасности.

— Но животные делают это инстинктивно. Они либо предупреждают о появлении хищника, либо привлекают внимание особи противоположного пола.

— Верно. Но меня постоянно мучает вопрос, не развили ли триффиды способность к передаче более сложной информации. — Отец глубоко затянулся, выпустил облачко синеватого дыма и закончил: — Не исключено, что они способны делиться с соседями своими мыслями и планами.

— Неужели ты хочешь сказать, что вон тот триффид у двери может послать своему приятелю в другом конце оранжереи информацию примерно такого содержания: «Послушай-ка этих типов. Они опять говорят о нас»?

— А что? Вполне возможно, — фыркнул отец. — Как-то мне пришлось работать в обществе человека по имени Лакнот, который, похоже, инстинктивно понимал, о чем говорят триффиды. Лакнот не сомневался в том, что они не только беседуют между собой, но и обладают высокоразвитым интеллектом.

— По-твоему, он был прав?

— По-моему, он был чертовски близок к истине. — Отец снова поскреб бровь (как делал всегда, когда пребывал в философском настроении) и очень серьезно произнес: — Знаешь, Дэвид… мне довелось препарировать тысячи этих созданий, но я до сих пор не обнаружил ни малейшего намека на существование у них какого-либо подобия нервной системы. У них нет ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало мозг. Тем не менее… Я наблюдаю за этими растениями вот уже сорок лет. Они действуют с какой-то целью. Они общаются между собой, постукивая отростками по стволу.

Когда триффиды пускают в ход стрекало, они «знают», что наносить удар следует в незащищенное лицо жертвы. И я видел, как эти растения передвигаются по полям. Так движутся легионы на марше. Я наблюдал за тем, как они штурмуют жилища людей и как организуют осаду. — Отец отпил кофе и продолжил: — Что же, может быть, я и вправду очень близок к тому, чтобы признать наличие у триффидов разума. Однако если у животного четыре лапы, оно виляет хвостом и при этом лает, мы говорим, что это собака. Собаку мы называем собакой. В таком случае почему бы нам не признать наличие разума у триффидов, если они ведут войну против нас так, словно обладают способностью к холодному и злобному мышлению?

— Неужели мы их не победим?

— Конечно, мы попытаемся. Но для этого нам следует напрячь все силы. — Он посмотрел на растение, покосился на меня и добавил: — Я не верю в то, что они унаследуют от нас Землю. А ты как считаешь?

Вместо меня ответили триффиды. Прежде они вели себя тихо, но после слов отца вдруг принялись барабанить отростками по стволу. Казалось, они делают это сознательно. Так поступают расшалившиеся школьники, решившие вывести из себя учителя. Как только «сэр» поворачивается лицом к доске, чтобы написать мелом домашнее задание, шалуны принимаются стучать по партам.

— Послушай, — улыбнулся отец, — мои зеленые детишки снова разговорились.

Я прислушался к дроби ударов, пытаясь уловить ритм, и мне показалось, что в этом барабанном бое присутствует тревога. Создавалось впечатление, что триффиды обсуждают какое-то важное сообщение.

В этот момент я был готов поклясться, что обитающих в оранжерее триффидов (а их там было около двух десятков) охватило тревожное возбуждение.

Отец, уловив настроение растений, снова заговорил. Но теперь он обращался к самим триффидам:

— Значит, вы меня слышали? А может быть, вы узнали, что ваши армии уничтожили еще одно человеческое поселение? Поделитесь секретом, не планирует ли верховное командование триффидов высадку на остров Уайт? если да, то готовы ли вы встать под знамена захватчиков? Не знаю, что это было — простое совпадение или ответ на полушутливые вопросы отца, но дробный стук отростков о стволы сменился внезапно неимоверным шумом. Цепи звенели, триффиды раскачивались, словно кукуруза под порывами ветра. Тревожная дробь превратилась в равномерный ритм боевых барабанов. Я почти поверил, что в этот момент до наших триффидов откуда-то из-за моря долетел призыв их собратьев: «К оружию!» И вот они отвечают на этот призыв на своем непостижимом для нас языке. Громкая дробь отростков — восторженные аплодисменты; раскачивание из стороны в сторону — выражение торжества. Они ощущали приближение битвы и торжествовали неизбежность победы.