Александр Снисаренко - Рыцари удачи. Хроники европейских морей

• Название: Рыцари удачи. Хроники европейских морей
• Автор: Александр Снисаренко
• Жанр: История

---

В северных морях нефы называли также гатами. Если в основе этого слова лежит древнеиндийское gatus - дорога (отсюда «гать» - тропа через болото), то эти корабли - «путники, странники» для норманнов, исландцев и шведов (по-шведски gatt - узкий пролив, то есть специфически морская дорога). У нижнелужиц­ких славян gat - пруд, а у ирландцев - ивовый прут, тот самый, что шел в огромных количествах на плетеные корпуса судов. Однако, скорее всего, судно получило свое имя от нижненемецкого gat - корма. Видимо, Гер­мания и стала его второй, северной родиной. А уже от­туда пошли и голландское katt, и английское cat (эти слова имеют еще одно значение - «кошка», и это может указывать на какую-то родовую связь с византийскими элурами или галеями), и русское «кат», обозначавшие трехмачтовое торговое судно.

Но почему - корма?

Обшивка нефа делалась внакрой (хотя на мозаике из собора святого Марка она больше похожа на глад­кую), но именно корма, по-видимому, представляла со­бой исключение. Чем корма выше - тем лучше: ведь при плавании под парусами при попутном ветре волны догоняли корабль и прокатывались по нему от штевня до штевня. Высокая корма в какой-то мере предохра­няла от постоянного холодного и соленого душа. Еще на античных судах это была самая высокая часть кор­пуса. Там находился кормчий, оттуда флотоводец руко­водил боем, там ставились палатки или каюты для по­четных пассажиров, там обитал патрон-покровитель судна (римский тутела), а позднее поднимался флаг.

Эта деталь судового набора издревле приобрела особое значение. И оно, это значение, воплотилось в сильно развитой кормовой надстройке - наследнице боевой платформы и ах-теркастля. На нее было пере­несено и традиционное укра­шательство кормы, перерос­шее в вид особого искусства морских архитекторов. Ах-теркастль сделался органи­ческой частью набора кор­пуса корабля, выраставшей из разукрашенного или по­крытого резьбой верхнего Корма с боевой площадкой пояса обшивки, круто под­нимавшегося к штевням, и составлял с ним единое целое. Собственно боевая баш­ня (форкастль) осталась только в носовой части, кормовая же надстройка нового типа совместила в себе функции ахтеркастля, каюты и складочного места судового снаряжения, в том числе и боеприпасов (с этого времени крюйт-камера - от голландского kruit, «порох» - традиционно располагалась в корме). Эта кормовая надстройка получила у итальянцев название talare - «спускающийся до пят» - от латинского tala­ris с тем же значением. В выборе термина, возможно, сыграли роль и греческие слова talaros (корзина, пле­тенка), falaros (белый) и falaron (металлические ук­рашения). На городских печатях XIII-XIV веков вид­но, что и носовая часть нефа изменила свой силуэт: впереди форкастля появился бушприт. Только марсиль-яна сохранила прямую корму, и это роднит ее скорее с коггом или кнорром, чем с нефом.

Верхний пояс щедро разукрашенной обшивки, оги­бавшей корпус в виде орнаментированного фриза, мог дать нефу еще и третье имя: по-итальянски fregio - украшение, фриз, fregiato - украшенный, fregata - фрегат. Но принято считать, что слово это голландское, и тогда в основе его лежит именно второе название не­фа - гат: подобно тому как когг (тот же неф), участво­вавший в боевых операциях, назывался фреккоггом, так гат в аналогичных случаях приобретал имя фрекгат.

Возможно, впрочем, что верны обе версии: в XIII- XIV веках первые фрегаты известны как раз в Среди­земном море - это были быстроходные парусно-гребные (до пяти пар весел) посыльные суда, осуществлявшие связь между крупными кораблями (теми же нефами) или с берегом и следовавшие за ними на буксире; в се­верных же морях фрегат появился полтысячелетия спустя именно как военное судно.

Количество весел средиземноморского фрегата и со­четание их с парусом не могут не напомнить абсолютно такое же маленькое суденышко римлян времени Цице­рона - актуариолу (характерно, что актуариола - это уменьшительное от актуария, не мог ли и малень­кий фрегат сосуществовать с большим - нефом?), а также барку (будущий баркас), предназначенную для высадки на берег, и некоторые другие типы античных судов с аналогичными функциями. Греки называли бук­сируемую лодку efolkion, у римлян это слово стало зву­чать как хелкиарий (от helcium - «ярмо» для крепле­ния буксирного каната), а у арабов фулк, фулук, фулу-ка стало уже самостоятельным типом судна, ничего об­щего не имеющим со своим первообразом, как и произо­шедшие от него небольшая турецкая фелука (фелюга) или северный хулк, хольк.

Вот как описывает Робер де Клари преображение мирного нефа в «опасный» и его участие в боевых дей­ствиях: «И когда нефы и все другие суда венецианцев были введены в гавань и стали в безопасности... дож Венеции сказал, что он поставит орудия на своих нефах и лестницы, с которых будет произведен приступ стен... Дож Венеции приказал соорудить дивные и прекрасные осадные орудия, ибо он распорядился взять жерди, на которых крепят паруса нефов, длиною едва ли не в 30 туаз (58,47 метра.- А. С.) или даже более того, а по­том он приказал хорошенько связать их и закрепить прочными канатами на стенах, и устроить поверх них добрые мостки и оградить их по краям добрыми поруч­нями из веревок; и каждый мостик был столь широк, что по нему могли проехать бок о бок три вооруженных ры­царя. И дож повелел хорошо укрепить мостки и при­крыть их с боков столь прочными кусками эксклавины (грубого холста.- А. С.) и парусины, что тем, кто про­езжал по ним, чтобы участвовать в осаде города, нечего было опасаться стрел ни из арбалетов, ни из луков; и каждый мостик находился на высоте 40 туаз (77,96 мет­ра.- А. С.) над нефом, а то и больше; и на каждом юис-сье был мангоннель (колесная баллиста.- Л. С), ко­торый мог метать камни так далеко, что они били по стенам и достигали города. (...) Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда доб­рые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои „кошки", свои „повозки" и своих „черепах" для осады' стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. (...)

Венецианцы подготовили к приступу перекидные мостики своих нефов, и свои юиссье, и свои галеры; по­том они выстроили их борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ: и флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошли к берегу и при­близились насколько могли к стенам, то бросили якорь. А когда они встали на якорь, то начали яростно атако­вать, стрелять из луков, метать камни и забрасывать на башни греческий огонь; но огонь не мог одолеть баш­ни, потому что они были покрыты кожами... И во всем флоте имелось не более четырех или пяти нефов, кото­рые могли бы достичь высоты башен - столь они были высоки; и все яруса деревянных башен, которые были надстроены над каменными, а таких ярусов там имелось пять, или шесть, или семь, были заполнены ратниками, которые защищали башни. И пилигримы атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не ударился об одну из этих башен... а на мостике этого нефа были некий венецианец и два вооруженных рыцаря; как толь­ко неф ударился о башню, венецианец сразу же ухва­тился за нее ногами и руками и, изловчившись как только смог, проник внутрь башни (...) и в башню взошел затем другой рыцарь, а потом и еще немало ратников. И когда они очутились в башне, они взяли крепкие веревки и прочно привязали неф к башне, и, когда они его привязали, взошло множество воинов, а когда волны отбрасывали неф назад, эта башня ка­чалась так сильно, что казалось, будто корабль вот-вот опрокинет ее или... что силой оторвет неф от нее». Так воевали средневековые итальянские нефы... или все же фрегаты?

Чтобы разобраться в биографиях судов, в происхож­дении и трансформациях их названий, нелишне делать это с оглядкой на эпоху, особенно если эта эпоха - средневековая, межвременье.

Ушли в прошлое классические греческий и латин­ский.

Нет еще испанского языка, есть так называемая «на­родная», или «кухонная» латынь, подобно губке впиты­вающая в себя германские, кельтские, иудейские и араб­ские корни, изменяющая первоначальные значения ла­тинских слов и утверждающая новые. Лишь к концу XV века кастильское наречие превратит этот волапюк в тот испанский язык, на коем писал свои донесения Колумб.

Италия до X века вообще не имела единого языка, там доживала еще свой век рафинированная латынь, жадно вбирая в себя звонкие диалекты, которые Цице­рон без колебания назвал бы варварскими. Генуэзцы не без труда изъясняются с римлянами, римляне с вене­цианцами, венецианцы с флорентийцами, флорентийцы с тарентцами. И только в XIV веке Данте, Боккаччо и Петрарка на основе флорентийского диалекта созда­дут и утвердят тот единственный итальянский язык, который мы знаем, но утвердят лишь в произведениях изящной словесности, а не в устной речи,- точно так же как Камоэнс стал, в сущности, «отцом» литературного португальского языка, сотканного из местных наре­чий - наподобие испанского и итальянского.