Эрвин Штритматтер - Лавка

• Название: Лавка
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Творчество одного из крупнейших писателей ГДР Эрвина Штритматтера хорошо известно советскому читателю.

Новый роман Штритматтера носит автобиографический характер. В нем писатель обращается к поре своего детства в поисках ответа на вопрос, как человек приходит к творчеству. Роман выдержан в стиле семейной хроники, со многими вставными историями и эпизодами, что позволяет дать широкую картину жизни лужицкой деревни.

---

Шезлонг и становится моей постелью в последнюю босдомскую ночь. Я возбужден, сплю плохо, то и дело просыпаюсь, а лежа без сна, вспоминаю, что забыл попрощаться со звуком, который издают наши ходики, когда отбивают половинки и целые часы. Удары наших часов напоминают голос струны соло на мандолине Густава Заступайта. В моем восприятии он даже наделен своеобразным вкусом. Все равно как вкус лимонада, когда пьешь его сквозь пену.

Размышляя о бое часов, я снова засыпаю и просыпаюсь чуть погодя, на сей раз от каких-то повторяющихся звуков и от шепота, который куда слышней, чем громкий разговор. К шепоту добавляется хихиканье. Это хихикает моя мать. Такое хихиканье мне знакомо. Когда в лавке отпускают всякие двусмысленные остроты, мне велят выйти, и порой, когда я не успеваю отойти на должное расстояние, мне слышно вот такое же хихиканье, сальное хихиканье моей матери.

В шепоте, который достигает моих ушей в последнюю босдомскую ночь, слышны ласковые слова, которые произносит мой отец. Слышны в нем и такие слова, которые мать называет грязными, когда их произносим мы, подцепив на школьном дворе от своих одноклассников.

Мать вдруг перестает хихикать.

— Мальчик! Господи Сусе, мальчик же здесь! — спохватывается она, но, по всей вероятности, приостановить уже ничего нельзя. Поди скажи ветру, чтоб он перестал дуть. И моя мать, которая только что запретила отцу шептать непристойности, продолжает как ни в чем не бывало подхихикивать и повизгивать и поахивать.

Я недаром столько лет дружу с Францем Будеритчем, великим знатоком по части спаривания, я понимаю, что там происходит. И вдруг мне становится понятней дедушкино негодование, которым он пылал несколько недель тому назад. К чему это приведет, если родители снова начнут шептаться и хихикать? Им снова придется убивать. Я не знаю, как себя вести. Может, издать предостерегающий крик? Боясь, что мне и в самом деле не удержаться от крика, я залезаю с головой под одеяло, где, мокрого от пота и полузадохшегося, обнаруживает меня мать, когда утром приходит будить.

На телеге с парусиновым верхом дедушка самолично отвозит меня в Гродок. Со времени последнего скандала с моим отцом он так ни разу и не брал в руки вожжи, но теперь ему, вероятно, хочется, чтобы именно он вывез меня в свет. Он спас мою жизнь, когда она, продлившись всего один год, хотела погаснуть. Он сознает свою ответственность. А отец и рад, что старик вновь займется извозом, весна на носу, вот-вот начнутся сельскохозяйственные работы, надо сеять овес.

Прощаясь, я не могу посмотреть в глаза родителям. Я уклоняюсь от материнских поцелуев. Моя рука дощечкой лежит в родительских руках. Господь бог грубым пинком вытолкнул меня из Босдома.

Я не сажусь рядом с дедушкой на облучок, я укладываюсь на тряское дно телеги в овсяную солому, рядом со своей дорожной корзинкой. У меня нет сил смотреть, как проплывают мимо знакомые дома, один за другим, знакомые деревья, одно за другим, чтобы там, позади, кануть в прошлое. Я боюсь звуков разлуки. Кроме того, на меня навалился тяжкий груз, а когда лежишь, он кажется легче. Я не могу рассказать дедушке о своих ночных страхах. А родители? Да что они знают про моих братиков Франца и Германа? Я таскаю за собой двух мертвых братьев и не могу никому про них рассказать. Я без устали подыскиваю себе какое-нибудь утешение. Мне припоминается концерт, в котором будет участвовать сотня музыкантов и который я скоро услышу. Я пытаюсь представить себе, сколько места займут сто музыкантов со своими пюпитрами и сколько музыки, сколько сверхмузыки может произвести эта сотня. До сих пор я никогда не слышал больше пяти музыкантов зараз. Радость этого предвкушения мало-помалу убаюкивает меня. Проспав какое-то время, я просыпаюсь от тряски, и во мне оживает воспоминание раннего детства. Тогда дедушка частенько катал меня в своей ручной тележке по ухабистой дороге из Серокамница в Гродок, из Гродка в Серокамниц, а навстречу мне из лесов струилась музыка, сперва простым звоном, потом шла тихая музыка, а под конец — громкая, большая, настоящая. В те времена мне мнилось, будто эту музыку порождает лес, но теперь, сидя на телеге, я вдруг понимаю, что это моя собственная музыка, что она исходит из меня, что я никому ею не обязан, и всего меньше — событиям прошедшей жизни, ибо такой большой музыки я до сих пор ни разу не слышал и, стало быть, не мог сохранить в памяти. Не обязан я этой музыкой и своему будущему, ведь концерт ста музыкантов в Гродке покамест не состоялся. Значит, это музыка мгновения, в котором я живу, мгновения, в котором я уже не там, откуда вышел, но еще не там, куда иду.

Дед Кулька, баба Майка, мальчик Эзау Матт и другие (Послесловие)

Город Шпремберг находится на юго-востоке Германской Демократической Республики, в верхнем течении реки Шпрее (отсюда и его название), неподалеку от границы с Польшей (на востоке) и Чехословакией (на юге). Въезжающих в этот город встречают надписи на двух языках — немецком и серболужицком. Город Шпремберг расположен в области компактного расселения лужицких сербов — численно небольшой западнославянской народности, составляющей единственное национальное меньшинство в ГДР.

Лужицкие сербы (или лужичане; старое немецкое название — венды; в современном немецком языке утвердилось название «сорбы», которым и пользуется Эрвин Штритматтер) проживают сегодня в местности, которая носит историко-географическое наименование Лужица (или Лаузиц); она делится на Нижнюю Лужицу (Нидерлаузиц), где и находится город Шпремберг, и на лежащую южнее Верхнюю Лужицу (Оберлаузиц), где расположен город Бауцен, в настоящее время представляющий собой центр культурной жизни сорбов.

Сорбское население в ГДР насчитывает примерно сто тысяч человек. В прошлом многочисленные сорбские племена занимали обширную территорию, простиравшуюся далеко на север и на запад. Столетиями они вели упорную борьбу с германскими племенами, позднее с прусскими и саксонскими феодалами, под властью которых они оказались, за независимость и культурную самостоятельность; борьба эта временами принимала жестокий и кровавый характер. Столетиями же складывались традиции совместной жизни трудового сорбского и немецкого населения, общей борьбы трудящихся за лучшую жизнь и социальную справедливость. Этот край издавна считался самым бедным в Германии, промышленность в нем развивалась слабо, сельское хозяйство велось отсталыми способами. Земли здесь малоплодородны, полезные ископаемые, если не считать залежей низкосортного бурого каменного угля, почти отсутствуют. Правящие классы Германии — как в годы Вильгельмовской империи, так и Веймарской республики — не были заинтересованы в социальном, экономическом и культурном развитии сорбов. Во время фашизма на сорбское население обрушился жестокий террор, а в годы второй мировой войны готовились планы «окончательного решения вендского вопроса» отчасти путем принудительной германизации сорбов, отчасти их выселения, превращения в рабов и в дальнейшем полного искоренения как «неполноценного народа».

В ГДР сорбы пользуются во всем равными правами с немецким населением, включая право на родной язык, столетиями подвергавшийся гонениям и прямым запретам. Быстро развивается сорбская культура, работают издательства, выходят газеты, существуют театры на сорбском языке и т. д. Лаузиц превратился в индустриальный край, на основе разработок бурого каменного угля здесь создана крупнейшая энергетическая база ГДР. Наиболее значительный современный сорбский писатель Юрий Брезан говорит: «Горный край — на юге, Шпреевальд — на севере, между ними отрезок нашей жизни, а это означает: обреченные на вымирание вне истории, мы обрели право на жизнь в истории, мы принимаем участие в ее созидании, мы ощущаем ее движение. Красота родины глубока, подлинна и совершенна лишь как часть свободной жизни».

Эрвин Штритматтер вырос в этих местах, он родился в городе Шпремберге 14 августа 1912 года. Здесь же шесть десятилетий тому назад происходит и действие его книги «Лавка»; оно начинается в 1919 году с того, что семейство семилетнего Эзау Матта в поисках более прочного материального положения переезжает из одной деревни, расположенной неподалеку от Шпремберга, в другую, под названием Босдом, купив на взятые взаймы деньги пекарню и мелочную торговлю, и заканчивается, когда одиннадцатилетний Эзау уезжает учиться в гимназию города Шпремберга.

Автобиографичность повествования несомненна; именно так протекало детство Штритматтера. Он уже не раз обращался к собственному жизненному опыту, в том числе и к опыту детских лет. Не раз упоминаются в его книгах и песчаные лаузицкие степи, поросшие лиловатым вереском, и маленький городок, в котором без труда можно узнать Шпремберг, и неимущие крестьяне, и батраки в баронском поместье, и шахтеры с окрестных угольных разработок, и рабочие на стеклодувных заводах, с которыми мы знакомимся в «Лавке». Этот привычный для творчества Штритматтера мир встречает нас и в «Погонщике волов» (1950), и в «Тинко» (1954), и в «Чудодее» (1957 — 1980). Есть у Штритматтера и серия произведений непосредственно автобиографического характера, открывшаяся сборником «Голубой соловей, или Начало чего-то» (1972), где основные герои «Лавки», его многочисленные родственники, и места, в которых проходило его детство, уже были описаны и поименованы, хотя иногда с некоторыми изменениями (например, деревня, в которой он жил, названа в одном из рассказов не Босдом, а Зандорф). Несмотря на это обстоятельство, в послесловии к сборнику «Голубой соловей, или Начало чего-то» Штритматтер писал, что для «воспоминаний старого человека» он чувствует себя слишком молодым. А в книге небольших записей-афоризмов «Себе на утеху» (1983), выпущенной Штритматтером в том же году, что «Лавка», есть такая запись: «Страна моего детства лежит не за тридевять земель, она во мне, никто ее у меня не отнимет, просто туда нелегко найти дорогу».