Эрвин Штритматтер - Лавка

• Название: Лавка
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Творчество одного из крупнейших писателей ГДР Эрвина Штритматтера хорошо известно советскому читателю.

Новый роман Штритматтера носит автобиографический характер. В нем писатель обращается к поре своего детства в поисках ответа на вопрос, как человек приходит к творчеству. Роман выдержан в стиле семейной хроники, со многими вставными историями и эпизодами, что позволяет дать широкую картину жизни лужицкой деревни.

---

Но то, что предстоит отцу, еще хуже, чем сматываться в чужую страну за капустою: отцу надо просить милостыню; дедушка так до сих пор и не сделал ни одного шага навстречу, а отец все мнется, все мнется, пока не подыскивает наконец формулировку, которая не имеет ничего общего с попрошайничеством:

— Вот если бы ты мог еще раз протянуть нам руку, — говорит он.

Нет ничего проще, если понимать слова отца в прямом смысле, но дедушка отлично знает, куда он должен протянуть руку на самом деле. Дедушка думает про свою Ленхен, сует руку в карман брюк и достает оттуда связку ключей. На этой связке рядом с ключом от часов и ключом от моего заводного паровозика, который хранится у дедушки, висит ключ от ящика с наличностью в кухонном шкафу. Дедушка отпирает ящик и выкладывает на стол перед отцом некоторую денежную сумму.

— Хорошо бы это было в остатний раз.

Дедушка уже протягивал нам руку помощи при покупке лавки, а Американка и наша предпредшественница давали нам деньги под залог участка. Словом, наша новая родина не очень-то нам и принадлежит — разве что одна-единственная досочка из обшивки того корабля, на котором мы плывем в неизвестность.

Итак, есть деньги — необходимая смазка для колес коммерции, можно трогаться в путь, вот только сперва надо на чем-то доставить из города муку и всякие другие припасы. Телеги на огороде не растут. Когда боженька создавал деревню, он роздал телеги крестьянам, вдобавок на дворе сенокос, все телеги при деле, но кто-то советует: «А вы попытайте счастья у Тинке, что торгует горшками».

Моя мать проверяет, на месте ли сидят все гребенки в ее зачесанных кверху волосах, не упала ли на шею непослушная прядь, она подвязывает накрахмаленный передник, который шуршит совсем по-воскресному, и гордо плывет вниз по улице, держа малость на отлете один из главных подарков судьбы — свой объемистый зад. Крестьянские жены подглядывают за ней в щели своих заборов и предрекают:

— Из новых-то пекарев, — предрекают они, — ни в жисть прока не будет. Вы только поглядите, как пекарева жёнка середь недели вырядилась.

Горшечник Тинке из себя толстый, красный и синий, он страдает водянкой, и у него отекают ноги.

— Не диво, — говорят на селе, — коль ежели кто целый день трясется на телеге, воде-то куда деваться?

— Охота вам языки чесать, — огрызается Тинке. — Вам и невдомек, как у меня все бывает.

Когда на ноги Тинке не налезают самые большие из его башмаков, он перестает мотаться по своим горшечным делам. У его Гнедка посеребренная временем голова, глубокие впадины над веками и бельмо на левом глазу.

— А мне с евоной слепоты прямая выгода, — говорит Тинке, — мой Гнедок и в ус не дует, когда эти чертовы пых-пыхи его обгоняют. Он их не увидит допрежь как правым глазом, а там их и след простыл.

Пых-пыхами у нас прозвали мотоциклы. Кроме мотоциклов бывают еще и автомобили. Два, известных нам, имеют по три колеса.

Все, что человеку еще только предстоит пережить, называется будущим. У кого есть автомобиль, тот может быстрей доехать до будущего. У скотского доктора Цезе есть автомобиль о трех колесах. Когда какая-нибудь корова не может отелиться, посылают за Цезе, и теленок шустрей выпрыгивает в свое будущее. И доктор тоже. Порой трехколеска Цезе застревает посреди дороги. Тогда без лошади не обойтись и будущее теленка оказывается под вопросом. Теленка — но не доктора Цезе; тот доберется до своего будущего и на автомобиле, который тащит лошадь.

Однажды, как гласит молва, к лошади Тинке вызвали доктора, чтобы он помог ей от колики, но для начала лошади пришлось тащить в село докторский автомобиль, а тащивши, она сама себя вылечила и тем обеспечила себе надежное будущее, хотя не за счет высокой скорости, а за счет полной неподвижности докторского автомобиля.

— То-то и оно, городские чего не напридумают, а веры ихним придумкам давать нельзя, — изрек Тинке и послал доктору счет за перетаскивание его автомобиля.

Много историй рассказывают люди, живущие среди вересковой пустоши. Истории скачут из одного рта в другой и становятся все длинней, веселей и красочней.

Итак, когда у Тинке в ногах воды нет, он разъезжает на своем кривом Гнедке по Нижней Саксонии аж до Мускау и Кромлау, где живут гончарных дел мастера, и нагружает свою крытую брезентом телегу горшками для молока и для соленых огурцов.

— Па-па-па-пакупайте горшки! — восклицает Тинке, и не потому, что заикается, а потому что дороги у нас больно ухабисты.

Тинке сидит в кухне на стуле, водрузив на кухонный стол ноги с синеватыми пальцами, чтобы вода из них стекла вниз, к тому месту, на котором Тинке сидит. Словом, Тинке осуществляет единственный в Босдоме вариант водопровода.

Моя мать в жизни не видела ничего подобного, хотя посещала школу в окружном центре Гродок. Порой она демонстрирует нам свои тетради и альбомы для рисования. Нас это должно вдохновлять на такие же свершения, потому что мать много рисовала и вычерчивала тушью, вот, например, большая-пребольшая ягода крыжовника, эдакое чудище с волосами, но «кто ту ягоду глотает, тому волос не мешает». Розы она тоже рисовала, розы с толстым стеблем, и еще она написала сочинение на тему: «Блаженств, никем не омрачимых, / Никто не ведал на земле».

Под крыжовником и под розами учитель синим карандашом написал «хорошо». Все хорошее помечают синим. Например, печать мясного контролера на свином окороке: «Трихины не обнаружены». Но под сочинением касательно «блаженств, никем не омрачимых» учитель написал: «Превосходно!» Причем написал красными чернилами. У нас, оказывается, превосходная мать.

Но это обстоятельство ничуть не смущает Тинке, он и не думает убирать ноги со стола.

— Господин Тинке, — начинает мать, — вы, верно, слыхали, мы сперва были в Серокамнице, а потом мы оттель уехали сюда, а телеги у нас так и нет.

Можно подумать, что в Серокамнице у нас была телега; мать вообще разговаривает так, как привыкла в Гродке, тамошний немецкий также окрашен сорбскими интонациями, только говорят там заковыристей, чем в Босдоме. Гродчане, как и босдомцы, нечисто выговаривают «а», у них сперва слышится «о», а только потом «а». Но там, где босдомцы побымши, гродчане были побывавши, и если босдомцы махонькие, то гродчане совсем манюсенькие. «Я родимшись», — говорят о себе ленивые на язык босдомцы, а гродчане изысканно усложняют: «Когда матушка меня на свет родимши».

Вот и мать, когда в деревню приезжает бродячий цирк, порой утешает себя так: «Я, между протчим, с детских годов мечтавши заделаться канатной плясуньей». Возможно, в этом есть доля правды, но в данную минуту она стоит перед Тинке и хлопочет насчет телеги.

Тинке соглашается, не из услужливости, не из любви к ближнему, а из любопытства. Он желает быть первым, кто точно выяснит, что это за люди такие понаехали в Босдом и тугая ли мошна у моего отца.

— Так и быть, отвезу, — обещает он, — пусть только допрежь вода из ног уйдет.

Людям известно, что морские приливы зависят от фаз луны, но никто никогда не слышал, чтобы открытие магазина зависело от уровня воды в ногах возчика.

Итак, отец и мать едут вместе с горшечником Тинке закупать товары в Гродок, а Ханка дома натапливает хлебную печь. Огонь помогает печи обрести душу, как некогда бог помог Адаму. Там, где мы теперь живем, уголь собирают прямо за лесом, и не только по осени, как картошку, а круглый год; здесь уголь такое же обычное дело, как где-нибудь в другом месте камни.

Из поездки отец привозит целый фунт опары. Подарок коллеги-булочника: «Вот, бери, и удачной тебе выпечки. Да, что я еще хотел сказать? Благослови бог пекарское ремесло».

Опара лежит у нас в Босдоме на противне, и это всего лишь обвалянный в муке шмат теста. Отец похлопывает его ладонью и говорит: «Ты, я чай, здоровенький, а, старина?»

Что может ответить на такие слова опара? Она ведет себя так, как не всякий человек ухитрится: она молчит и делает свое дело. Отец замешивает ее с водой и мукой, и опара, ответственная за равномерную ноздреватость ковриги, чувствует себя от этого очень хорошо и принимается за работу — начинает бродить.

«Ржанина, здоба и торговля колониальными товарами» — стоит на вывеске над дверями нашей лавки, и еще: «Владелец Рейнольд Тауер». Моему отцу замена вывески представляется делом чуть ли не более важным, чем само хлебопечение. Хлеб хлебу рознь — утверждает отец. Он намерен выпекать хлеб по собственному рецепту.

Мать, прославленная составительница узоров для вышивания, целый вечер колдует над художественным изображением отцовского имени. Отец приносит из курятника лестницу, и полоска бумаги ложится на имя предшественника, уничтожая его. Мы все, словно кумовья, присутствуем при этом священном обряде.

— Имя важно как прям не знаю что, — поучает нас отец.