Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

• Название: Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
• Автор: Владимир Контровский
• Издательство: Литагент «Яуза»9382d88b-b5b7-102b-be5d-990e772e7ff5
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-38324-5

Великую Отечественную войну не зря нарекли Священной. Фронтовики знают: заглянув в глаза смерти, трудно остаться материалистом. В горниле войны, когда ворота в Рай и Ад распахнуты настежь, а реальность и чудо образуют невероятные сплавы, каждый твой выстрел отзывается в Вечности, павшие встают плечом к плечу с живыми, за оскалом эсэсовских «мертвых голов» и паучьими лапами свастики клубится нездешнее Зло, а огненные трассы «катюш» подобны божественному мечу, прорубающему путь Свету.

Небо держится на твоих плечах, солдат. И Солнце восходит лишь потому, что русская пехота, истекая кровью, рвется на Запад и гусеницы наших танков вращают Землю…

Самый неожиданный, самый поразительный и яркий роман о Великой Отечественной войне! Больше, чем «военная проза». Больше, чем боевая фантастика. Удивительный сплав жестокой «окопной правды» и славянской мистики. МАГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ Второй Мировой.

---

Командир расчета Михаил Пампейн родился в Прибалтике и мечтал стать моряком, но судьба привела его в танковые войска. Там его приметил комиссар танковой бригады и взял к себе ординарцем. Бригада отступала, теряя людей и технику, и в итоге комиссар струсил и приказал Михаилу отстрелить ему палец, чтобы попасть в госпиталь. И Пампейн выполнил приказ: взял карабин и выстрелил. В госпитале факт «самострела» установили – дознание, трибунал, приговор. Комиссар получил свое, а заодно пострадал и Михаил – за соучастие.

Остальные бойцы расчета были самыми настоящими уголовниками. Когда началась война, все они подали заявления в ЦИК с просьбой направить их на фронт. Лидерами этой блатной компании являлись воры Коваленко и Волошин – матерые мужики, битые и мытые во всех щелоках и достигшие веса в блатной иерархии. Дементьев не понимал, что заставило их пойти на фронт: конечно, лагерь – не сахар, но и фронт тоже не рай земной. На прямой вопрос комбата Коваленко сначала ответил так: «А я немецкого языка не знаю – как я буду работать по специальности, если немец возьмет верх?», а потом посерьезнел и сказал, кивнув на запад: «Оттуда ползет такое, что всем нам будет полный атас, будь ты хоть ученый, хоть рабочий, хоть вор. А я этого не хочу, командир».

А Волошин высказался еще прямее: «Ради нашего верховного пахана и его кодлы я бы и с нар не слез, но за нашу землю крови не пожалею – не буду лагерную шамовку жрать, пока ее другие обороняют». Сказал – и в упор посмотрел на Дементьева своими черными пронзительными глазами, понимая, что за такие слова можно попасть под расстрел. Однако Павел не стал никому передавать слова уркагана – он и сам, несмотря на свой невеликий жизненный опыт, видел: не все так славно в России. А на смертной черте фронта слова и дела человеческие имеют совсем другой вес и смысл, нежели в мирной жизни, и если тот, кто стоит с тобой рядом под огнем, тебе доверяет, это дорогого стоит. К тому же лейтенант уважал Волошина за его неподдельную отвагу: Волошин сам попросился в разведку и действовал там дерзко и умело. Волошин был общителен, и от него Павел узнал многое о лагерной жизни – из того, о чем не писали в газетах. В колонии «за хорошее поведение» Волошин был расконвоирован и обслуживал семьи «врагов народа» – приносил воду и дрова семье Тухачевского, видел его жену Нину Евгеньевну и красавицу-дочь Светлану. «Зайду я к ним, – рассказывал Волошин, – а она сидит перед зеркалом и волосы расчесывает. Они у нее длинные были, шелковистые, как у русалки. Нет, не понимаю я – ну, расстреляли самого маршала, а баб-то его за что мытарить? Не по-людски это».

Дементьев не любил, когда его четвертый расчет называли «бандитским»: он видел, что все эти люди воевали честно – лучше многих «идейных», умевших красиво говорить правильные слова о любви к «социалистической Родине». И лейтенант оставил этот расчет прикрывать отход батареи не потому, что ему не жаль было пожертвовать «бандитами», а потому что знал – расчет выполнит приказ и не побежит. Так оно и вышло – артиллеристы «четверки» огнем заставили немецких автоматчиков залечь в двухстах метрах от орудия, а затем, воспользовавшись передышкой, быстро прицепили пушку к тягачу и отошли. А вернулся он за ними потому, что не мог бросить своих воинов, выполнивших свой долг.

Глава пятая В степях Придонья (июль – август 1942 года, Воронежский фронт)

Тихий Дон… Казачие станицы,
Cрезанный откос береговой,
Шелестят истории страницы,
Пахнут дымом и степной травой…

Тяжесть кольчуги ложится на плечи,
Вьется змеей половецкий аркан,
Крылья сложил и прицелился кречет,
Плещется боль окровавленных ран.

Испить шеломом воды из Дона,
О край степи копье переломить,
Князь-Игоря полки идут изгоном,
Течет неспешно летописей нить.

Тихий Дон… Лихие атаманы
Горячат нагайкою коней,
Янычаров блещут ятаганы,
Гул орудий чаще и плотней…

Громом пищалей камыш потревожен,
Пенят волну боевые челны,
Сабли забыли убежища ножен,
Кубки янтарною влагой полны.

Мятежны духом сыны России,
На каждый век приходится смутьян,
Горячей кровью плаху оросили
Кондрат Булавин, Стенька, Емельян.

Тихий Дон… Стучится век двадцатый,
Лихолетий полоса и смут,
Рвут шрапнели курени и хаты,
Пули сеют и клинками жнут…

Сотня из яра выходит наметом,
Кони теряют своих седоков,
Плавятся в злобе стволы пулеметов
Новые записи в книгу веков.

От тех пожарищ чадят уголья,
И тянет дымом выжженных жилищ,
И ноет сердце застарелой болью:
Кто прав тогда был, кто остался нищ?

Речка Сухая Верейка своему названию не соответствовала: ее поросшие камышом берега были заболочены. Когда-то здесь в изобилии водилась всякая водоплавающая птица и прочая живность, но война спугнула птиц с насиженных мест – они улетели, предоставив людям играть на берегах Сухой Верейки в смертельную игру под названием «война». И люди играли, перекатывая по болоту полуторатонные орудия, перебрасываемые с одного танкоопасного направления на другое.

Дементьев навидался всякого, но июльские бои на Дону запомнились ему как самые ожесточенные за все четыре года войны. Армейская группа «Вейхс» упорно рвалась к Дону, стремясь переправиться на его левый берег, а противостоявшие ей советские войска не только оборонялись, но и пытались перейти в контрнаступление. В результате все свелось к взаимному перемалыванию сил: противники схлестывались, усеивая степь трупами солдат и остовами сгоревших танков, отходили, получали пополнение и снова сходились. Катуков, мастер танковых засад, наносил наступающим немцам серьезные потери, но появлялись «Ю-87» – «лаптежники», как их называли за обтекатели неубирающихся шасси, – и сравнивали счет. Немецкая авиация буквально ходила по головам, стаи «мессершмиттов» и «юнкерсов» непрерывно висели в воздухе и сводили на нет любой успех наших танкистов, а «сталинские соколы» появлялись в небе редко и в небольшом числе. Катуков теребил всех, кого мог, требуя прикрытие с воздуха, однако его 1-й танковый корпус не получал больше десятка истребителей, которых никак не хватало для надежного «зонтика».

И обильно лилась в донских степях русская кровь…

* * *

Над полем стлался дым – там горели шесть немецких танков, но из-за холмов ползли и ползли новые, и мелькали за танками горбатые от заплечных ранцев фигуры немецких автоматчиков.

На переправе через Сухую Верейку мотострелковая бригада 1-го корпуса Катукова угодила под массированный авианалет и понесла большие потери, а танки попали на мины – правый берег реки представлял собой сплошное минное поле. Немцев потеснить удалось, но они быстро оправились и контратаковали, стараясь загнать русских в реку. Подтянувшийся артдивизион с ходу вступил в бой: немцев надо было сдержать до подхода танков второго эшелона.

Немцы шли и шли. Горели земля и небо, густые облака пыли, поднятой разрывами снарядов и мин, заволакивали все вокруг. Батарея Дементьева стреляла, не считая снарядов – их щедро подкидывали артиллеристам танкисты, чьи машины вышли из строя, не успев расстрелять запасные боекомплекты. Пространство и время, перевитые грохотом орудий и лязгом стали, слились перед глазами Павла в сплошную огненную карусель. Временами ему казалось – все, конец, раскаленные докрасна стволы пушек вот-вот начнут разваливаться на куски, а его усталые батарейцы, едва успевавшие в короткие минуты затишья запить ржавый сухарь глотком теплой воды из фляги, без сил лягут на землю. И поэтому он даже не сразу поверил своим ушам, услышав позади огневой позиции батареи рычание танковых моторов.

«Наши, – с облегчением подумал лейтенант. – Наши! Ну, гады, теперь держитесь!».

Однако радость была преждевременной – не успели подоспевшие танки развернуться в боевой порядок, как откуда-то с визгом понеслись немецкие снаряды. Вспыхнула одна «тридцатьчетверка», другая, третья – танковая атака захлебывалась. «Откуда они бьют? – лихорадочно соображал комбат, шаря биноклем по затянутому дымом полю. – Где, где притаились эти противотанковые «змеи»? Ни лесочка, ни кусточка – голая степь кругом. Но ведь бьют, сволочи, да еще как метко…».

Он попытался связаться с выдвинутым вперед наблюдательным пунктом батареи – может, они что-нибудь видят? – но полевой телефон молчал: как всегда, связь оборвалась в самый неподходящий момент.

– Селиванов! – крикнул он, найдя глазами сержанта-связиста.

– Есть, товарищ лейтенант!

– Дуй на эн-пэ, проверь линию. Связь, сержант, связь! Видишь, что творится? – он показал на горящие танки. – Давай связь!

Связист, пригибаясь и поминутно приникая к земле, бросился выполнять приказание и пропал. Минуты тянулись, летели немецкие снаряды, загорелся четвертый танк, а связи все не было. Наконец Селиванов вернулся и, пряча бегающие глаза, доложил, что заблудился и не смог добраться до наблюдательного пункта.