Элиза Ожешко - Нерадостная идиллия

• Название: Нерадостная идиллия
• Автор: Элиза Ожешко
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1953

---

— Ну, ну, — она закивала головой. — Попробуйте… попробуйте… Я вас рекомендую, отчего не рекомендовать, если обещаете, что не осрамите меня перед господами и не сделаете мне убытку… А задаток придется весь мне отдать…

— Я из него только башмаки себе куплю — нельзя же в панский дом босой, — робко заметила Эльжбета.

— Зачем тратиться на башмаки? Пожалуй, я вам свои дам… Поизносились они маленько, но еще годятся… А вы мне за них дадите ваш серый платок в клетку — на что вам два платка? Ну, а девчонку куда денете?

У Эльжбеты глаза забегали тревожно и угрюмо.

— Что мне с ней делать? — Она опять стиснула руки. — Родни у меня все равно что нет, — никто из них меня знать не хочет с тех пор, как случилось со мной несчастье… Куда мне девчонку девать? С собой взять не позволят!.. Приходится вас просить, чтобы вы ее к себе на это время взяли.

Заметно было, что с мыслью оставить дочь у Вежбовой она мирилась неохотно, опасливо и только потому, что это был единственный выход.

Старуха всплеснула руками:

— Упаси меня бог и пресвятая дева! Хватает мне забот с этим бездельником Владком…

— Пани Вежбова, голубушка вы моя, — начала Эльжбета, — ведь я от нее не отрекаюсь, не бросаю ее… Через год или два, как только почувствую, что господь сжалился, исцелил меня, так и вернусь. Буду работать и Марцысю к себе возьму.

— Через год-два! Срок немалый, милая моя, долгий срок! Сколько за это время твоя дочка хлеба моего съест! А я в нужде… Мне и так жить нечем…

— Да ведь я ее не брошу, — повторила Эльжбета. — Половину жалованья буду вам каждый месяц аккуратно за нее высылать, а другую половину — откладывать, чтобы были деньги на обзаведение, когда я вернусь и возьму девчонку.

Вежбова подумала.

— Ну, хорошо, пусть будет так, — сказала она, наконец. — Что поделаешь, надо иной раз человеку помочь. Перед отъездом приводи сюда дочку. Возьму ее в дом — может, будет от нее какая ни на есть подмога.

— Пусть помогает, пусть! — воскликнула Эльжбета. — Я не против того, чтобы она к работе приучалась. Заставляйте ее воду носить и огороды полоть, все делать… И что заработает, пусть вам отдает, а вы ей за это еды не жалейте и одежонку какую ни на есть справьте…

Она быстро наклонилась и поцеловала у старухи руку.

— Благодетельница! Мать родная! Будьте милосердны к бедной сиротке, не давайте ей голодать и шататься по городу да христарадничать… Когда провинится в чем, рук не жалейте, а напрасно не обижайте. А я вас до смерти за это благословлять буду, ноги у вас целовать буду, как у святой… Ведь вы должны для меня что-нибудь сделать… За все эти несчастные годы вы на мне кое-что заработали… И, если правду говорить, — самая моя тяжкая беда здесь, в вашей хате, началась, потому что тут я из ваших рук первую стопку этой проклятой водки приняла… Не хотела пить, а вы уговорили… Выпила в компании раз, другой… у вас, вот на этой самой лавке… А там и пошло…

— Ну, ну! — перебила ее старуха. — Хватит просить да плакаться! Завтра пойдем с тобой к пани, а через два дня приводи ко мне дочку и уезжай себе в деревню… Такое уж у меня сердце податливое — если кто попросит, не могу отказать…

Эльжбета ушла, а старуха, снимая с головы белый чепец, усмехалась про себя. Она, видимо, была довольна сделкой, выгодной для нее во многих отношениях.

— Никогда ей не остепениться, — бормотала она. — Не бывает этого, чтобы такая пьяница пить бросила… Ну, да ничего. Первое время она деньги посылать будет, а там девчонка подрастет, пойдет работать… А потом…

Она замолкла, словно не решаясь доверить свои планы даже грязным, закоптелым стенам лачуги. Задула каганец и легла.

Через два дня на тропе, которая шла от слободки вверх по склону оврага, появилась Эльжбета. Она вела за руку дочь. Марцысе уже было известно, что она остается у Вежбовой, и она шла, подпрыгивая, высматривая повсюду Владка, чтобы поделиться с ним этой новостью.

На крыше сидел голубь Любусь и, задорно вертя головкой во все стороны, громко ворковал, словно призывая кого-то. Увидев его, Марцыся звонко засмеялась.

— Видите? — воскликнула она, указывая пальцем на голубя. — Видите? Это Любусь! Это он меня зовет, меня и Владка! Сейчас мы полезем за ним на крышу… а потом побежим в слободку.

Они остановились у дверей дома Вежбовой. Эльжбета наклонила к дочке бледное и заплаканное лицо.

— Ну, я пойду. А вернусь через год или два. Так ты же помни, Марцыся, все, что я тебе говорила. Тихая будь, вежливая, слушайся Вежбовой… В город не бегай… Будешь помнить?

— Буду, буду! — рассеянно отозвалась Марцыся, заглядывая вглубь оврага в надежде увидеть там Владка.

— Марцыся! — снова заговорила Эльжбета. — Разве не жаль тебе с матерью расставаться? Ведь не всегда я была тебе дурной матерью. И кормила иной раз и целовала, на руках качала и сказки тебе сказывала.

Девочка подняла голову и посмотрела на мать. В глазах ее еще мерцали искорки беспечного смеха. Эльжбета обняла ее и приподняла с земли.

— Поцелуй меня, — сказала она тихо. — Ну, поцелуй… покрепче!

В глазах матери была такая тоска, руки ее обнимали Марцысю так крепко, а в улыбке было столько кроткой грусти, что девочка прижалась к ней, прильнув губами к ее губам, и захлебнулась громким, жалобным плачем.

* * *

В центре города, на одной из главных улиц, была кондитерская, и у ее витрины Владек и Марцыся часто и подолгу стояли во время своих совместных вылазок в город. Но Владек всегда опасливо, со всякими предосторожностями подходил к этому низкому широкому окну, за которым было выставлено столько заманчивых и красивых вещей — золоченые бонбоньерки, сахарные фигурки, цветущие растения в горшках.

— Тсс! — шептал он Марцысе, приложив палец к губам. — Как бы дядя нас не увидал! Если увидит, сейчас же даст кулаком в спину и погонит домой!

И в самом деле, когда Владек, заглядевшись на сахарные и бумажные безделушки или прильнув к стеклу, чтобы получше рассмотреть сквозь алые занавески нарядное убранство кондитерской, забывал на минутку об осторожности, случалось, что из ворот соседнего дома выходил высокий степенный мужчина в добротной одежде городского мещанина и, увидев его, огорченно и сердито качал головой. А иногда кричал на него:

— Владек, Владек! Опять по городу шляешься и заглядываешь в чужие окна!

Услышав его голос, мальчик отскакивал от витрины и удирал без оглядки, во всю прыть своих босых ног.

Но иногда это кончалось менее благополучно: кондитер, незаметно подкравшись к племяннику, взмахивал гибкой тростью, с которой никогда не расставался, и опускал ее на спину мальчика, крепко ухватив его за плечо. Владек, тщетно пытаясь вырваться из его сильных рук, приседал на тротуаре, а Марцыся начинала отчаянно вопить. Кондитер, не обращая на девочку никакого внимания, принимался отчитывать племянника, ругая его бездельником, бродягой и пророча ему самую мрачную будущность. Потом он брал его за руку и, уведя к себе на квартиру, держал там несколько часов. В первое время каждое такое похищение приводило Марцысю в отчаяние и стоило ей многих слез. Она воображала, что этот важный усатый дядя, самая наружность которого внушала ей тревогу и почтение, уже навсегда увел, а может быть, даже и убил ее маленького друга. Но постепенно она убедилась, что в этих происшествиях нет ничего страшного. Они даже имели свою хорошую сторону: ибо через несколько часов, а иногда и наутро после ночевки у дяди, Владек не с пустыми руками возвращался к Марцысе, которая сидела в овраге у пруда, заливаясь слезами, или, повиснув на высоких перилах моста, всматривалась заплаканными глазами в дальний конец городской улицы. Владек прибегал вприпрыжку, тотчас доставал из карманов горсть конфет или печенья и всем делился с подругой. Уплетая эти лакомства, Марцыся совершенно успокаивалась. Порой она с удивлением замечала, что Владек вернулся уже не босиком, а в старых башмаках, или что на нем невиданная ею дотоле курточка, хоть поношенная, но более приличная, чем его рваная безрукавка.

— Башмаки! — ахала она, указывая на ноги товарища.

— Да, — пояснял Владек. — Дядя велел жене отдать мне башмаки их младшего сына.

— И это он дал? — спрашивала она про недоеденные сласти.

— Ну нет! Это я сам себе дал! Повар нес в кондитерскую и оставил поднос на столе, а я со стола цап! — и в карман.

— Кормили тебя?

— Еще как! Они вкусно едят! Мяса дали и хлеба с маслом…

— А не били?

— Нет. Только тогда на улице, а после уже нет. Дядя ругал меня здорово, обзывал негодяем и уличным мальчишкой. Оказал, что заберет меня от тетки. А жена его стала кричать, что у них и так куча ребят…

— Много ребят? — с интересом переспросила Марцыся.

— Много: три мальчика и две девчонки. Мальчики в школу ходят, а девчонки — настоящие куколки.