Николя Фарг - Я была рядом

• Название: Я была рядом
• Автор: Николя Фарг
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02612-4

Николя Фарг (р. 1972) — один из самых интересных французских писателей нового поколения, автор восьми романов. Он работал в библиотеке и читал рукописи в издательстве «Галлимар» — как Милан Кундера и Паскаль Киньяр, подвизался на телевидении и в рекламе — как Фредерик Бегбедер. Подобно последнему, является любимым автором молодежи.

Российский читатель начнет знакомство с Фаргом с книги «Я была рядом». Вслед за ней на русском языке появится роман «Ты увидишь», который в 2011 году принес автору весьма престижную премию «France-Culture Télérama». «Я была рядом» читатели восприняли как классику современного любовно-психологического романа. Герой умен, образован, хорош собой и… безнадежно верен жене — стервозной, склонной к любовным авантюрам чернокожей красавице, родившей ему двоих детей. Под пером писателя в банальной истории супружеской измены открывается бездна чувств. Герой, оказавшись в тосканском ресторане, получает записку от незнакомой девушки. Она сидела за соседним столиком, но он ее не видел. Повинуясь неясному импульсу, герой назначает ей свидание. Из любопытства, вовсе не помышляя об измене. Чем обернется для него эта встреча — мимолетным приключением, ловушкой или же взрывом чувств, единственным шансом выбраться из тупика?..

---

Итак, возвращаюсь к тому, с чего начал, — ты не стесняйся, говори, если меня слишком уведет в сторону, — в конце ужина официант кладет мне на столик визитку ресторана с номером телефона некой девушки по имени Алиса. Он совершенно не в состоянии ее четко описать, и я даже не пытаюсь предположить, кто бы это мог быть. Я помню, что позади меня был стол, где сидела целая компания, но я решительно не помню, чтобы там была девушка. Я шутливо спрашиваю, красива ли она, он опять не знает, что ответить, ходит вокруг да около. Он сам настолько взволнован из-за всей этой истории — это видно по не исчезающей с его лица улыбке, — что просто не в состоянии говорить ни о чем конкретно. Странно, но я что-то почувствовал. Я, конечно, не могу сказать, что девушки каждый день выстраиваются в очередь, дабы положить мне на стол свой номер телефона. Но я знаю, что нравлюсь девушкам и что, в общем, подобная ситуация с телефоном вполне возможна. И даже подсознательно я, наверное, жду чего-то такого, мне хочется откровенного признания, хочется иметь доказательство того, что я нравлюсь. В общем, в этой истории с номером телефона не было для меня ничего особенного. Только не считай меня зазнайкой, я просто пытаюсь все объяснить честно, без лицемерия, понимаешь? Ну, разумеется, я был польщен: подобные вещи всегда льстят. Но даже если я считаю себя достойным такой выходки со стороны незнакомки, это не значит, что я вообще нахожу такое поведение нормальным. Однако я хоть и был немного шокирован, но все же не так, как официант, отец, мачеха и младший брат. Клянусь тебе, они просто охренели! Они вылупились на меня, и в их взорах я читал: «Однако ж с тобой не соскучишься! Мы и не подозревали, что такое случается в реальной жизни». Кстати, именно в тот момент, когда официант принес визитку, разговор у нас зашел о судьбе и роли случая. Кажется, и даже наверняка, я говорил какую-нибудь банальность вроде: «Ничто не происходит просто так. Во всем есть какой-то смысл», да, клянусь тебе, именно так я и говорил, отец мне недавно об этом напомнил, я-то начисто все забыл. С ума сойти, правда? Короче, я все это говорил к тому, что каждый из нас живет в своей скорлупе. Я знаю, что нравлюсь девушкам, не прикладывая к этому особых усилий, но забываю, что другие видят в этом что-то особенное. Все смотрели на меня как на полубога, как на пришельца. А я был польщен, но спокоен, я не праздновал никакого триумфа, я просто был счастлив в очередной раз убедиться в том, что могу понравиться, не пошевелив для этого пальцем. Все. Больше я ничего себе не воображал. Поэтому я так им и ответил. Надо же было хоть что-то ответить. Вот я и сказал: «Это мило, очень даже забавно. Не представляю, какой ответ она рассчитывает получить. Бравая девчонка». На самом деле я и правда подумал, что надо обладать недюжинной смелостью, чтобы решиться на подобное. А поскольку я пребывал тогда в идеалистическом бреду, то немедленно приписал все духу Италии. Дескать, такое возможно только здесь. Я убедил себя, что это типично итальянское поведение — взять и одним махом влюбиться в парня, а потом оставить ему телефон. И это поведение показалось мне адски крутым. Я ни на секунду не подумал: «Ого, должно быть, настоящая шлюха!» — мне в голову такое не пришло. Наоборот, я находил это привлекательным, сексуальным, женственным, итальянским. Однако я был не в настроении, и, даже если живущий в глубине моей души Дон Жуан, закованный в кандалы, завидовал парням, которые просто берут и звонят, а не парятся, я решил, что не стану звонить ей ни за что. Я воспринял эту ситуацию ну как своего рода признание со стороны, оно придавало мне уверенности в непреодолимой силе моего шарма, в моей притягательности, несмотря на наставленные рога. Вот, собственно, и все — точка, баста, всего хорошего и спокойной ночи, спектакль окончен, ты должен вновь погрузиться в свою тоску, в свои семейные проблемы, в бесконечную параноидальную рефлексию, ибо сейчас совсем не время дурить, к тому же у тебя никогда не хватит смелости набрать номер. И потом, номер телефона, оставленный на столе, — это, конечно, охрененно круто, но несерьезно.

В общем, я какое-то время еще отпускал шуточки, потом сменил тему разговора, а визитку машинально опустил в карман — скорее из-за нарциссического рефлекса, нежели из-за обдуманного намерения позвонить этой девушке.

Я просто хотел самого себя убедить в том, что здесь, в Романце, в течение сорока восьми часов я смогу оторваться, внести спонтанность в свою жизнь — жизнь верного мужа, потом, однажды, через много лет, — изменщика, потом виновника, потом преданного, но не прощенного убийцы любви, отчаянно пытающегося искупить свой грех перед женщиной, которая отныне никогда больше не будет ему доверять. Мы быстро расплатились, поблагодарили официанта и пешком вернулись домой, где депрессия не замедлила взять надо мной верх. Я не переставая думал об Александрине, о нашей последней ссоре перед моим отъездом в аэропорт. Я ничего не скажу тебе о причине этой ссоры. Назовем это моей попыткой вновь почувствовать себя мужчиной и завоевать ее, моей жалкой потугой изобразить мобалийца, чтобы хоть как-то подкормить уязвленное самолюбие. Впрочем, не важно, в любом случае ничего не вышло — я остался в дерьме. Никаких физических действий я, конечно, не совершал, нет, я только говорил, произносил слова с жестким непроницаемым лицом, но и это мне аукнулось, потому что все это было деланым, неискренним. Кстати, тут тоже целая подоплека. Мы тогда остановились у друзей, и я как-то раз не выдержал — сорвался перед Грегуаром, расплакался. Я стоял на балконе весь в слезах, когда Алекс и Лу возвратились к ужину. Они пришли чуть раньше, чем собирались. А я был в истерике, я не собирался себя сдерживать перед Грегуаром, потому что только слезы могли облегчить мое страдание. В общем, когда девушки вернулись, я тоже отнюдь не стремился скрыть мокрые глаза, наоборот, я при свидетелях посылал Александрине своего рода сигнал, говоривший: помоги мне, верни меня, я уже сполна заплатил, чертов мобалиец меня добил, ты взяла реванш, пора завязывать с жестокостями и переходить на нежность. Но пока я утирал слезы, она испепеляла меня гневным взглядом и даже не думала смягчаться. Мое откровенное поведение ее рассердило. Чтобы как-то разрулить неловкую ситуацию, Лу пригласила Алекс поужинать в ресторанчике недалеко от дома.

Я же остался на весь вечер с Грегуаром. Время от времени, то погружаясь в депрессию, то выплывая из нее, я спрашивал себя, в каком состоянии застанет меня Алекс по возвращении. Чтобы не испортить все окончательно, я решил лечь спать, не дожидаясь, когда она вернется. Зато на следующее утро, полный сил и энергии, я устроил ей скандал. Я испробовал новый метод — пошел в атаку. Алекс очень не понравилось, что я строю из себя крутого. Мы поругались, поорали друг на друга, я как мог изображал мобалийца, этакого твердолобого парня, и в результате, пытаясь подкрепить свои эмоции действиями, я хлопнул дверью и укатил в аэропорт не попрощавшись, оставив за собой последнее слово, оставив Алекс в слезах в пустой квартире, кругом виноватый и окончательно задолбанный. Короче, все получилось абсолютно не так, как я рассчитывал. И это в очередной раз высветило нашу главную проблему — неродство характеров, хроническую взаимную глухоту. Из-за этого мне тоже было очень-очень плохо в Романце, мне хотелось попросить у нее прощения за свое жалкое бегство в аэропорт, хотелось рассказать ей, что в тот же день после обеда я купил для нее супердорогой крем для лица в бутике «Фрати Артиджани», что я скверно себя вел, но я продолжаю безумно ее любить, что я постараюсь стать образцовым мужем, что я даже прекращу, если она так настойчиво просит, хныкать и переживать как ребенок из-за ее измены в отеле Кодонга с тем шикарным парнем-атлетом, — при мысли о нем я чувствую себя еще более ничтожным, ибо он просто развлекся с ней на полную катушку, и дело с концом. Я не стану больше плакать из-за этого, я обмозгую все как взрослый человек и заставлю ее вновь поверить в меня и в нашу будущую счастливую жизнь. В общем, в порыве эмоций, сгорая от нетерпения излить ей свои чувства, я прошу у отца, который как раз собирался спать, его мобильный, желаю всем спокойной ночи и уединяюсь на террасе. Вокруг меня, в темноте, вырисовываются макушки кипарисов, подо мной светится огоньками Романце. Я звоню в Париж и попадаю прямо на Александрину. Она предельно холодна, и это ужасно, но отступать уже поздно, поэтому я провожу два часа на телефоне, тщетно оправдываясь перед ней. Она с ледяным спокойствием разоблачает каждый мой аргумент, называет меня лгуном, уверяет меня при помощи своего чертовски хорошо подвешенного языка в том, что я чудовище, а я, как обычно, в конце концов с ней соглашаюсь, мне становится еще хуже. Смерть видится мне единственным избавлением от давящего чувства вины, и я с головой погружаюсь в болотную трясину. Потом она говорит, что ей больше нечего мне сказать, что ей надо подумать, что она вовсе не уверена в своей любви ко мне и в существовании какой-либо связи между нами. Потом мы вешаем трубку. На самом деле я знаю, что она говорит не то, что думает. Я знаю, что она меня любит, что мы не можем просто так расстаться, но я все равно начинаю рыдать, ибо мне слишком больно. В течение трех с половиной месяцев она заставляет меня искупать вину, страдать из-за нее и этого мобалийца, просить ее о пощаде, о капле ласки, которая помогла бы мне выдержать боль. За неделю до моего отлета в ответ на мои стенания, когда я молил ее о крупице нежности, она сказала: «Справляйся сам как хочешь. Я тебе не мать и не нянька». Я никогда еще не чувствовал такого одиночества и такой безысходности, как от этих ее слов. Я рыдал наедине с самим собой, неслышно, чтобы чуточку облегчить боль, потому что я в конце концов понял: когда нет выхода, когда терпеть боль уже невозможно, а шанс избавиться от нее равен нулю — тогда не остается лекарства, кроме слез. Мне пришлось дожить до тридцати лет, чтобы снова научиться плакать, как в детстве. Я плачу, глядя на огни Романце внизу, на кипарисы, устремляя взгляд в темноту. Я понимаю, как глупо — не уметь уладить отношения с женщиной, которую любишь, и даже благоприятный итальянский пейзаж не в силах тебе помочь.