Виктор Бороздин - Там, где звенит Енисей...

• Название: Там, где звенит Енисей...
• Автор: Виктор Бороздин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1980

В повести рассказывается о жизни маленьких ненцев в одной из северных школ-интернатов.

---

По коридору туда-сюда бежали ребята с учебниками в руках. Книжки уже перестали для них быть чужими и непонятными.

Уля крепко держала Нелё за руку. А Нелё и рада. Ей приятно было показывать подружке школу, она ведь здесь уже всё знала.

— Тут старшие учатся. У них знаешь что есть? Глобус, вот что! А это — наш класс. А мы хором умеем петь!

Потом учила Улю мыть руки под рукомойником. Он большой, вниз торчит целый ряд железных палочек, чтобы много ребят могли сразу умыться. Любую толкнёшь кверху — польётся вода.

Потом они обедали. Обед был вкусный, хотя непохож на мамин, например из мороженой строганины[3]. Только лавровый лист Уле не понравился. Она выудила его из тарелки и попробовала разжевать. Тут же обиженно выплюнула — кто ест такую невкусную траву?!

— Не надо пить через край тарелки, — подошла к ней Раиса Нельчевна, — смотри, ложкой ведь лучше, держи её вот так. — И показала.

Уле всё было неудобно. И есть ложкой. И сидеть на лавке. И даже смешно было смотреть на других, как у них ноги висели, словно рыбины на ветале[4]. Уля всё поджимала то одну ногу, то другую… Дома-то как хорошо сидеть на оленьих шкурах, поджав под себя обе ноги!

— А ты садись, как привыкла, — пришла и на этот раз к ней на помощь Раиса Нельчевна.

— Я тоже раньше не умела, — сказала Нелё. — А теперь…

И она ловко, как надо, уселась на лавке.

Потом, когда вышли на улицу, олени по-прежнему стояли возле дома. А отца возле них не было. Уля тянула шею, искала его глазами… Но её вдруг заторопили — надо скорее идти в баню.

В бревенчатом домике было тепло и парно. Приятно пахло мокрым деревом. Улю посадили на лавку и — раз-два — подстригли, подровняли волосы. Уля потрогала и вздохнула — волосы стали короткими и какими-то колючими.

Там, где мылись, стояла душная жара. Ребята плескались, гремели железными тазиками. Голоса и весь этот шум не улетали на улицу, а толкались о мокрые стены, потолок, потому всё здесь так и гудело. Вода была и холодная, и горячая — как тебе нравится.

Улю мыли, тёрли чем-то шершавым, обливали водой, опять намыливали. Она только успевала поворачиваться. А жарко как! Уля никогда в жизни не попадала в такую жару. Всё тело горело. А потом стало легко, приятно.

Нелё, рассмеявшись, плеснула на неё из тазика, Раиса Нельчевна полила её как следует из большого таза, и мытьё кончилось.

На лавке, где они раздевались, Улиных меховой рубашки и штанов не оказалось. Нелё пододвинула к ней кучку какой-то одёжки. Уля покачала головой. Она вовсе и не собиралась одеваться в чужое.

— Твою старую одежду отец увезёт домой, — сказала Раиса Нельчевна.

Уля впервые в упор посмотрела на Раису Нельчевну и крикнула звонким, упрямым голосом, так, что все обернулись:

— Не отдам! Это мама мне сшила!

И, как была, голышом, бросилась к выходу. Так быстро, что никто не успел её остановить. Толкнула дверь и выскочила в холодные сени, где на полу лежал снег. Ну и что, она снега не боялась! Ещё бы секунда, и Уля выскочила бы на улицу, на мороз. Но тут подоспела старушка банщица, — увидев беглянку, ахнула:

— После пара-то! Ах ты глупая!

И, подхватив, мигом внесла её обратно в раздевалку.

Уля больше не ершилась, только поглядывала на всех с обидой.

Раиса Нельчевна стала быстро одевать её.

— Ну что ж ты упрямишься, — говорила она. — Смотри, какое красивое платье, все девочки в таких ходят.

Уля молчала. «Совсем и не красивое, как они не понимают?! — удивлялась она. — Мама мне сшила из самой мягкой, самой тёплой шкурки — пыжика, молодого олешка, — рубашку и штаны, вот они-то красивые!»

Нелё уже надела своё коричневое школьное платье. Повернулась в одну, в другую сторону — всё ладно. Подошла к Уле. Пригладила складки на Улиной юбочке, расправила ей воротничок. На минутку задумалась, даже губу закусила: что бы ещё придумать? И вдруг сообразила. Достала из кармашка бусы, посмотрела на них — вон какие красивые! — и надела Уле на шею.

— Носи.

Бусы были из красного бисера, а кое-где из синего. Нелё их сама нанизала, ещё летом. Она потянула Улю к зеркалу.

— Посмотри. Верно, красивые?

Дома у Улиной мамы было зеркальце, маленькое, круглое. Уля любила в него смотреться. Но в нём можно было увидеть только нос и глаза. Здесь зеркало было громадное, больше Ули ростом. Уля глянула и ничего сперва не поняла. Нет, видно-то было очень хорошо. Вон сбоку стоит Нелё и прихорашивается. А рядом с Нелё — совсем незнакомая девочка, с короткими, не очень послушными волосами, в таком же, как и у Нелё, платье. На шее у девочки бусы. Кто же это? Неужели это она, Уля?..

А Нелё — там, в зеркале, — повернулась к той девочке, поцокала языком и сказала:

— О, бэй! — А потом по-русски — Хорошо!

Уля посмотрела на ту Нелё, в зеркале, потом на Нелё, что рядом, потом опять на девочку с бусами… И, улыбнувшись ей, тоже сказала: О, бэй!

На Данилкиной речке

Наконец-то кончился этот невероятно длинный для Ули день. Спать её положили рядом с Нелё, только на другой кровати. Простыни, подушки — белые-белые, гладкие и холодные, словно снежный сугроб. Уля попробовала свернуться комочком — неудобно, сунула голову под подушку — тоже неудобно. Дома-то она сейчас бы легла на оленьи шкуры и укрылась бы оленьей шкурой. А главное — не одна. Под боком у неё возились бы сестрёнка, братик, спорили бы, кому куда лечь, и, угомонившись, сразу бы уснули. А во сне они совсем смирные. Как далеко они сейчас! А она — тут, совсем одна. Зачем только придумали эту школу?! И зачем спать кладут поврозь?

Уля села в кровати, обхватила колени руками. В спальне тихо. Все девочки спят. И Нелё спит. А может, только притворяется? Вон кровать её скрипнула…

Уля тихонько слезла на пол и так же тихонько заползла к Нелё под одеяло. Нелё, видно, обрадовалась и сразу подвинулась, уступая место. Возле Нелё тепло. И так хорошо стало, почти как дома. Уля подложила ладошку под щёку и глубоко-глубоко вздохнула.

Нелё приподняла голову.

— Ты мою маму видела? — шёпотом спросила она.

Уля не ответила.

— Спит! — удивилась Нелё. — Только легла и уже спит.

У Нелё глаза никак не хотели закрываться. Это потому, что Уля из дома приехала. И Нелё сразу вспомнила всех своих Что-то мама с отцом сейчас делают? Наверно, сидят у жаркой печки. Мама, может, режет острым ножом сыромятную кожу на узенькие полоски, а отец плетёт из них новый маут[5], он давно собирался. А думают, наверно, о ней. И сестрёнки думают и всё спрашивают: когда Нелё приедет?

«Скоро Спите», — отвечает мама.

И, помолчав немного, наверно, говорит отцу:

«Надо, однако, съездить в школу, проведать нашу старшую».

Отец долго молчит, а потом, наверно, говорит:

«Надо, однако».

«Конечно, надо», — думает Нелё. И вспоминает, как хорошо было летом, когда все они жили вместе…

У отца тогда болела нога, и он не ушёл с оленьим стадом далеко к морю, а остался рыбачить вместе с Улиным отцом.

Все они поплыли по Данилкиной речке. Плыли долго-долго, от посёлка уплыли за тридевять земель, а когда выбрали хорошее место, остановились.

Улин отец поставил свой чум на одном берегу реки, а они — на другом. Мама-то и ребята очень хотели жить рядом с Лырмиными. Рядом-то веселее. Но отец сказал: «У меня от шума голова раскалывается». А какой шум от одного чума-то? А до какого-нибудь ещё чума или посёлка иди хоть день, хоть два, хоть три — не дойдёшь. Так они и жили всё лето — друг против друга, через речку.

Выйдет, бывало, мама на край берега и кричит Улиной маме:

— Вэрковна, нет ли у тебя чаю на заварку? У меня куда-то запропастился.

— Есть! — отвечает Мария Вэрковна.

Отсыплет чаю в лопух, положит туда камешек для тяжести, завернёт и бросит через речку. Данилкина речка не широкая, только глубокая.

А то напечёт мама лепёшек и снова кричит.

— Вэрковна, попробуй, каких я лепёшек напекла!

Размахнётся и бросит — одну, другую, третью… Мария Вэрковна только успевает на лету подхватывать.

— Зачем так много? — кричит она.

— Пусть и ребята попробуют.

Потом мамы стоят у реки долго-долго, всё говорят, никак наговориться не могут.

— Слышала, скоро станут детей в школу забирать! — кричит Нелёна мама. — Ты отдашь свою?

— Нет, — отвечает Улина мама, — не отдам. А кто бакарики[6] будет чинить детям?

— Я тоже свою не отдам. Пусть берут малых, бесполезных, а старшую не отдам.

Нелё и Уле тоже скучно поврозь. И они тоже подбегут к речке и кричат:

— Ты что делаешь?

— Ничего. А ты что?

— Я тоже ничего.

— Давай вместе…

— Давай.

— Смотри, какую я парку для куклы сшила! — кричит Уля и размахивает куклиной одёжкой. — Давай меняться на пёстрый платок.

Парка красивая, бисером расшита, даже через речку видно, как она блестит. Кинулась Нелё в чум за платком, а мама говорит: