Попова Александровна - По делам их

• Название: По делам их
• Автор: Попова Александровна
• Жанр: Альтернативная история

Европа XIV века. История пошла другим путем. Одиозный "Молот ведьм" был создан на полтора века раньше, чем в реальной истории; Инквизиция появилась на сотню лет раньше, чем соответствующая организация в нашем мире. Раньше появились и ее противники, возмущенные методами и действиями насквозь коррумпированной и безжалостной системы. Однако существование людей, обладающих сверхъестественными способностями, является не вымыслом, а злободневным фактом, и наличие организации, препятствующей им использовать свои умения во зло, все-таки необходимо.

Кёльн, Германия, 1390 a.D. Благополучный город, редкие правонарушения, в местном отделении Инквизиции царит скука и праздность. Недавно переведенный в Кёльн следователь, изнывающий от безделья, хватается за первое подвернувшееся дело — необъяснимую смерть студента университета. Дознание, начатое от скуки, выводит его на след масштабного заговора.

Страница автора на СИ: http://samlib.ru/p/popowa_nadezhda_aleksandrowna/

Размещено в библиотеках Флибуста и Либрусек c согласия автора

---

— Она была так обходительна… — прошептала девушка, обессиленно всхлипнув. — Она говорила со мной, будто я не… Понимаете, она ведь славная, не надменная, она со мной говорила так попросту, она такая милая, красивая, добрая, я подумала — вам посчастливилось, что такая дама обратила внимание; я не могла заподозрить, что что-то может быть не так! Простите меня, я не понимаю, что происходит, но я вам не хотела зла!

— Я верю, — повторил Курт тихо. — Ты умница, что вспомнила все сейчас, Береника. Скажи теперь, когда это было?

— Я забыла, — жалко пробормотала та. — Честно, майстер Гессе, я не помню, это было очень давно, с месяц назад, и точного дня я вспомнить не могу, простите, это правда, я не помню…

— Ничего, не страшно, — кивнул он, улыбнувшись снова и, неспешно поднявшись, снова погладил ее по волосам, удивляясь тому, что не дрожит рука. — Успокойся. Все хорошо, все правильно. Ты молодец. Это все, Береника? Может быть, она еще что-то сказала? Даже если ты ей обещала никому не говорить, понимаешь ведь, что перед моим чином ты можешь своим словом поступиться. Было что-то еще?

— Нет, больше ничего, она всего лишь просила не рассказывать, что была тут, и все — понимаете, чтобы не болтали всякое, и вам не говорить, чтобы не смущать ее, я молчала… А больше ничего, честно!

— Хорошо, — проронил Курт тихо, опустив руку, помедлил в совершенной, безжизненной тишине и, не оборачиваясь, позвал: — Бруно? Отведи ее в Друденхаус.

— Но… — шепнула Береника тихо, — но вы сказали, что… вы сказали…

— Нам ведь не надо, чтобы ты отреклась от своих слов — так, в один прекрасный день, — пожал плечами Райзе, беря ее за локоть и поднимая безвольное тело на ноги. — Или исчезла вдруг. Если все, что ты сказала, правда, если ты ничего не утаила — вскоре возвратишься к своей тете.

— Почему я должна исчезнуть? Я никуда не сбегу, я ничего не сделала! Майстер Гессе, вы обещали! — надрывно прошептала девушка, упираясь и пытаясь высвободиться из руки, тянувшей ее к двери. — Вы же сказали, что не позволите!

— Тебе никто не причинит вреда, — отозвался он ровно. — И это — для твоего же блага. Поверь. Ради твоей безопасности. Я сказал, что не позволю, и никто к тебе пальцем не притронется; только не делай глупостей по дороге. Никто тебя не тронет, если больше ты ни в чем не замешана.

— Я ни в чем! Честно!

— Тогда беспокоиться тебе не о чем, — докончил он, не глядя в ее сторону, замерев неподвижным взглядом на распахнутом окне.

Когда всхлипы и шепот утихли за дверью, в комнату вновь вернулось то же безмолвие, тяжелое, вязкое, как гречишный мед; Курт молча стоял у окна, упершись в подоконник кулаками, опустив голову и закрыв глаза, и прислушивался к ледяной, мертвенной пустоте в груди.

— Гессе, — тихо окликнул его голос Ланца; он не оглянулся, силясь услышать, бьется ли еще в этой пустоте сердце, или и его тоже внезапно не стало…

Шаги сослуживца донеслись до слуха тихо, едва слышно, остановились рядом и чуть позади, и осторожный, такой же негромкий голос повторил:

— Гессе?.. — а когда он не ответил, ссутулившейся спины коснулась ладонь. — Курт.

Он вздрогнул, открыв глаза, обернулся медлительно, будто каждый сустав закаменел и смерзся; губы снова растянули улыбку.

— В этом городе меня лишь двое звали по имени — твоя жена и Маргарет, — произнес он почти спокойно и, развернувшись, тяжело привалился к подоконнику спиной, прижавшись виском к холодному камню оконного проема.

— Наверное, впервые не знаю, что и сказать, — вздохнул Райзе, нервно усмехнувшись, и Ланц нахмурился.

— Послушай меня, еще ничего не доказано. Даже если девчонка не лжет…

— Она говорила правду, — перебил Курт. — Ты сам знаешь. И все прочее совпадает. Бруно снова оказался не так уж неправ, а?

На его усмешку тот покосился с подозрением, помолчал, собирая слова осмотрительно, словно витраж из хрупкого перекаленного стекла, и возразил снова:

— Блондинок в Германии тысячи. И в том, что она бывала здесь, нет ничего, что не отвечало бы ее обыкновенному поведению — ты сам знаешь, не всегда такому, как принято «в обществе».

— Не слышу убежденности в твоем голосе, Дитрих. — Курт оттолкнулся от подоконника, неторопливо прошагав к столу, толкнул пальцем одну из булавок, все еще пытаясь понять, почему от мерзлой пустоты внутри не хочется выть безысходно, отчаянно бесноваться от унижения, не хочется разнести что-нибудь, почему нет желания хотя бы исступленно и яростно выбраниться, почему не хочется взять за шкирку первого, до кого дотянется рука, и приложить как следует…

Он поднял руку, проведя ладонью по затылку, и вдруг сбросил куртку, швырнув ее на постель.

— В чем дело? — напряженно спросил Ланц; он не ответил — уселся на кровать, положив куртку на колени, и сослуживцы подступили ближе, следя за ним с непониманием и почти опаской, ничего более не спрашивая и не говоря.

Курт аккуратно, вновь с невнятным чувством отмечая, что руки двигаются твердо, без дрожи, бритвой взрезал шов воротника, потом просто рванул, раздирая последние наложенные Маргарет стежки, и несколько мгновений сидел неподвижно, глядя на то, что было в руках.

— Дай-ка, — тихо попросил Ланц и осторожно, двумя пальцами, извлек из шва тонкий, узкий обрывок ткани — даже не обрывок, а всего лишь несколько волокон темно-бурого цвета, жестких на ощупь.

— Теперь доказательств довольно? — поинтересовался Курт, откинувшись к стене и глядя на старших вопросительно; Райзе, так же бережно переложив волокна на свою ладонь, смочил палец в кувшине с водой на столе и аккуратно провел им по ткани. На коричневой коже перчатки осталась рдяная полоса. — Кровь, — подтвердил Курт невозмутимо. — Моя. И наверняка ее тоже — она в ту ночь уколола палец. Как я полагал — во время шитья.

— Вот ведь дерьмо… — проронил Ланц с бессильной злостью. — Гессе, мне жаль.

— Да, — тихо вздохнул он, потирая ладонями глаза, и снова поднял голову, но на старших не смотрел, уставясь в противоположный угол комнаты. — Вот все и разъяснилось. Невозможность сосредоточиться, болезненное стремление хотя бы увидеть, бессонница, перепады в настроении. Наконец — успокоенность, когда цель достигнута. И полная неспособность отказать хоть в чем-то. Головная боль при всякой попытке возразить просьбе. Вот откуда она, Густав, эта боль. Вот чего я не видел. Разумом понимал, что не все гладко, а что именно — увидеть не мог. Знаешь, словно ты потянулся к чему-то, а тебя — по рукам. Будто бы при каждой попытке над этим задуматься точно так же кто-то бил по голове, до потемнения в глазах. И я не мог увидеть…

— Может, накручиваешь? — возразил тот. — Да, насколько я успел тебя узнать, подобное… погружение в эмоции не твоя натура, однако ведь, Гессе, будем говорить открыто — с каждым это однажды может случиться впервой, ты мог попросту…

— Влюбиться? Да. Вероятно, это и произошло, — согласился он спокойно. — Вероятно, именно потому все и протекало так тяжело; она лишь подлила масла в огонь. Воспламенила уже горящее. Подхлестнула лошадь в галопе. Однако дела это не меняет… Ну, что, Густав, как ты себе это мыслишь — «всыпать плетей» родственнице герцога и князь-епископа?

— Вот ведь влипли, — пробормотал тот, опустившись на табурет у стола, и сбросил с ладони волокна ткани рядом с булавками. — Что теперь? сажать в Друденхаус племянницу герцога?..

— Мы следователи Конгрегации, — отозвался Курт холодно, — разве нет? Если будет причина — и самого герцога тоже. Хоть Папу.

— Постой, — произнес Ланц устало, — давай все выскажем до конца. Для того, чтобы все это имело успех, мало одних булавок и прочей шелухи. Для этого нужен человек, обладающий определенными способностями. Одаренный особыми силами. Ты… Гессе, ты понимаешь, что это значит?

— Да, — усмехнулся он криво. — Что кельнский инквизитор спутался с малефичкой. Как же там было?.. «ведьмы производят бесчисленное множество любовных чар среди людей различнейших состояний, возбуждая любовь, доводя ее до любовного исступления и мешая им слушать доводы разума»… Не в бровь, а в глаз… Забавно, верно?

— Мне не до смеха, — перебил тот. — А если еще раз увижу тебя с «Malleus»'ом в руках — прибью на месте. Что же меня настораживает более всего, абориген — это твое тихое поведение. Ты в порядке?

— Если тебя это успокоит, я могу чертыхнуться и швырнуть вон тот кувшин в стену, — откликнулся Курт безвыразительно, и тот поморщился. — Теперь к делу, Дитрих. Идти надо немедленно, пока ей не донесли, что Беренику Ханзен увели в Друденхаус.

— Кто? — хмуро уточнил Ланц.

— Ее горничная, Рената. Кстати сказать, ее надо вязать вместе с… — Курт впервые запнулся, поперхнувшись начальными звуками имени, впервые ощутил острый укол в душе, впервые болезненно стиснулось что-то в груди — что-то, похожее на сердце. — Вместе с хозяйкой, — докончил он, отвернувшись от пристального взгляда Ланца, и поднялся; протянул руку к куртке, замерев на полдвижении, и выпрямился, разглаживая примявшийся рукав рубашки. — Убежден, горничная в курсе всех ее дел.