Виктор Соснора - Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик

• Название: Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик
• Автор: Виктор Соснора
• Издательство: Журнал "Звезда"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

---

В этом доме творчества ни один нормальный человек не работает. Это преступная беспечность саперов, как в семье говорят про мужчину — обабился.

Вот какие все плохие и какой я ангел.

Будьте здоровы!

Василию Абгаровичу — поклон!

Обнимаю вас!

Ваш В. Соснора

14

28. 5. 67

Дорогая Лиля Юрьевна!

Если во всей вселенной солнечная современность, то в Коктебеле — каменный век.

Четвертый день — дождь и холодно.

А каменный потому, что все собирают камни. Я тоже заболел этой лихорадкой. Нашел уже кое-какие сердолики, один аметистик и остальные окаменелости и халцедоны с агатами. Почитать Уайльда — там я богатый наследный принц[44].

Книга, задуманная мной, постепенно осуществляется. Называется она: «В поисках Донны Анны»[45].

Уже есть три нерифмованных поэмки, отбеленных. И одна, последняя, была для меня очень мучительна. Это поэма-молитва. Моя неврастения прогрессирует: стоял две ночи на коленях и рыдал, как собака, молясь своему абстрактному Господу. Эта поэма — молитва перед самоубийством. Она сюжетна — как дождевые струи во время грозы превращаются в змей и пожирают все предметы комнаты. И я с ними ничего не могу поделать. И как зеркало пожирает змей и переваривает их.[46] Да чего рассказывать!

Если мне возьмут билет через Москву, то обязательно остановлюсь на несколько дней и почитаю все. Если нет — перепечатаю и пошлю из Ленинграда.

Женщин здесь мало, и все леди Макбет.

Так что мои поиски Донны Анны носят полуаскетический характер: была хорошая девушка Ритта, а теперь есть красивая женщина Иветта.

К писательской кухне питаю ненависть, но — питаюсь.

Пляж — это пляшущие человечки.

Да — о, честь и слава русской нации! — меня перевели в комфортабельный корпус № 19.

На днях состоится мое чтение в салоне Волошиной[47]. Меня попросили некоторые писатели, а отказаться неудобно.

Никого симпатичного здесь нет, кроме двух прелестных стариков из Китая — коллекционеров и миссионеров по распространению каменной болезни. И приехал еще один мой хороший человек — академик Работнов[48]. Он физик, но дивно понимает и любит стихопись.

Писатели ходят «с кругами синими у глаз» от преферанса. Я сыграл пару раз и перестал.

Дивно цветет акация, и вообще 2 х 2 = 356. Какое-то мое колесико сломалось. Спасибо, что передали стихи и за заботы. Живу, как жук в аквариуме, — за стеклом все видно, а ничего не коснешься.

И все же посылаю вам молитву из поэмы:

— Я сегодня устал,
а до завтра мне не добраться.
Я не прощенья прошу,
а, Господи, просто прошу:
пусть все, как есть, и останется:
солнечная современность
тюрем, казарм и больниц.

Если устану
от тюрем, казарм и больниц
в тоталитарном театре абсурда,
если рука
сама по себе на меня
поднимет какое орудье освобожденья, —
останови ее, Господи, и отпусти.

Пусть все, как есть, и останется:
камеры плебса,
бешеные барабаны,
конвульсии коек операционных, —
и все, чем жив человек, —
рыбу сухую,
болотную воду
да камешек соли —
дай мне Иуду — молю! — в саду Гефсиманском моем!

Если умру я —
кто сочинит солнечную современность
в мире,
где мне одному отпущено
лишь сочинять, но не жить.
Я не коснусь благ и богатств твоих тварей.
Нет у меня даже учеников.

Только что в сказках бабки Ульяны
знал я несколько пятнышек солнца,
больше — не знал,
если так надо —
больше не буду, клянусь!

Не береги меня, Господи,
как тварь человечью,
но береги меня
как свой инструмент.[49]

Очень рад, что в Париже появился чудесный мальчик[50]. Есть еще один младший братик. Очень интересно было бы познакомиться с его игрой. Невежда я, жду Вашего перевода.

А сейчас пишу статью о частушке.

Не видели моего Державина во 2-м № «Русской речи»? Кое-что осталось.

Будьте здоровы!

Обнимаю Вас и Вас<илия> Абгаровича!

Ваш В. Соснора

15

Переделкино, 6. 6. 67

Виктор Александрович, дорогой наш!

Сколько Вы еще поживете в Коктебеле?

Застанет ли Вас это письмо?

Ваше — такое печальное!

Писать не о чем. Поговорить бы! Рада, рада буду, если сможете остановиться в Москве.

Перевести Доминика[51] — нет энергии. На днях жду его новую книгу. Эльза пишет, что она «совсем не похожа на первую», что «отчаянная, гениальная книга».

На выставку Маяковского, оказывается, ходят не только на вернисажи — человек 500 каждый вечер!!

У нас второй день дождичек. В кухне пекут огромные пироги с ягодами и с капустой по случаю дня рождения внука Всев<олода> Иванова — ему (внуку) 17 лет.[52]

Сирень отцвела. Цветет жасмин. Ирисы, желтые лилии, всякие колокольчики. Соловей не унимается. Скачут белки — их смешно сопровождают птички — мотоциклисты. Никогда такого не видели! Забежал к нам в сад лосенок.

Были на выставке Кулакова[53]. Красиво развешано, красивые вещи. Народу мало, но в книге отзывов — хвалят.

Обнимаем, любим.

Лиля Брик

Читали? Понравились отдыхающим Ваши стихи? Впрочем, какое может быть сомнение! Конечно, понравились!

16

Переделкино, 17. 7. 67

Дорогой, дорогой Виктор Александрович, обрадовалась Вашему письмецу.

Мы живы. Вася с Львовским пишут пьесу на тему «Маяковский» для Театра сатиры. Не столько пишут, сколько стараются написать… «Анна»[54] снимается. «Чернышевский» как будто принят.

Журнал «Вопросы литературы» неожиданно попросил у меня главу о Маяковском и Достоевском. Она уже в наборе. И просит еще что-нибудь из моих воспоминаний. Не знаю, хорошо ли это…

В Париж собираемся в ноябре — е. б. ж. Готовим для Франции выставку «М<аяковск>ий и его время». Французы отпустили на это дело много денег. Наши — немного, но все-таки! Плучека сильно топтали газеты «Сов<етская> культура» и «Труд». Журнал «Театр» тоже подбавил. Якобы — за грубость. Но мы-то знаем, что Плучек нежнейший человек…

Встретили на приеме во франц<узском> посольстве Вознесенского. Говорит, что стихи писать бросил и занялся живописью!

Вчера Юлик Ким расписался с Петиной дочкой[55]. Собирались справить это достойным образом. Я говорила с Юликом по телефону, он рад-радешенек.

Пишите нам в Москву.

А где Марина? Поцелуйте ее.

Лиля

17

24. 7. 67

Дорогая Лиля Юрьевна!

Очень рад, что у Вас все хорошо. И безумно рад, что идет из Ваших Воспоминаний. Вы мне ничего о них почему-то не говорили. А очень хотелось бы почитать, если можно, конечно.

Да, идут дружной семьей Анна с Гавриловичем![56]

Почему Вы пишете «не знаю, хорошо ли это…» о воспоминаниях. Да — прекрасно! Ведь Вам-то известно больше всех.

Поздравьте, пожалуйста, от моего имени Петю, Валю[57], Юлика и его юную супругу. Я им написал поздравление, но не знаю, перепутал, может быть, адрес.

Вот сколько Вы хороших новостей мне сообщили!

А у меня все тихо.

Поэма с посвящением Вам пока идет и, кажется, уже в наборе[58].

Державина выкинули из второго журнала в последний момент, как и ожидать того следовало.

Пушкина поранили[59], отрезали ему бакенбарды и китайские ногти. Но — идет. Лучше воин пораненный, чем убиенный.

Грузины!

Этот народ задолжал мне, по моим подсчетам, около 500 рублей. О, восточные церемонии!

О, хваленая добропорядочность и товарищество.

О, бриллианты борделя! — как сказал бы главный герой моего романа «Летучий Голландец»[60] корабельный кок Пирос.

А деньги не шлют, мерзавцы, невзирая на мои пламенные и мудрые воззвания к их совести.

Я сейчас нахожусь весь в романе. Мой «Летучий Голландец» обещает быть действительно романом — листов на 10–12. С приключениями, с кольтами, с издевательством над всем тотальным театром абсурда современности нашей непревзойденной. Не хочу хвастаться — но это совсем иная проза — феерия, клоунада, буффонада, смешное сумасшествие, и — финал безнадежен, и — слезы финала. Но — еще много писать надо. Все путается, — трудно, мой первый роман.

А здесь мы пьем молочко. Собираем совместно грибы и жарим оные (жарит — Марина). Она так выковыривает каждого червячка, что приводит меня в ярость, я хватаю машинку и пишу роман, чтобы не видеть этого издевательства над белым грибом.