Жюль Ромэн - Приятели

• Название: Приятели
• Автор: Жюль Ромэн
• Издательство: Терра
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85255-205-4

В посвящении Жюль Ромэн адресует свое произведение «Обществам и Собраниям молодых людей, которые, в разных краях, оказали этой книге честь принять ее в качестве Наставления к Веселию и Требника Шутливой Мудрости».

---

— Да, в этом есть порыв. Но какое варварство!

— Слишком много красноречия!

— Грубость, от которой хочется зажать нос. Лопать камамбер! Так не выражаются! И потом, говорить о камамбере в поэзии!

— Сам ты хорош! А ты о нем не говорил?

— Нет… или, если это слово подвернулось мне под перо…

— Самодвижущийся камамбер…

— То песнь его преобразила.

— Вы не даете Омеру начать свое повествование.

— Омер! Омер!

Омер возвысил меланхолический, американский голос:

— Отрывок из «Святой Урсулы Иссуарской»:

               О время! Время! Иссуар,
Оно течет, кружит, бежит, как твой аксессуар.
          Но пышной лилией отсутствует Амбер…
Кто молвил, Иссуар, что ты торгуешь камамбером?

— Хм!

— Н-да!

— Следующий!

Лесюер встал; пудель, усевшийся на воротничок, начал так:

— Вступление к песне третьей части второй «Единого Творения», озаглавленное «Жалоба жандарма»:

Течь, преть, как облака брызг, чтоб аксессуар
Убил! И если не помог Весь-Иссуар
Вращением ноги впадая в камамбер,
От ужаса быть тут включенным
Стоп!
Амбер!

— Браво!

— Ах!

— Это то, что надо!

— Какая точность!

— И какая изощренная трактовка реального!

— Ну, как не пожалеть твоего жандарма?

— Какой этот пудель умный! Не хватает только, чтобы он говорил!

— Тебе, Бенэн, я бы советовал молчать.

— А я ему советую говорить. Его очередь.

Бенэн объявил:

— «Четвертая Молитва Департаменту Пюи-де-Дом»:

Амбер! Ты мерзостен! Кишишь вокруг меня
Сплетением червей, заползших в камамбер!
А дальше — Иссуар, гораздо дальше нас,
С железной ручкою аксессуар тяжелый.

— Ты это называешь буриме?

— Господа, ваши рифмы налицо! Я не исказил ни одной; надо только их найти.

— Мошенник!

— У!

— Я вас презираю!

Некоторые нашли, что Бенэн грешит клерикализмом. Другие, не касаясь содержания, хвалили форму четверостишия.

Ламандэн объединил мнения:

— Великое достоинство этого произведения, — сказал он, — в том, что оно поносит Амбер и Иссуар. Все мы совершили дурацкую ошибку, прославляя эти захолустья, тогда как клялись втоптать их в грязь.

— Я ни в чем не клялся.

— Нет! Это подразумевалось.

— Извините, извините! — заявил Лесюер. — Я боюсь, что вы недооценили «Жалобу жандарма», вступление к песне третьей части второй «Единого Творения». Этот текст очень суров по отношению к названным местностям.

— Ты нам хочешь втереть очки.

— Проще тебе поверить, чем разобраться в этом.

Бенэн волновался. Он старался снова овладеть собранием и ждал мгновения, чтобы наложить на него руку. Дабы рассеять шум, он махал рукой, как человек, разгоняющий дым.

Он заговорил:

— Слова Ламандэна запали мне в душу. Его мнение ценно. Из этого задоподобного лица исходит, что естественно, только основательно переваренное.

— Благодарю покорно!

— Из всех вас только я уничижил Амбер и Иссуар. Я исполнил ваше общее обещание. Но такое проявление недейственно. Буриме? Безвредное оружие. Я бы хотел, чтобы они были напитаны смертоносным ядом.

Он задумался.

— Я не смею надеяться на то, что мои стихи будут напечатаны в провинциальном издании «Правительственного Вестника». А между тем я уверен, что это единственная парижская газета, получаемая в обеих наших деревнях. Что же касается местных листков, «Амберского Республиканца» и «Иссуарского Маяка», то я склонен думать, что они не печатают стихов, а если и печатают, то этих они не примут, потому что они без рифм и заведующий Амберским училищем называет их декадентскими.

— Так значит?

— Так значит, буриме или, словом, то, что мы сочинили, были утверждением в абсолюте, вне пространства и времени. Этим надлежит гордиться; но люди с живыми страстями пожелали бы мщения не столь исключительно номинального.

— Предложи!

— Придумаем!

— Можно было бы, — сказал Брудье, — поместить в парижских газетах заметку о том, что в Амбере обнаружено семнадцать случаев азиатской холеры, а в Иссуаре тринадцать случаев бубонной чумы.

— Недурно.

— В заметке сообщалось бы, в виде постскриптума, об эпидемии гранулезного конъюнктивита в близлежащих местностях и об эпизотии сапа, передающегося человеку.

— Понятно.

— Можно было бы, — сказал Юшон, — дать вымышленную, но правдоподобную статистику женской неверности во Франции за десять последних лет и показать, при помощи таблиц, кривых и диаграмм, что округами, где на тысячу жителей и на квадратный километр приходится наибольшее число обманутых мужей, являются Иссуар и Амбер.

— Да, в крайнем случае.

— Можно было бы, — сказал Лесюер, — попросить Жана Экара прочесть ряд лекций в обоих этих городах.

— Да, и это.

— Ничто тебя не соблазняет?

— Мы слушаем твои проекты.

— Вам угодно знать мое мнение? — сказал Бенэн. — Прежде всего я нахожу, что в подобных делах недопустима импровизация. Необходимо пораздумать, порасследовать. Затем, я отказываюсь предпринять что бы то ни было без предварительного совещания с сомнамбулом.

— Ты шутишь?

— С сомнамбулом? Вот тоже!

— Господа, теоретически я не верю во всеведение сомнамбулов. Тем не менее, я не предпринимаю ничего важного, не посоветовавшись с ними.

— Это логично.

— Господа, по природе своей я человек колеблющийся и нерешительный. Малейший из предстоящих мне поступков я взвешиваю на все более и более чувствительных весах. И самых чувствительных мне все еще мало. Особенно по утрам, просыпаясь, я теряюсь в боязливых предположениях, в обескураживающих расчетах. Вечером, часам к одиннадцати-двенадцати, у меня являются более широкие взгляды, более мужественная воля, отрешенность от жизни, переходящая в презрение к опасностям. К несчастию, решения я принимаю только по утрам; это у меня принцип. Таким образом, я бы, чего доброго, никогда не принимал никаких решений, не будь сомнамбулов. Я отправляюсь к ним в берлогу. Я их вопрошаю. Ответы, по большей части, я получаю смутные и неясные; но я наступаю на оракула, тесню его, зажимаю в тиски альтернативы; да или нет? Он высказывается определенно. Я испытываю облегчение. Если ответ гласит «нет», я забываю свое намерение и смотрю, как проезжают извозчики. Если ответ гласит «да», я устремляюсь. Я посылаю к черту возражения и страхи. Я считаю успех как бы обеспеченным, цель как бы достигнутой. Остается только наметить подробности исполнения. Этой сверхъестественной, призрачной уверенности я обязан многими успехами.

— Да мы-то не колеблемся. Мы решили отомстить. Нам не хватает только способа.

— Согласен. Если бы ты меня не перебил, я бы успел сказать, что сомнамбулов я разделяю на две категории. К сомнамбулам первой категории — без них обойтись невозможно — я обращаюсь с просьбой продиктовать мне решение. Но когда решение принято, то бывает, что мой ум, обыкновенно такой изобретательный, вдруг перед ним останавливается, как теленок перед парой коньков. Он не знает, что с ним делать. Все дороги ведут в Рим. Но без дороги туда не попадешь. Возьмем пример из повседневной жизни. Ты решил украсть два миллиона золотом из подвалов Французского Банка. Хорошо. Но как?

У сомнамбул-женщин я спрашиваю: да или нет. От сомнамбулов-мужчин я жду, чтобы они мне внушили способ, технику, прием. Это-то нам и нужно. Бежим к мужчине.

Приятели безмолствовали.

— Я буду правдив. Изречения этих личностей, как им и подобает, — изречения сивиллические. Они вам не преподносят мысль в вылущенном виде. Но их вещания будят мое воображение. Я комментирую, я коверкаю добытый от них кусочек фразы с усидчивой и плодотворной изобретательностью Йенского профессора. И нахожу… всегда что-нибудь нахожу.

— Я, — сказал Юшон, — добиваюсь того же результата с меньшим трудом.

— Я превратился в слух.

— Мне довольно булавки и «Маленького Ларусса». Я беру «Маленького Ларусса» в левую руку, булавку в правую. Закрываю глаза и вонзаю булавку в толщу словаря. Потом раскрываю глаза и книгу на странице, указанной булавкой. Читаю первое слово налево. Иногда — о счастье! — оказывается красная страница. Встает изречение, красноречивое, ясное: «Beati pauperes spiritu», или «Delenda Carthago», или «Nunc est bibendum», или «Rule Britannia», или «Anch’io son pittore».

Когда судьба не так благосклонна, я довольствуюсь словом вроде «контр-эскарп», «неискоренимый» или собственные именем, вроде «Навуходоносор». «Контр-эскарп»? Хм! Хм! Значит, дело не обойдете без трудностей. Потребуется атака, приступ. Будем готовы!

«Неискоренимый»? Теперь я знаю. Нечего и пробовать. Верная неудача. А «Навуходоносор», колосс на глиняных ногах, то это ясно само собой, пояснять не требуется.