Александр Твардовский - Советский рассказ. Том второй

• Название: Советский рассказ. Том второй
• Автор: Александр Твардовский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

---

— Да, милый…

В ущелье на берегу реки стоял Алхо и был печален. Гикор, улыбаясь и покачивая головой, подошел к нему.

— Подыхаешь от безделья, — сказал он Алхо. — Дорогу в Касах помнишь? Не забыл еще?

Алхо в полудреме принял седло, принял удила, бесчувственно дал оседлать себя и пошел, закачался между камнями. Камешек ушел у него из-под ног, и он ударился брюхом о землю.

«Но-о-о…» — удила врезались в старые раны, мягкий прут больно прошелся под брюхом, и Алхо узнал лисицу Гикора. Это означало стеснение в легких, духоту, и долгий путь, и фальшь сладких, ободряющих, неискренних слов. И тяжелый груз.

Алхо вздохнул и захотел пойти рысью, но уздцы тут же врезались в губы, требуя подтянутости и медленного хода. «Припомнил, говоришь, меня?..» Уздцы оказались правы, потому что сразу же перед Алхо взметнулся подъем, и, если бы он шел рысью, передние ноги у него подкосились бы и морда была бы разбита о землю.

Когда они одолели подъем и вышли на дорогу, завиднелась тропинка к дому Андро. Алхо наивно так захотел обмануть лисицу Гикора. Захотел сделать вид, что это обычный день, и он из ущелья поднялся, и вот по дороге и по тропинке идет к себе домой. Алхо замедлил шаг, потом разом свернул на тропинку, но тут же натянулись удила, а стремена врезались в старые шрамы.

— На лисицу эту поглядите, на лисицу, — сказал лисица Гикор и повел его по дороге в село.

Из зарослей фасоли выскочила остромордая рыжая сука. Алхо устало и раздраженно лягнул ее и понял, что дорога будет та — под нестерпимо тяжелым грузом с бесконечной жаркой сдавленностью в легких, — и Алхо устало и брезгливо лягнул суку. И почувствовал, как копыто вошло во что-то мягкое и вышло.

— Нельзя ли, чтобы ты своей дорогой шел к своему дому! — вспылил с порога своего особняка директор школы Рубен.

— Моя дорога эта, свою суку на привязи держи, — огрызнулся Гикор.

— На чужой лошади сидит, чужую собаку убивает.

— Беги жаловаться в сельсовет, — сказал Гикор, но гибкий прут все-таки снова обжег брюхо Алхо.

Остромордая сука, известно, злая, обязательно наскочит на тебя, и надо ее лягнуть, чтобы на минуту у нее сперло дыхание и чтобы потом она заскулила, а люди бы стали из-за этого браниться, — все это было понятно, но прута на этот раз Алхо совсем не ожидал. Потому-то и мир людей казался ему запутанным и непостижимым. Вот уже двадцать лет он возит людей и их ношу, двадцать лет под этой ношей он думает о них, но ничего не понимает, ничего. И не по той причине, что он, Алхо, лошадь, а потому что люди не постоянны в своих действиях; они понимают вчерашние свои поступки и даже похваляются ими; сегодняшнее — нет, сегодняшнее им самим непонятно, но что самое странное — от этого они ничуть не страдают, нет.

Гикор привел его к кузнице. Острый запах горячего металла был знаком Алхо и связывался с сильным и ласковым кузнецом былых дней, который не вышел им сейчас навстречу и не погладил глаза лошади. Молодой человек в запачканном, прокопченном переднике с папиросой во рту подошел, подогнул ему ногу — чхк-чхк. И пошел обратно в кузницу. На дорогах, которыми пользуются люди, только и можно продержаться благодаря ими же придуманным подковам, за это Алхо был благодарен им — дороги твердые, грубые. Да, но ведь гвоздь вошел криво, в нерв попал, а другая подкова жала. Алхо смертельно обиделся.

— Айта, а не криво забил гвоздь? — сказал Гикор, прислушиваясь к голосам кузницы.

— Жарко, слышишь, жарко, — отозвался кузнец изнутри и рассмеялся. — Трудодень, слышишь, трудодень. Не золото идет — трудодень.

Алхо пошел, хромая на обе ноги и осторожно, как больной. Нерв болел.

— Ну ладно, не умирай, — сказал всадник, — разойдется.

Алхо от боли забыл про всадника, про прут и про неприятную рыжую собаку. Про то, что он был оседлан, что предстояла какая-то дорога. Алхо стал, но удила встряхнули его голову и прут еще раз просвистел под брюхом. «Но-о-о-о», — и Алхо снова понял, что таким безжалостным, таким неспокойным и таким небрежным мог быть только лисица Гикор. «Интересно, куда пойдем…»

Плетень перед ними распахнулся, пропустил и снова сошелся, наседка с цыплятами перешла дорогу.

«Интересно, куда пойдем». Алхо услышал звон цепи и увидел черную облысевшую собаку. Это была вшивая и от вшей нервная собака, всегда на цепи, которая свободно ходила по проволоке, протянутой через весь двор, — целый день, не останавливаясь, собака бежала вдоль этой проволоки от хлева к дому, от дома к хлеву. Сейчас она остановилась на секунду и, брызгаясь слюной, залилась лаем. И тут Алхо окончательно понял, что попал в лапы лисицы Гикора, и вспомнил жаркие дороги, вспомнил шмелей, отвратительную застоявшуюся воду, непонятно коварную змею — короткую и жилистую, которая целый час непрерывно скользила, и вилась, и пряталась около него, пока про нее не забыли, и вдруг метнулась — ударилась — ужалила. Ногу остро закололо, потом как будто ничего не было, а потом нога разгорелась, онемела, и стало сладко подташнивать. И голова тоже разгорелась и словно не своя была. И его, полуоглохшего, в забытьи, все навьючивали и навьючивали. А ему самому ничего не хотелось — воспоминания и желания мешались, ускользали, и это было приятно: шмелей не было, груза не было, Гикора не стало, и хорошо бы, если бы их вообще никогда не было. Ужалила бы его змея на каком-нибудь пустыре, и он бы спокойно встретил свою смерть. Но они поняли его:

— Змея ужалила коня, Гикор.

— Ну-у? Сдохнет теперь? Оскандалимся перед Андро.

— Нет, — сказали люди, — погоняй его, чтоб вспотел, погоняй хорошенько.

Сухая и гибкая плетка снова вернула его к действительности и напомнила о дороге, о грузе. О сочной траве в горах и холодных ключах. О трудности начатого пути и легкости в конце его. О неприятной обязанности плестись на станцию и радости возвращения. О мурашках при подковывании и наивной гордости уже подкованного. О тоске по кобыле и об ужасе перед жеребцом. О неодолимом желании кобылы и чудовищном бешенстве жеребца. О безразличии к грузу, к воле, к работе, к Гикору и к тесной неудобной подкове. Его снова сделали владельцем потрепанного костлявою тела, его опять вернули к нескончаемым дорогам, которым нет конца, нет конца. Которые начинаются широкими, потом делаются узкими, сворачивают, сходят на нет, снова расширяются, у которых нет конца. Однажды самодовольный бог призвал к себе отца отца отца отца Алхо и сказал: «Вот, прапрадед Алхо, я создал тебя стройным и разумным, я разостлал зеленый луг для тебя, придумал волков, чтобы тебе было от кого бежать, чтобы ты всегда оставался стройным, и человека над тобой поставил, — вот, лошадь, теперь скажи мне: сколько лет жизни хочешь?» И задумался дед деда Алхо, и, потому что бог его умным-разумным создал, снова подумал, и ответил продуманно: «Двадцать лет жизни, создатель». И господу богу понравился его ответ, и он отпустил ему двадцать лет жизни. И человек и бог подмигнули друг дружке. Да зачем тебе, дед, зачем тебе, спрашивается, были нужны эти двадцать лет, на что тебе они, мне они на что…

— Эта лошадь отчего грустная, Гикор? — спросила у Гикора его мать.

— Ты знай свое дело делай. Где мешки?

— С больной лошадью в Касах поедешь, Гикор?

— Не сдохнет, ты будь здорова.

— Эта лошадь с гвоздем, Гикор.

— Оф!.. Ну раз ты столь понимаешь, найди щипцы.

Через отверстие от вынутого гвоздя боль вытекала медленно, как мед, и Алхо была приятна эта уже покалывающая и отходящая боль и то, что снова стал ощущаться перехват стремени, грубость удил, слюнявый лай паршивой черной собаки.

Дорога вела в горы… Посвистывание ветерка в ушах и бесконечно вкусная трава… Алхо пошел веселее. И дороги-то оставалось на один час, на одном дыхании можно было дойти… и началась бы вкусная некончающаяся трава.

— Думаешь?.. — сказал Гикор и повернул его. Он повел его по тропинке к колхозным садам. — Эй, хозяин! — позвал лисица Гикор.

Сторож в нижней рубахе косил траву под деревьями. Он пошел им навстречу, привязал по пути собаку, и Гикор, подтягивая Алхо, подошел к нему, и они о чем-то поговорили. Сторож как будто остался недоволен разговором, но груз Алхо увеличился яблоками и грушами.

— Огурцов нет?.. Ну ладно, ладно. Если затрудняешься, не надо… Что из Касаха тебе привезти?

Сторож из Касаха ничего не хотел, а огурцы оказались еще тяжелее, чем яблоки и груши.

— Н-но-о-о… чертова дохлятина… груза ты еще настоящего не видала… генеральская лошадь какая нашлась… всего-навсего кляча Андро…

Гикор вывел его по тропинке обратно и шел так до тех пор, пока не перестала быть слышной собака сторожа; тогда Гикор крепко потянул за правое удило. Алхо обернулся — ну конечно, справа было поспевшее поле, он помнил. Стремя приказывало идти, голос приказывал идти, но ведь впереди было поле, — Алхо попятился. Но стремя, голос, прут и плетка разом погнали его в это поле, и Алхо пришлось повиноваться. Странный народ эти люди, подумал Алхо, одну и ту же вещь одни разрешают, другие запрещают. Он один ни за что бы не стал заходить в поле, потому что он знал — выйдет однорукий сторож полей и, ругаясь, запрет его в грязном мокром хлеву, а ему не хочется в грязный хлев. Нет, непонятный народ эти люди, определенно. Но когда Гикор молча перевел его через ручей, вошел в лес и объехал скошенную поляну, Алхо понял, что Гикор его на воровство ведет. Дальше начинались картофельные поля. Картошку будет воровать, решил Алхо и остановился.