Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды

• Название: Сонька. Продолжение легенды
• Автор: Виктор Мережко
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-00886-9

Новый роман классика российской кинодраматургии Виктора Мережко продолжает знакомить нас с историей жизни королевы воровского мира Соньки Золотой Ручки. Ни каторга, ни предательство любимого не сломили ее — она по-прежнему великолепна и теперь работает в тандеме с младшей дочерью, страдая от жестокой неприязни старшей.

---

Наступила тишина, кто-то робко попытался поаплодировать.

Поцелуй длился довольно долго. Затем Константин выпрямился, обведя взглядом победителя публику и ловя неуверенные аплодисменты, и в этот момент Табба изо всех ударила его по лицу.

— Негодяй! — Она схватила со спинки стула свою легкую шаль и, ни на кого не глядя, бросилась к выходу.

— Ты нахал, брат, — негромко произнес бледный и еще более вспотевший Петр и тут же бросился следом за Таббой.

Табба, провожаемая удивленными взглядами публики, покинула фойе ресторана и побежала вдоль каретного ряда, размахивая рукой.

— Извозчик!.. — Лицо ее было мокро от слез. — Сюда! Пожалуйста!

К ней бросилось сразу несколько извозчиков.

— Куда желает барыня?!

— Куда прикажете?

— К вашим услугам, мадемуазель!

Девушка, подобрав подол платья, уже направилась было к пролетке, когда ей наперерез выбежал князь Петр Кудеяров и с разбега рухнул перед ней на колени.

— Умоляю! Бога ради, простите! Это недоразумение, глупость! — Он принялся хватать ее за руки, за одежду. — Табба, дорогая, простите! Умоляю, вернитесь!

Она оттолкнула его.

— Я вам, господа, не дама полусвета! Ищите подобных в других заведениях!

— Все в растерянности, мадемуазель! В шоке! Костя не находит себе места! Он раскаивается! Искренне раскаивается!

Неожиданно сбоку возник Константин собственной персоной и тоже упал на колени.

— Клянусь, раскаиваюсь! Виноват. Сам не понимаю, как это получилось. Есть желание, пристрелите! Я готов. Хоть сейчас вынесу револьвер!

— Я лично пристрелю тебя, пьяная сволочь!

— Пристрели, брат. Прошу тебя! Готов лежать здесь трупом, лишь бы прелестная мадемуазель Бессмертная вернулась в общество!

Извозчики, посетители ресторана и прохожие с улыбкой наблюдали за происходящим.

— Для начала я изобью тебя, негодяй! — Хмельной Петр то ли в шутку, то ли всерьез стал колотить склонившего голову брата. — Как ты мог такое себе позволить? Поцеловать при всех девушку, от которой я без ума?!

— Но я, брат, тоже без ума! — вскричал тот и стал целовать подол платья артистки. — Как же мы будем жить, безумные?

— Жить будет один, второй же сойдет с ума от горя и тоски!

Кудеяровы обхватили друг друга за плечи и стали дурачась плакать, утешая и жалея друг друга.

Таббе от их хмельного шутовства становилось все веселее, она присела перед ними на корточки и стала гладить по головам, затем помогла подняться и под аплодисменты зевак повела их в ресторан.

Публика в ресторане встретила появление Таббы и Кудеяровых громкими приветствиями, девушку проводили к ее месту, рядом с ней уселись братья в испачканной дорожной пылью одежде.

Табба подняла глаза и тут же натолкнулась на горящий взгляд Рокотова. Он едва заметно усмехнулся ей и приподнял бокал.

Молодая артистка ответила тем же.

К ней наклонился Константин, хмельно дыхнув в лицо:

— Вы простили меня?

Она кокетливо опустила глаза.

— Считайте, что простила.

— Константин… Дорогой брат Костя, — потянулся к нему Петр. — Больше ни слова… Сидишь и молчишь. Понял?.. Весь вечер.

— Как скажешь, брат.

Неожиданно Табба заметила на соседнем кресле золотые, усыпанные бриллиантами часики, выпавшие из кармана Константина. Она с испугом отвела глаза, бессмысленно кому-то улыбаясь.

Часики блестели, манили… Публика поднимала тосты, шутила, смеялась, а Табба все не решалась что-либо сделать с часами.

Наконец она незаметно опустила руку и мягко прикрыла их ладошкой.

Снова поднялся под аплодисменты хмельной публики Рокотов и, не сводя глаз с прелестной молодой артистки, стал читать:

Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.[2]

Табба взглянула на младшего Кудеярова, сосредоточенно накладывающего закуску в свою тарелку, и коснулась его локтя.

— Ваши часы, граф, — и приподняла ладонь.

Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки — город спал.

Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии — кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.

Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.

— Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, — говорил граф, теребя жидкую бороденку. — Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость — прикажите, и я тут же исполню вашу волю!

Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.

— Вот! Вы усмехаетесь? — печально заметил Кудеяров. — Усмехаетесь — значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?

К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.

— Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!

Петр вдруг стал пьяно, отчаянно плакать, тычась в грудь Константина, а тот гладил его по лысоватой голове и бормотал, будто утешал младенца:

— Нуте, нуте, родной… Нуте, маленький. Все отменно и просто замечательно… Сегодня худо, а проснешься и — слава Богу! Давай-ка, брат, слезки вытру.

Константин размазывал слезы по розовым щекам старшего брата, а тот все никак не мог успокоиться и жаловался:

— Но я люблю… Кирюша, люблю… Смертельно и безответно.

— Ну и хорошо. Ну и славно… Разве же может человек жить без любви? Тем более безответной!

Табба неожиданно увидела вошедшего в зал изрядно пьяного артиста их театра Изюмова. Он стоял в дверях, нагловато и по-хмельному недоуменно оглядывая присутствующих.

Табба, оставив занятых друг другом братьев Кудеяровых, решительно поднялась и направилась к незваному визитеру.

Изюмов вдруг увидел ее, дурашливо обрадовался, раскинул руки и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

— Мадемуазель… А я как раз вас ищу! Какое счастье!

— Зачем вы явились сюда? — с нескрываемой злостью спросила артистка. — По какому праву вы меня преследуете?

— По праву исключительной влюбленности. — Изюмов был откровенно счастлив. — А для храбрости слегка выпив!

— Сейчас же исчезните и больше не смейте меня смущать!

— Это никак не в моих силах!

— Послушайте, вы… Завтра же я пожалуюсь в дирекцию и вас выгонят из театра!

— Пусть даже выгонят, я все равно не в силах оставить вас!

— Немедленно покиньте это заведение!

— Только вместе с вами!

Табба беспомощно огляделась: братья Кудеяровы, окончательно забыв о любви, слезах и предмете воздыханий, тянулись к бутылкам и о чем-то спорили.

Она, слегка пошатываясь и гордо подняв голову, направилась к выходу. Изюмов не отставал.

— Милая, желанная! Я провожу вас!

Девушка передала номерок пожилому швейцару с медалями, выхватила у него легкую шубку и бросилась к парадным дверям.

— Госпожа Бессмертная, куда же вы? На улице ночь! Это невозможно, сударыня! — воскликнул Изюмов, торопя швейцара со своим номерком: — Шевелись, милейший! — И снова обращаясь к девушке: — Умоляю, я мигом!

Неожиданно Табба налетела в дверях на какого-то господина и, подняв глаза, увидела поэта Рокотова.

Он спокойно смотрел на нее.

— У вас что-нибудь случилось, мадемуазель? — бархатным голосом произнес он. — Вас кто-то обидел? Вы поссорились?

— Нет-нет… Ничего особенного. — Артистка неожиданно оробела и как-то по-детски сжалась. — Просто утром надо пораньше в театр… Репетиция.

— Позволите проводить вас?

— Не знаю. Не знаю… — Табба оглянулась в сторону замершего Изюмова и зло бросила ему: — Не опоздайте на репетицию, сударь! — И тут же решительно кивнула Рокотову: — Проводите, если возможно. Так лучше будет.