Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

• Название: Страшный Тегеран
• Автор: Мортеза Каземи
• Издательство: ЯЗЫЧЫ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Роман иранского прозаика М. Каземи охватывает события, происходившие в Тегеране в период прихода к власти Реза-шаха. В романе отражены жизнь городской бедноты, светский мир Тегерана. Автор клеймит нравы общества, унижающие человеческое достоинство, калечащие души людей, цинично попирающие права человека, обрекающие его на гибель.

Об авторе [БСЭ]. Каземи Мортеза Мошфег (1887-1978), иранский писатель. Один из зачинателей современной персидской прозы. Сотрудничал в журнале "Ираншахр", издававшемся в Берлине с 1924, позднее редактировал журнал "Иране джаван" ("Молодой Иран"), в котором публиковал свои переводы с французского. Его социальный роман "Страшный Тегеран" (1-я часть "Махуф", опубликован в Тегеране, 1921; 2-я часть под названием "Память об единственной ночи", опубликована в Берлине в 1924; рус. пер. 1934-36 и 1960) разоблачает отрицательные стороны жизни иранского общества 20-х гг., рисует бесправное положение женщины. Романы "Поблёкший цветок", "Драгоценная ревность" и др. менее значительны и не затрагивают острых социальных проблем [Комиссаров Д. С., Очерки современной персидской прозы, М., 1960; Кор-Оглы Х., Современная персидская литература, М., 1965.].

---

Все были увлечены разговорами, отрываясь иногда, чтобы выпить чаю или шербета.

Наконец перед домом остановилась карета. Тотчас же выбежал из ворот слуга и открыл дверцу. Из кареты вышел хезрет-э-ага.., который изволил прибыть для совершения обряда агда, и направился к собравшимся.

Из почтения к ага все встали. Ага, посидев с четверть часа в красном углу, изволил проследовать в здание эндеруна.

Через десять минут к воротам подъехали «собственные» дрожки и с них соскочил Сиавуш-Мирза в черной паре и лакированных туфлях, с неизменным хлыстиком в руке. Мохаммед-Таги спрыгнул с козел, на которых он сидел рядом с кучером, и барин и слуга двинулись к гостям. Не кланяясь никому, Сиавуш-Мирза, со свойственной принцам важностью, прошел через ряды гостей к «почетным местам».

И сразу двое слуг — Хасан-Кули и Реза-Кули — спеша подслужиться, поставили перед ним по стакану шербета.

Отец его, сидевший со стариками, встал и, подойдя к нему, тихонько пробрал его за невежливость. Сиавуш в ответ только улыбнулся и вздернул плечами. Старик, ничего больше не сказав, вернулся на свое место, а Сиавуш подозвал к себе какого-то приятеля и принялся с ним громко разговаривать о позавчерашних «приятностях». Как ни пытался тот остановить его, указывая, что этим разговорам здесь не место, Сиавуш не хотел замолчать.

— Что за важность, — сказал он, — я же не собираюсь себя ничем связывать.

Оживление не ослабевало. Сиавуш продолжал с увлечением хвастать своими похождениями, гости беседовали. Так прошло с полчаса. Затем в стороне эндеруна показался Реза-Кули, бегом мчавшийся по направлению к господину Ф... эс-сальтанэ, сидевшему со стариками. Наклонившись к его уху, он что-то прошептал. Ф... эс-сальтанэ тотчас же, в величайшем беспокойстве, вскочил и пошел в эндерун. Еще не входя, он заметил суматоху. Видно было, что дамы повскакивали с мест и, тесня друг друга, старались рассмотреть, что происходит в дальнем конце комнаты.

Мы расстались с Мэин в ту мунуту, когда ее посадили на приготовленное место перед зеркалом.

С каждой минутой Мэин чувствовала себя все хуже и хуже. Лицо у нее было такое желтое, что, казалось, даже покрывавшие ее румяна и белила готовы были раствориться в этой желтизне. Мэин дрожала всем телом.

«А что, если не удастся убить себя? Если придется жить с кем-то другим, не с Ферохом?»

От этой мысли ей делалось еще страшнее. Кругом заговорили.

— Хезрет-э-ага приехал!.. Хезрет-э-ага...

Мэин услыхала в соседней комнате голоса двух мулл.

Они долго нараспев читали какие-то арабские слова, словно перекликались друг с другом. Потом голос одного из них зазвучал громче. И Мэин стало ясно, что муджтеид обращается к ней. Произнеся еще какую-то арабскую фразу, говоривший спросил:

— Согласна ли ханум?

Мэин не хотела отвечать. Впрочем, она, к счастью, и не могла ответить. От страшной тревоги и волнения язык не повиновался ей.

Мэин услышала, как кто-то шепчет ей на ухо:

— Ханум... милая... во имя чести отца и матери надо жертвовать всем. Если бы даже пришлось за дива замуж выходить, нельзя заставлять ждать хезрет-э-ага...

Но Мэин, если бы даже захотела, была не в силах ответить.

Снова послышался голос ага:

— Согласна ли, ханум?

Как и в первый раз, Мэин, водя вокруг мутными, невидящими глазами, молчала.

В этот момент из другой комнаты появилась мать, которой сказали, что Мэин не отвечает ага. Подскочив к Мэин, она сильно дернула ее.

— Отвечай, несчастная!

Странно подействовал на Мэин этот толчок. Она вдруг забилась и упала на пол. У несчастной начался сильный припадок. Она билась руками и ногами, разбрасывая коврики, из которых было сделано «красное место» невесты. В величайшем волнении столпились вокруг нее женщины. Сразу сообразив, что с ней происходит, они держали ее за руки и за ноги, стараясь остановить конвульсивные движения, но ничего не могли сделать: известно, какая сила бывает у человека, бьющегося в припадке.

Мэин билась, кричала и бранилась. Казалось, к ней вернулось помешательство, оставившее ее три месяца назад.

Хезрет-э-ага в соседней комнате тоже догадался, в чем дело.

Много он видел таких случаев и не находил в них ничего удивительного!

Разве такое происшествие может подействовать на них и помешать им окрутить и связать друг с другом два существа, которые вовсе не желают этого. Им нужно касэ-э-набат, две головки сахару да бумажку в двадцать пять туманов, а за прочее они не отвечают.

Первая помощь, в виде обрызгивания холодной водой и поднесения к носу ка-гель, не произвела никакого действия. Конвульсии Мэин становились все сильнее. Тогда соединенными усилиями нескольких человек ее подняли с пола, отнесли в ее комнату и с большим трудом, — так как она продолжала биться, — положили на кровать.

Агд не удался. Мать жениха была крайне расстроена: она столько слышала от мужа об ожидавшихся результатах этого брака, а теперь желанная цель оказалась далеко. Мелек-Тадж-ханум тоже была в отчаянии, но больше от беспокойства за единственную дочь, — она ведь по-своему любила Мэин.

В эту минуту появился возле эндеруна Ф... эс-сальтанэ, узнавший о происшествии. Мелек-Тадж-ханум объяснила ему, что случилось.

Случившееся крайне разгневало Ф... эс-сальтанэ, но еще больше взволновало. Он сейчас же побежал к гостям, среди которых находился один доктор, его старый приятель. Взял его с собой и повел в эндерун, рассказывая по дороге, что произошло. Войдя в дом и пробравшись через толпу дам (Ф... эс-сальтанэ даже и здесь не упустил случая хоть украдкой полюбоваться ими, сравнить их со своей женой, а заодно и немного возле них потереться), они направились в комнату Мэин.

После десятиминутного исследования больной, доктор сказал:

— Нет, это припадок серьезный. Придется махнуть на агд рукой и отложить. Сегодня, во всяком случае, об агде не может быть и речи.

Вслед за этим доктор сказал что-то на ухо господину Ф... эс-сальтанэ, и это привело Ф... эс-сальтанэ в такой гнев и волнение, что он побагровел.

— Не может быть! — сказал он. — Вы уверены? Вы не ошибаетесь?

Доктор ответил:

— Нет! Ваша дочь, несомненно, беременна.

Глава тридцать третья ВЫХОД

Ферох бредил. Старая няня совсем растерялась. Она долго плакала, а потом послала Баба-Гейдара за тем самым доктором, приятелем Фероха, которого призывали к Эфет.

Через час доктор пришел. Болезнь Фероха его крайне удивила. Баба-Гейдар, выступив вперед, рассказал, что утром барин написал письмо, которое он отнес по адресу и принес ответ, и, прочтя ответ, Ферох так расстроился, что заболел. Доктор велел соблюдать полную тишину, не входить в комнату Фероха и не допускать никакого шума, так как иначе с Ферохом может быть плохо. Прописав лекарство, он ушел.

Вечером он зашел вновь. Фероху было лучше. Лихорадка понемногу проходила, он не бредил, а только тихо стонал. Он узнал доктора. На вопрос, как он себя чувствует, он ответил, что у него немного болит голова, но в общем ему неплохо.

Наутро доктор пришел снова: Ферох поправлялся. На следующий день ему было уже настолько лучше, что доктор решился расспросить его о причине внезапного заболевания.

— Такое состояние, — сказал он, — большей частью наступает вследствие неприятностей и от переутомления нервов.

Взяв руку доктора, Ферох сказал:

— Дорогой доктор! У меня был слуга. Слуга этот без всякого повода подвергся гневу одного из сильных мира сего. Его арестовали и посадили в тюрьму при назмие. И, как я ни старался, мне не удалось его освободить. Теперь я узнал, что, просидев в тюрьме три месяца, он приговорен к шести месяцам заключения и к ста ударам плетьми. И, по-видимому, сегодня его будут бить.

— Грустная история, — сказал доктор.

Подумав немного, он добавил:

— Мне кажется, я знаю, как его спасти. Один из моих друзей пользовался этим средством. Может быть, и вам это удастся.

Доктор рассказал Фероху, как слуга некоего Мохаммед-Хасан-хана, их общего знакомого, был обвинен в краже коврика у какого-то кашанского купца, который его считал весьма ценным. Слугу забрали в комиссариат и допросили. Он не сознавался, так как ему не в чем было сознаваться. Его отвели в назмие, где снова допрашивали и опять безрезультатно. Так как купец не хотел оставлять его в покое, беднягу, чтобы вырвать признание, бросили в темный карцер. Там он просидел больше трех месяцев.

Мохаммед-Хасан-хан очень любил этого парня, сына своей няньки, и всячески добивался его освобождения, но ничего не мог сделать. Тогда няньке пришла в голову счастливая мысль: она пошла к муджтеиду того квартала, села в бест в его доме и стала умолять, чтобы ага потребовал у полиции освобождения сына. Ага сжалился над бедной матерью и велел своему секретарю написать раису назмие и поставить ему на вид, что этот молодой человек — один из близких к хезрет-э-ага людей, его «бастеанов», и что арест его очень удручает ага. Секретарь написал. Ага приписал несколько слов на полях, и письмо было отправлено в назмие.