Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

• Название: Юлия, или Новая Элоиза
• Автор: Жан-Жак Руссо
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1968

Книга Руссо — манифест свободы чувства; подлинный манифест, в котором записаны золотые слова: «Пусть же люди занимают положение по достоинству, а союз сердец пусть будет по выбору, — вот каков он, истинный общественный порядок. Те же, кто устанавливает его по происхождению или по богатству, подлинные нарушители порядка, их-то и нужно осуждать или же наказывать».

Перевод с французского Н. Немчиновой и А. Худадовой под редакцией В. Дынник и Л. Пинского.

Перевод стихов В. Дынник.

Вступительная статья И. Верцмана.

Примечания Е. Лысенко.

Иллюстрации Юбера Гравело.

---

О нынешнем своем отношении к тебе он говорил мало, и в том, что он говорил, было больше почтительности и восхищения, нежели любви; по-моему, он возвратится к тебе с гораздо более спокойным сердцем, чем приехал сюда. Конечно, лишь только речь заходит о тебе, в словах его звучит какая-то нежность, поднимающаяся из глубины его чувствительного сердца, однако дружба, как и прежде трогательная, придает ей другой тон; правда, я уже давно заметила, что никто не может ни видеть тебя, ни говорить о тебе равнодушно; и если к этому всеобщему чувству умиления, возникающего при виде тебя, прибавить чувство более нежное, вызванное незабвенными воспоминаниями, мы поймем, что трудно и даже невозможно, чтобы при самой строгой добродетели он относился к тебе иначе, нежели теперь. Я внимательно его расспрашивала, внимательно наблюдала и слушала, изучала его, насколько то было возможно: я не могу как следует разобраться, что творится в его душе, да и он сам не лучше в этом разбирается; и все же могу поручиться, что он проникся твердым сознанием своего и твоего долга; представить себе Юлию развращенной, достойной презрения, для него было бы страшнее смерти. Сестра, я хочу дать тебе лишь один совет, но прошу тебя послушаться меня — избегай воспоминаний о прошлом, и я отвечаю за будущее.

Что касается возвращения портрета, о котором ты говоришь, — об этом нечего и думать. Я исчерпала все мыслимые доводы. Я просила, настаивала, молила, заклинала, сердилась, целовала его, взяла его за руки и стала бы перед ним на колени, если б он допустил это. Он ничего и слушать не хочет. Негодование и упорство его беспредельны, он даже поклялся, что скорее согласится никогда более не видеть тебя, нежели отдать твой портрет. И, дав мне потрогать эту миниатюру, висящую у него на груди, он, задыхаясь от волнения, в порыве гнева промолвил: «Вот он, вот этот портрет, единственное оставшееся у меня сокровище, которое хотят вырвать у меня! Будьте уверены, что его отнимут у меня только вместе с жизнью». Послушай меня, сестрица, разумнее всего оставить ему портрет. В сущности, разве тебе так уж важно, чтоб он не оставался у Сен-Пре? Пусть упрямец хранит миниатюру. Ему же хуже.

Излив свою душу, он, видимо, почувствовал облегчение, немного успокоился и тогда заговорил о своих делах. Оказывается, ни время, ни рассудок не изменили его намерение: по-прежнему его честолюбие ограничивается желанием провести всю жизнь близ милорда Эдуарда. Я могла лишь одобрить столь благородные планы, отвечающие его характеру и чувству признательности, которое он должен питать к милорду за беспримерные его благодеяния. Он сообщил мне, что и ты высказала такое же мнение, но что г-н де Вольмар на сей раз промолчал. И тут у меня мелькнула догадка. По поведению твоего мужа, надо сказать довольно странному, и по некоторым другим признакам я подозреваю, что у него есть какие-то свои виды на нашего друга, о которых он пока умалчивает. Предоставим ему действовать и доверимся его рассудительности. Он принялся за дело таким способом, что нам должно быть достаточно ясно, насколько все задуманное им будет лишь к выгоде человека, о котором он так заботится.

Ты недурно описала наружность и манеры нашего друга, — видно, наблюдала за ним весьма пристально, чего я не ожидала от тебя, — это хороший признак. Но, Юлия, разве ты не находишь, что долгие лишения и привычка мужественно переносить их сделали его лицо еще более значительным, чем прежде? Несмотря на твой рассказ, я боялась встретить в нем ту жеманную учтивость, то обезьянство, которыми люди неизбежно заражаются в Париже, живя среди бездельников, заполняющих свой праздный день всякими пустяками. Но оттого ли, что светский лоск не пристает к иным душам, оттого ли, что морской воздух совсем стер этот глянец, — я не заметила ни малейшего его следа, и то горячее внимание, которое наш друг мне выказывал, несомненно шло от сердца. Он говорил со мною о бедном моем муже, но предпочел плакать вместе со мною, чем утешать меня, и не произнес по поводу моей утраты ни одной из тех фраз, какие говорят молодым вдовам. Он ласкал мою дочку, но, вместо того чтобы восторгаться ею вместе со мной, он, так же как и ты, упрекал меня за ее недостатки и жалел, что я балую девочку; он ревностно занялся моими делами и почти ни в чем не был согласен с моими мнениями. Вдобавок, когда яркое солнце режет мне глаза, он и не подумает подбежать к окну и задернуть занавеску; а если мне надо перейти из одной комнаты в другую, то сколько б я ни совершала это утомительное путешествие, он не бросится мне на помощь и не предложит галантно руку, обернув ее полой кафтана; вчера мой веер добрую минуту лежал на полу, а мой кавалер так и не кинулся с другого конца комнаты и не подхватил его, как будто вытаскивая из огня. Утром, до того как прийти ко мне, он ни разу не посылал справиться о моем здоровье. На прогулке он не стремился, как то велит хороший тон, всегда держать шляпу на голове,[207] как будто она приколочена к черепу гвоздями[208]. За столом я частенько просила у него табакерку (которую он не называет «коробочкой»), и он всегда подавал мне ее попросту рукой, а не на тарелке, словно лакей; раза два-три за обедом он пил за мое здоровье[209], и готова держать пари, что ежели б он остался у нас на зиму, то по вечерам грелся бы вместе с нами у камелька, как старый буржуа. Тебе, конечно, смешно, сестрица, но укажи мне среди наших знакомых, недавно приехавших из Парижа, хоть одного человека, сохранившего такую простоту нравов. Впрочем, тебе, вероятно, показалось, что в одном отношении наш философ изменился к худшему: теперь он немножко больше обращает внимания на людей, которые говорят с ним, а ведь это возможно только в ущерб его вниманию к тебе; думаю, однако, дело не дойдет до его примирения с госпожой Белон. А, по-моему, знаешь, он изменился к лучшему — стал еще серьезнее и степеннее, чем прежде. Душенька, побереги его хорошенько до моего приезда. Он сейчас как раз такой, что мне будет очень приятно дразнить его с утра до вечера.

Подивись же моей скромности: я еще ничего тебе не сказала, какой подарок тебе посылаю, — и какой другой подарок вскоре за ним последует; но ты увидишь первое подношение прежде, чем распечатаешь мое письмо, и, зная, как я обожаю то, что тебе преподношу сейчас, и какие у меня к тому есть основания, ты, которая так тосковала об этом подарке, должна будешь признать, что я сделала даже больше, чем обещала. Ах, Юлия, в ту минуту, когда ты читаешь эти строки, моя милая дочка, наверное, уже сидит у тебя на коленях. Ты обнимаешь ее. Она гораздо счастливее матери. Но через два месяца я буду счастливее, чем она, потому что больше почувствую свое счастье. Ну, дорогая сестра, разве ты не владеешь мною целиком и полностью? Там, где ты находишься, где находится моя дочка, там и я пребываю, — какой частицы моей души нет возле вас? Так вот, прими это милое дитя, прими как родную дочку; я тебе уступаю ее, отдаю ее тебе, вручаю тебе материнскую власть над нею, исправь мои ошибки в ее воспитании, возьми на себя заботы, с которыми я, по-твоему, очень плохо справляюсь; будь уже сейчас матерью девочки, которая когда-нибудь станет женою твоего сына; для того чтобы она стала мне еще дороже, сделай из нее, если возможно, вторую Юлию. Она уже похожа на тебя лицом, предвижу, что по характеру будет такая же серьезная особа, как ты, и такая же любительница читать проповеди; когда ты отучишь мою дочь от капризов, виновницей коих считают меня, она как две капли воды станет похожа на мою кузину Юлию; только будет счастливее, ибо меньше слез ей придется лить и меньше борений выдерживать. Если бы небо сохранило ей отца, лучшего из отцов, он ни за что не стал бы мешать ее сердечным склонностям, да и мы с тобою не будем им противиться. С какой радостью я вижу, что ее склонности согласуются с нашими планами. Знаешь ли ты, что она жить не может без своего маленького «жениха», отчасти поэтому я и посылаю ее к тебе. Вчера у нас с ней был забавный разговор, — наш друг просто умирал от смеха. Прежде всего, выяснилось, что ей нисколько не жаль расстаться со мною, — хотя я с утра до вечера угождаю ей как самая покорная служанка и ни в чем не могу ей отказать. Ты же по двадцать раз в день говоришь ей «нет», но именно ты для нее «дорогая мамочка», которую она видит с радостью и, несмотря на все твои запреты, любит больше, чем меня со всеми моими лакомствами. Когда я ей сказала, что собираюсь отправить ее к тебе, она, как ты, конечно, и ожидала, пришла в неописуемый восторг; но, желая ее подразнить, я добавила, что на ее место ты пришлешь мне «маленького жениха», а это ей совсем не по нраву. Она растерянно спросила, «зачем он мне». Я ответила, что хочу оставить его себе. Она сделала гримасу. «Так что же, Генриетта, ты, значит, не хочешь уступить мне твоего «маленького жениха»?» — «Нет», — довольно сухо ответила она. «Нет? А я тоже не хочу его уступить. Кто же разрешит наш спор?» — «Маменька, пусть все решит мамочка». — «Ну, значит, верх будет мой, ты же знаешь, чего я хочу, того и она хочет». — «Ах, но ведь мамочка всегда хочет только разумного». — «Как, мадемуазель, а разве это не одно и то же?» Девочка лукаво улыбнулась. «Но все-таки, — продолжала я, — почему бы ей и не отдать мне «маленького жениха»?» — «Потому что он вам не подходит». — «А почему он мне не подходит?» В ответ опять лукавая улыбка. «Ну, говори откровенно, — по-твоему, я слишком стара для него?» — «Нет, маменька, но он слишком молод для вас…» Сестрица, подумай, ведь девчушке только семь лет! Право, если голова у меня не пошла кругом, то, верно, это уже произошло раньше.