Уильям Таубман - Хрущев

• Название: Хрущев
• Автор: Уильям Таубман
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 987-5-235-03188-3

Никита Сергеевич Хрущев — человек, оставивший заметный след не только в советской, но и в мировой истории. Секретный доклад, положивший начало разоблачению культа личности Сталина, расколол страну, в глазах одних сделав его героем, в глазах других — предателем и выскочкой. Какой была его действительная роль в массовых репрессиях в Москве и на Украине, в восстановлении народного хозяйства СССР после Великой Отечественной войны, во всем том, чем запомнилась его эпоха? Автор, известный американский историк, тщательно и скрупулезно восстановил весь жизненный путь этого неординарного человека, собрав огромный, во многом уникальный материал, состоящий в том числе из архивных документов, а также записей бесед с людьми, хорошо знавшими Хрущева в разные периоды его жизни.

Книга вышла в США в 2003 году и в том же году была удостоена Пулитцеровской премии.

Издание второе.

Перевод осуществлен по изданию: William Taubman. Khruschev: The Man and His Era. New York — London, W. W. Norton & Company, 2003.

---

Хрущев в самом деле предпочитал, чтобы к нему обращались запросто, по имени-отчеству: это отражает его приземленный, популистский стиль. По мнению Хрущева, его кремлевские коллеги были слишком оторваны от народа. Ворошилов «только красовался на праздниках в военной форме, а состоянием армии и ее оснащенностью не интересовался». Вместо того чтобы готовиться к войне, он «улыбался перед фотоаппаратами и киноаппаратами». Кроме того, он «прославился как ценитель и знаток оперы. Помню, однажды при мне заговорили о какой-то оперной певице, и жена Ворошилова, закатив глаза, проронила: „Климент Ефремович о ней не лучшего мнения“»77.

Хрущев, разумеется, тоже водил дружбу с писателями и артистами, не говоря уж о позировании перед кинокамерой Довженко. Но больше всего ценил он приглашения на дачу к Сталину во время своих поездок в Москву в 1938-м и 1939-м. «В те времена с ним всегда приятно было встречаться, послушать, что нового он расскажет, доложить ему. Он всегда рассказывал что-либо подбадривающее или разъяснял то или другое положение. Одним словом, выполнял свои функции руководителя и вождя, беседовать с которым каждому из нас (я, во всяком случае, говорю о себе) было приятно»78. Далее он добавляет: «Всегда было легче откровенно говорить с ним с глазу на глаз»79. Однако к этому времени Хрущев уже начинает разочаровываться в Сталине.

Хрущев никогда не сомневался, что финская война 1939–1940 годов была вызвана «нашим желанием обезопасить себя». Не смущало его и то, что «война обошлась нам, может быть, даже в миллионы жизней». Беспокоили его лишь «стратегические просчеты с нашей стороны». В первый день войны он был в Москве. Сталин «был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны в последнюю минуту примут наши предложения»80. Однако Финляндия предпочла сопротивление.

Война затягивалась, солдаты гибли, и между главой страны и наркомом обороны возникли разногласия. Сталин «очень разнервничался, встал, набросился на Ворошилова» за поражения в Финляндии. Ворошилов «вскипел, покраснел, поднялся и в ответ на критику Сталина бросил ему обвинение» и даже «схватил тарелку, на которой лежал отварной поросенок, и ударил ею об стол»81. От этой сцены у Хрущева остался неприятный осадок, которого не смягчила даже отставка Ворошилова.

Неподготовленность Москвы к войне стала очевидна лишь 22 июня 1941 года. Но еще до этого, уверяет Хрущев, он начал догадываться, что за показной самоуверенностью Сталина скрывается страх. Впервые Хрущев заметил этот страх в 1940-м, когда Германия оккупировала Париж. Тогда Сталин «очень нервно выругался в адрес правительств Англии и Франции за то, что они допустили разгром своих войск». Кроме того, у Сталина появилась привычка собирать гостей у себя на даче и не отпускать их допоздна, «я думал, чтобы в этой компании как-то отвлечься от мыслей, которые его беспокоят». До 1940–1941 годов, по рассказу Хрущева, на этих дачных вечеринках он был свободен пить или не пить: если он отказывался, Сталин не настаивал, «и мне это нравилось». Но той зимой Сталин «стал пить, и довольно много пить, причем не только сам, но и стал спаивать других». При поддержке Берии, стремившегося развязать гостям языки, Сталин держал их на даче до рассвета: они якобы обсуждали дела, но реально «сидишь другой раз у него и ничего не делаешь, а просто присутствуешь на всех этих обедах, которые стали противными, подрывали здоровье, лишали человека ясности ума и вызывали болезненное состояние головы и всего организма». Всякий, кто отказывался пить, подвергался «штрафу» — дополнительной порции крепкого напитка. «А потом, — рассказывает Хрущев, — человека, который пил „в шутку“, заставляли выпить всерьез, и он расплачивался своим здоровьем. Я объясняю все это только душевным состоянием Сталина»82.

Не в последнюю очередь Киев был привлекателен для Хрущева тем, что здесь он мог жить, как ему нравилось. Семья Хрущева разместилась в элегантном особняке (до революции здесь обитал богатый сахарозаводчик) с коваными воротами, подъездной аллеей, усаженной рядами высоких деревьев, широкой лестницей, начинающейся прямо от входной двери, огромным роялем в гостиной и большим садом, окруженным высокой зеленой стеной83.

Еще великолепнее была загородная вилла Хрущева, располагавшаяся в пятидесяти километрах от Киева, на восточном берегу Днепра. Прежде на этом месте стоял монастырь. Хрущев жил здесь в большом кирпичном доме; его помощники, Михаил Бурмистенко и Леонид Корниец, занимали два дома по соседству. Из дачного поселка под названием Межгорье открывался захватывающий вид на реку и острова. На поблекших от времени фотографиях из семейных альбомов Хрущевых мы видим широкую каменную террасу, уступами спускающуюся к песчаному пляжу. Алексею Аджубею, впервые попавшему в Межгорье после войны, запомнился сад, полный вишен, яблонь и слив. Рада Аджубей вспоминала нескончаемый поток гостей, в том числе артистов Киевского оперного театра84.

К особняку в Киеве и вилле на Днепре прилагался многочисленный обслуживающий персонал — охранники, повара, шоферы. Нина Петровна впервые узнала об этом на одном из редких приемов для партийных и государственных руководителей и их жен, устроенном Сталиным, пока Хрущевы были еще в Москве. Она сидела рядом с женой Станислава Косиора. Зашел разговор о кухонной утвари, Нина Петровна попросила совета — что ей взять с собой в Киев. Жена Косиора откровенно изумилась. Оказалось, рассказывает Нина Петровна, что на кухне в киевском особняке ее уже ждет «столько и такой посуды, какой я никогда даже не видела. Так же и в столовой… Так мы начали жить на государственном снабжении: мебель, посуда, постели — казенное, продукты привозили с базы, расплачиваться надо было один раз в месяц по счетам»85.

Обосновавшись в Киеве, Хрущев сохранил за собой и московское жилье, еще более роскошное, чем прежняя квартира в Доме на набережной. Новая московская квартира располагалась всего в двух кварталах от Кремля, на тихой красивой улице Грановского, в массивном пятиэтажном здании с просторным внутренним двором, обсаженным деревьями. Здесь были три спальни для детей, одна — для их родителей, две комнаты для гостей, кухня, гостиная (она же столовая), кабинет Хрущева и большая ванная. В квартире напротив в 1940 году поселился Булганин со своей семьей. Маленковы жили прямо под Хрущевыми, на четвертом этаже. На улице Грановского Хрущев жил во время своих визитов в Москву до войны и позже, в военное время.

Словом, материальное положение семьи Хрущевых лучше и быть не могло. Однако семейные проблемы давали о себе знать и теперь. Некоторые из них были связаны с растущим кланом Хрущевых. Отец Хрущева умер от туберкулеза в 1938 году, но мать была еще жива. Вместе с его семьей жили родители Нины Петровны, которых она в 1939 году вывезла из оккупированной нацистами Польши86, ее племянник и племянница, Вася и Нина, которых она тоже вытащила из родной деревни. Разумеется, здесь же жили и дочь Хрущевых Рада, которой в 1938 году исполнилось девять, и трехлетний Сережа, и годовалая Лена. Добавьте к этому детей Хрущева от первого брака — двадцатитрехлетнюю Юлию, переехавшую с отцом в Киев, и двадцатиоднолетнего Леонида, делившего время между Киевом и Москвой.

Вести дом и хозяйство в таком семействе было, конечно, нелегко. Хрущев был поглощен работой, а младшие дети часто болели. Весной 1941 года Сергей слег с туберкулезом, давшим осложнение на ноги. Следующие два года ему пришлось провести неподвижно в гипсе: только верхняя часть тела, руки и одна ступня оставались свободными. Той же весной Юлия, тоже заразившаяся туберкулезом, перенесла операцию на легких87.

Нина Петровна была заботливой хозяйкой и строгой матерью. По словам Рады, она «считала заботу о семье своим партийным долгом и ввела в семье партийные порядки». Она «держала у себя в руках» зарплату мужа (хотя все нужды семьи оплачивались государством), ввела режим строгой экономии, «ничего не выбрасывала» («после ее смерти мы нашли горы старых платьев и свитеров, латаных-перелатаных»), тщательно следила за школьными успехами своих детей, особенно Рады. «У нее были суровые партийные принципы, — рассказывает Рада. — Маме всю жизнь было тяжело со мной, а мне с ней, хотя мы очень любили друг друга»88.

Однажды, еще до болезни, маленький Сережа бросил на пол кусок хлеба. Мать дала ему пощечину, а отец (он в тот день был дома) выволок Сергея из-за стола и приказал: «Подними!» Как посмел Сережа швыряться хлебом, который так тяжело достается простым людям?! От больших детей — и неприятности больше; Леня огорчал мачеху более серьезными проступками — курил, несмотря на прямой запрет отца, брал вещи без спросу и забывал их возвращать. Он «не признавал авторитета Нины Петровны», рассказывает Любовь Сизых, вышедшая замуж за Леонида в 1938 году. Мать Хрущева, Ксения Ивановна, открыто принимала сторону любимого внука. В довершение всего Леонид рассорился с родной сестрой Юлией, с которой они не ладили с детских лет, поскольку Юля имела обыкновение жаловаться Нине Петровне на его шалости. В 1940 году, когда у Леонида родилась дочь, Люба хотела назвать ее Юлией, но муж воспротивился — пусть сестра не воображает, что это в ее честь! Девочку совсем было собрались назвать Иоландой, в честь знакомой киноактрисы, но тут запротестовала Ксения Ивановна, потребовав, чтобы правнучку назвали по-русски и по-христиански. В конце концов сошлись на «Юлии»89.