Уильям Таубман - Хрущев

• Название: Хрущев
• Автор: Уильям Таубман
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 987-5-235-03188-3

Никита Сергеевич Хрущев — человек, оставивший заметный след не только в советской, но и в мировой истории. Секретный доклад, положивший начало разоблачению культа личности Сталина, расколол страну, в глазах одних сделав его героем, в глазах других — предателем и выскочкой. Какой была его действительная роль в массовых репрессиях в Москве и на Украине, в восстановлении народного хозяйства СССР после Великой Отечественной войны, во всем том, чем запомнилась его эпоха? Автор, известный американский историк, тщательно и скрупулезно восстановил весь жизненный путь этого неординарного человека, собрав огромный, во многом уникальный материал, состоящий в том числе из архивных документов, а также записей бесед с людьми, хорошо знавшими Хрущева в разные периоды его жизни.

Книга вышла в США в 2003 году и в том же году была удостоена Пулитцеровской премии.

Издание второе.

Перевод осуществлен по изданию: William Taubman. Khruschev: The Man and His Era. New York — London, W. W. Norton & Company, 2003.

---

В ответ Сталин начал новую репрессивную кампанию, оставившую у интеллигенции особенно недобрую память. Так называемая «ждановщина» (по имени Андрея Жданова, формально открывшего кампанию), начавшись с очернения двух писателей — Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, — скоро перекинулась сперва на театр, музыку, историю и философию, а затем на биологию и филологию64. Тем временем Сталин заметно дряхлел — и физически, и умственно. Жуков, увидев его в мае 1945 года, был поражен. «Во всем его облике, в движениях и разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четырехлетний период войны И. В. Сталин основательно переутомился. Работал он всю войну очень напряженно, систематически недосыпал… Все это не могло не отразиться на его нервной системе и здоровье»65.

Осенью 1945 года шестидесятипятилетний Сталин взял длительный отпуск, который провел на Черном море. По словам его дочери, «он плохо себя чувствовал и проболел несколько месяцев». Летом 1946-го он отправился на юг на машине, останавливаясь в городах, чтобы «своими глазами увидеть, как живут люди. Он увидел, какие разрушения принесла стране война». В августе 1947-го, гостя у отца в Сочи, Светлана заметила, что он «постарел еще сильнее». «Хотел мира и покоя. Точнее, сам не знал, чего хочет». Вечерами он смотрел довоенные музыкальные комедии, затем ужинал и пил до поздней ночи66.

Милован Джилас, проведший вечер на даче у Сталина в начале 1948-го, был поражен «явными признаками дряхлости». Хотя Сталин всегда любил поесть, «теперь его обжорство сделалось просто болезненным, как будто он боялся, что еды не хватит… Просто непостижимо, как он переменился за какие-то два-три года». Джиласу запомнился «живой, остроумный» человек с «тонким чувством юмора» — теперь же Сталин «смеялся над плоскими и глупыми шутками»; например, «разразился громким, неудержимым смехом», услышав грамзапись, на которой пронзительному голосу певицы «аккомпанировал» вой и лай собак.

Сталин был «по-прежнему упрям, резок и подозрителен ко всем, кто с ним не соглашался», добавляет Джилас, так что его коллеги «старались не выражать свое мнение, пока он не выскажет свое, и тогда дружно с ним соглашались»67. Он сделался еще придирчивее, стал еще более склонен к поиску виноватых, когда что-то шло не так.

К несчастью для Хрущева, дела на Украине шли далеко не лучшим образом. В 1946 году он признал, что «подготовка, отбор и назначение руководящих кадров в ЦК и областные парткомитеты проводятся неудовлетворительно…»68. Но этого оказалось недостаточно. Украинские коммунисты получили выговор за «недооценку идеологической работы», за то, что позволяли выпуск книг, журналов и газет, содержащих «идеологические ошибки, искажения и попытки возродить буржуазно-националистические концепции»69.

Настроение интеллигенции оставляло желать лучшего: вездесущие информаторы докладывали, что люди жалуются не только друг на друга, но и на самого Сталина70. Во время войны Хрущев, желая привлечь интеллигенцию, взывал к националистическим чувствам украинцев. С началом «ждановщины» он начал нападать на все, что имело в себе хоть какой-то отзвук национализма — в том числе на тех писателей и те книги, которые сам же раньше поддерживал. Летом 1946 года украинский ЦК раскритиковал Союз писателей Украины и его председателя Максима Рыльского за терпимость к «тенденциям, чуждым советской литературе». Несколько дней спустя критике подвергся уже сам Рыльский — он, видите ли, «думает, что ему позволено совершать идеологические ошибки»71. Позже Хрущев писал: «Мне с большим трудом удалось оградить от разносной критики такого заслуженного писателя, каким является Максим Рыльский…»72 Единственный способ защитить друга, а вместе с ним и себя он увидел в том, чтобы напасть на него самому73.

Тем временем экономические условия на Украине все ухудшались. Осень 1945 года выдалась слишком сухой, зима — чересчур суровой. Весна тоже прошла почти без дождей, и в регионе началась засуха. Хрущев вспоминал, что «неурожай был вызван тяжелыми климатическими условиями, а кроме того, слабой механизацией сельского хозяйства, подорванного отсутствием тракторов, волов, лошадей. Недоставало рабочей тягловой силы. Организация работ тоже была плохой: люди вернулись из армии, взялись за работу, но еще не притерся каждый как следует к своему месту, да и квалификация у одних была потеряна, а другие ее совсем не имели»74.

Все это верно — Хрущев не упоминает лишь о грабительской системе государственных налогов, вынуждавшей колхозы сдавать все зерно подчистую75. Урожай в 1946 году ожидался хуже, чем в 1944-м и 1945-м, — однако, вместо того чтобы снизить налогообложение, правительство его повысило — одной из причин было желание поддержать продовольствием коммунистических союзников в Восточной Европе76. «Мы стремились в первую очередь заботиться о государстве и только во вторую — о себе», — писал позже Хрущев. План на Украине был установлен «волевым методом, хотя в органах печати и в официальных документах он „обосновывался“ научными данными… При этом исходили главным образом не из того, что будет выращено, а из того, сколько можно получить в принципе, выколотить у народа в закрома государства. И вот началось это выколачивание. Я видел, что год грозит катастрофой. Чем все закончится, трудно было предугадать»77.

Налоги в самом деле были непомерными, но ответственность за их завышенные цифры лежала прежде всего на самом Хрущеве78. Как и в случаях с Киевом и Харьковом во время войны, он дал Сталину повод для необоснованных надежд — и слишком поздно, сообразив, что делает, попытался спасти ситуацию. По словам домоправительницы Сталина, «некоторые партийные руководители, которые потом поднялись очень высоко, приезжали к нему с юга (летом 1946 года. — У. Т.) и докладывали о состоянии сельского хозяйства на Украине. Привозили с собой такие огромные дыни, что в руках не удержишь. И овощи, и фрукты, и пшеницу — все, чтобы показать, как богата Украина. А тем временем шофер одного из руководителей — Никиты Хрущева — рассказывал обслуге, что на Украине голод, что в деревнях нечего есть, что крестьянки пашут на коровах»79.

Тем тяжелее вина Хрущева, что из писем крестьян он прекрасно знал, как обстоит дело в действительности. «Вот, товарищ Хрущев, — писал ему председатель одного из колхозов, — выполнили мы свой план хлебозаготовок полностью, сдали все, и теперь у нас ничего не осталось. Мы уверены, что держава и партия нас не забудут, что они придут к нам на помощь». «Автор письма, следовательно, считал, — замечает Хрущев, — что от меня зависит судьба крестьян. Ведь я был тогда председателем Совета народных комиссаров Украины и первым секретарем ЦК КП(б)У, и он полагал, что раз я возглавляю украинскую державу, то не забуду и крестьян». Однако, как бы Хрущев ни хотел помочь, «когда хлеб сдается на государственный приемный пункт, я не властен распоряжаться им, а сам вынужден умолять оставить нам какое-то количество зерна, в котором мы нуждались»80.

Даже при этом горестном воспоминании Хрущев не забывает полностью повторить все свои титулы. Хотя временами он и вправду защищал народ от собственного правительства. Приехав в свою бывшую «вотчину», Петрово-Марьино, он с изумлением и ужасом узнал, что государство отобрало у местных колхозов все зерно, а теперь требует еще и посевной материал. «Мы ж не цыгане какие! — по словам местного партсекретаря, воскликнул Хрущев, когда об этом услышал. — Нам же надо сеять!»81

«Пошел голод. Стали поступать сигналы, что люди умирают, — писал он позже. — Кое-где началось людоедство. Мне доложили, например, что нашли человеческие голову и ступни под мостом у Василькова (городка под Киевом). То есть труп пошел в пищу».

Алексей Кириченко, первый секретарь Одесского горкома, проверявший условия жизни и быта крестьян, описывал Хрущеву следующую сцену: «Видел, как женщина на столе разрезала труп своего ребенка, не то мальчика, не то девочки, и приговаривала: „Вот уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим. Этого хватит на какое-то время“. Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей». «Рассказывая эту историю, — добавляет Хрущев, — я вновь переношусь мыслями в то время. Прямо вижу эту ужасную сцену. Но что я мог сделать?»

Зрелище новых и «ненужных» страданий народа (к «необходимым» страданиям он давно притерпелся) заставило Хрущева решиться на рискованный шаг. Если верить его мемуарам, в конце концов он открыл Сталину неприукрашенную правду: «В прошлом мне иногда удавалось прорываться через бюрократические рогатки… Иногда, если мне удавалось хорошо подобрать факты и связать их стройным логическим изложением, факты говорили сами за себя и Сталин становился на мою сторону»82. Но в этот раз было иначе. Рассказав Сталину по телефону о голоде, «повесил телефонную трубку, думал — все. Сталин ничего мне не сказал, я слышал только его тяжелое дыхание». В другой раз Сталин жестоко распек своего подчиненного: «„Мягкотелость! Вас обманывают, нарочно докладывают о таком, чтобы разжалобить и заставить израсходовать резервы“. Он считал, будто я поддаюсь местному украинскому влиянию, что на меня оказывают такое давление и я стал чуть ли не националистом, не заслуживающим доверия»83.