Кетиль Бьёрнстад - Пианисты

• Название: Пианисты
• Автор: Кетиль Бьёрнстад
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904561-38-3

Роман «Пианисты» норвежского писателя Кетиля Бьёрнстада открывает малознакомый нам мир, где музыка похожа на спорт, где важны техника, выносливость и амбиции, мир, где малейшая ошибка может стать фатальной…

15-летний пианист Аксель Виндинг своей любовью к музыке обязан матери. Они проводят вечера вместе, слушая концерты классической музыки, пойманные на плохоньком радиоприемнике. Их семья небогата, но мама готова пойти на все ради того, чтобы сын стал выдающимся пианистом. Когда внезапно она погибает, Аксель бросает школу, чтобы все силы отдать подготовке к Конкурсу молодых пианистов в Осло. Но в этом он не уникален. Среди горстки отобранных для участия в конкурсе учеников оказывается и Аня Скууг — соседка, в которую он влюблен.

На молодых пианистов давит многое: воля родителей, самолюбие преподавателей и — самое главное — их собственные амбиции. Все их мечты воплощены в «Солнце» Мунка, которое висит в большом концертном зале. Но на этом солнце многие сгорят…

Трудные вначале, страницы романа постепенно захватывают — и уже не отпускают. Это тонкий и серьезный роман для юного и взрослого читателя о переходе во взрослую жизнь, о смерти, о любви и насилии, о бессилии и страсти.

---

— Понимаю. — Я говорю, не открывая рта. Пузырек с водой для полоскания рта, который я всегда ношу с собой, должно быть, выпал из кармана, когда я споткнулся и упал.

— А вот про тебя я знала, — говорит она. Голос у нее более низкий, чем я думал. Более теплый. Она могла бы петь Брамса и Рихарда Штрауса, как пела Кэтлин Ферриер. Моя защита рухнула, рассудок испарился, юмор исчез. Я боготворю этот голос, так же как боготворю ее всю — чистые черты лица, тонкую талию, гордую осанку. В моем мире она вне конкуренции.

— Откуда?

— От моей учительницы. Сельмы Люнге.

— Ты занимаешься с Сельмой Люнге?

— Это была тайна. До сих пор.

— Почему ты держала это в тайне?

— Потому что не была уверена, что хочу именно этого.

— Ты имеешь в виду, быть пианисткой?

— Да. Конечно. Музыкой не занимаются, если не имеют серьезных намерений. У тебя, например, серьезные намерения?

— Да.

— И все-таки ты чуть не опоздал на трамвай.

— Я должен поблагодарить тебя. Это было великодушно с твоей стороны.

— Не стоит благодарности. Как бы я выглядела, если бы не постаралась помочь конкуренту!

— Значит, ты знала, что я тоже иду на трамвай?

— Конечно, знала.

— И каждый раз, когда мы с тобой встречались на улице, ты знала, что мы с тобой будем конкурентами?

— Да. Фру Люнге знала фамилии всех, кто будет участвовать в отборе. Твоя фамилия была мне известна. Ведь мы оба живем в Рёа.

— А что еще фру Люнге сказала тебе обо мне?

— Что ты талантлив, но не так, как это кажется тебе самому.

Аня Скууг смеется. Это уже дерзость. Оскорбление. И все-таки мне нравится, как она смеется. Я хотел бы, чтобы она никогда не перестала меня оскорблять.

— Спасибо, — говорю я.

— Не за что. — Она лукаво улыбается.

— Ты не нервничаешь? — спрашиваю я.

— А чего мне нервничать? Я знаю, что мне по силам. А если б не знала, я бы не участвовала в конкурсе.

И она уходит. Прямо на сцену. Я забыл, что сейчас ее очередь.

Я остаюсь, мне не по себе, у меня немного кружится голова. Подходит Ребекка и внимательно на меня смотрит.

— Ты, кажется, покачнулся?

— Тебе показалось.

— Одно мгновение ты был похож на падающую башню в Пизе. Ишь, как она на тебя подействовала!

— Она? Да я ее и не знаю!

— Кто она?

— Понятия не имею, хотя давно ее вижу. Она живет по соседству, на Эльвефарет, учится в частной школе, дочь Скууга, Брура Скууга, знаменитого нейрохирурга.

— А с кем она занимается музыкой?

— С Сельмой Люнге.

— С Сельмой Люнге? Это невозможно. Я бы об этом знала!

— Нет. Это была тайна.

— Почему?

— Потому что так захотела Аня Скууг. Она не хотела, чтобы об этом знали, пока она не была уверена, что это серьезно. Так она сказала.

— Серьезно, что?

— Что она серьезно решила стать концертирующей пианисткой, конечно.

— Она уже так продвинулась?

— Безусловно.

— И до сих пор никто из нас ее не слышал?

— Да. Но теперь услышим.

— Надо будет поговорить об этом с фру Люнге.

Ребекка сердится. И я ее понимаю. Такие секреты нехарактерны для преподавателей музыки. А Ребекка Фрост уже много лет берет уроки у Сельмы Люнге.

Я чувствую себя одураченным, не совсем понимая, почему. Меня тревожит чувство, что я что-то упустил. Сейчас все педагоги сидят в зале и слушают, как мы играем, один за другим. Там Сельма Люнге. И один из Рифлингов. И Амалие Кристи, и Элине Нюгорд, и Карен Орс Бюгге, и фру Альм, и фру Лёкен, и фру Стугу, и Ханна-Марие Вейдал, и Мод Вебстер, и Эрлинг Вестер, и все остальные сидят там, притихшие как мыши, исполненные надежд и гордости за своих учеников. А я и не знал, что Аня Скууг тоже играет на фортепиано, бормочу я себе под нос. И сам слышу в своем голосе обиженные нотки. Она могла бы раньше сказать мне об этом.

На отборе нам не разрешают сидеть в зале. Судить друг друга мы сможем только в финале. А мы еще не там, не в Ауле под мунковским «Солнцем». Мы еще боремся со своими чувствами, техникой и умом, чтобы попасть туда, Аня Скууг — первая из старшего класса играет перед жюри.

— Надо же, она занимается с фру Люнге! — возмущается Ребекка.

— Неужели никто из нас ничего о ней не знает? — удивляется Фердинанд Фьорд. — Не помню, чтобы я где-нибудь ее видел.

— Правда, это странно, — говорю я. — Меня это тоже удивляет. Ведь мы ходим на все концерты в Ауле или в других залах. И никто никогда ее там не видел?

— Я точно не видела, — твердо говорит Ребекка.

— Я тоже. — И у меня внутри возникает неприятное чувство.

Аня выходит через несколько минут. Лицо пылает, как будто ее лихорадит, как будто она только что совершила что-то предосудительное.

— Все прошло хорошо? — спрашивает Ребекка. Она очень любопытна. У нее нет сдерживающих центров.

Аня Скууг пожимает плечами. Это равнодушное движение противоречит ее пылающему лицу.

— Сносно, — отвечает Аня.

— Что это означает?

— Что я могла бы сыграть лучше, если бы захотела.

— Но ты не захотела?

— На этой стадии — нет. Ведь это всего лишь отбор. В финале я сыграю иначе.

— Значит, ты считаешь, что пройдешь в финал?

— Разумеется, пройду.

— Почему ты так уверена?

Аня опять пожимает плечами.

— Это всегда чувствуешь. Не зря же я потратила на занятия музыкой большую часть своей жизни!

При этих словах мне становится страшно. А что могу сказать я? Потративший на музыку многие месяцы жизни? Что, если я не пройду отбор? Тогда я каждый день буду считать неудавшимся и напрасным. Или всю жизнь буду нести эти грустные, бессмысленные дни как тяжелую ношу.

Я нервничаю как никогда. Меня трясет, и я весь покрываюсь испариной. Наверное, по мне это видно, думаю я.

Но никто ничего не говорит. Только Ребекка не спускает с меня глаз. Кажется, она все понимает. И переживает за меня.

Неожиданно наступает моя очередь.

Я сижу за роялем. Самоуверенности как не бывало. Передо мной темная стена. Я называю ее залом. Там, в зале, в этой темной стене, сидят люди, которых я боюсь. Боюсь жюри, этих трех серьезных людей. Боюсь Сюннестведта с его дурным запахом изо рта. И других преподавателей музыки. Но больше всего я боюсь Сельмы Люнге, красивой легендарной Сельмы Люнге, уроженки Германии, не устоявшей перед норвежским философом Турфинном Люнге во время своего турне по Скандинавии в конце пятидесятых годов. Теперь они живут в старом доме на Сандбюннвейен, на другом берегу реки. И неожиданно, пока я стараюсь сосредоточиться на Бахе и Дебюсси, мне в голову приходит, что из их дома, большой старой виллы в швейцарском стиле, им, наверное, виден мой ольшаник и омут, где нашли маму. А когда я сидел на скользких камнях на дне долины, слушал шум реки и музыку, звучавшую в моей голове, и ни о чем не подозревал, Аня Скууг сидела за роялем у Сельмы Люнге, играла, училась и овладела инструментом лучше, чем я со своим вечным упрямством. Потому что Сельма Люнге — умная женщина, и это все знают. До сих пор ходят легенды о ее последнем концерте в Ауле в 1960 году, как раз перед тем, как она вышла замуж за Турфинна Люнге и решила оставить свою исполнительскую карьеру, хотя у нее был контракт с самим Deutsche Grammophon на исполнение концертов Брамса вместе с Рафаэлем Кубеликом и оркестром Баварского радио. Ведь она была из Мюнхена, жила в Швабинге и была знакома с такой знаменитостью, как Пауль Хиндемит. Она играла в больших концертных залах по всему миру, ее игрой восхищались премьер-министры и президенты. Однако она предпочла это оставить и родить детей от Турфинна Люнге, который тоже был мировой величиной благодаря своему амбициозному труду «О смешном». Говорили, что этот труд был написан человеком, который сам умел только хихикать. Я слышал это от мамы, хотя мама была горячей поклонницей Сельмы Люнге. Я не раз спрашивал у мамы, почему бы мне не заниматься с фру Люнге, но мама всегда отводила глаза и говорила, что фру Люнге «слишком дорогой педагог». Однако это была неправда, я видел это по маминому лицу. Мама восхищалась Сельмой Люнге и была на ее большом прощальном концерте в Ауле, подобного концерта под «Солнцем» Мунка еще никогда никто не слышал. Красота и талант Сельмы Люнге сделали ее легендарной, а я знал, что мама опасается таких легенд. Она хотела единовластно распоряжаться мною, думал я. И боялась соперниц. А Сельма Люнге была бы для нее слишком сильной соперницей. И вот я сижу за роялем в Доме лектора и чувствую, что фру Люнге, наверное, слишком сильна и для меня. Мне трудно примириться с тем, что она сказала про меня Ане Скууг. С тем, что я талантлив, но не так, как это кажется мне самому. И угораздило же меня выбрать именно «Лунный свет»! Как исполнить это произведение талантливо, по-новому, неожиданно, сентиментально и захватывающе и в то же время не потерять своей индивидуальности? Я сижу за роялем и чувствую, что это невыполнимая задача. Всего четыре минуты, и все мои труды последних месяцев окажутся напрасными. Я начинаю. Звучат первые ре-бемоль-мажорные терции. Я всегда боролся с сомнением, серьезным сомнением: достаточно ли я талантлив? Удастся ли мне, как ни странно, столь же не по годам самоуверенному, как и Аня Скууг, стать пианистом, сделать сольную карьеру? Как вообще становятся пианистами? Почему для меня это так важно? Безусловно, это связано с мамой, с ее властью надо мной, ее влиянием на мою жизнь, но этого мало, она как будто знала меня лучше, чем я сам, руководила мной, хотя не подавляла и мою собственную волю. И только мама могла сказать, хорошо или плохо я играю, она слышала все неестественное, и я нуждался в ее указаниях. Теперь мне никто этого не скажет. Я сижу на сцене, играю Дебюсси, и меня одолевают сомнения. Сюннестведт, мой преподаватель музыки, сидит в зале и молится, чтобы я прошел в финал, ибо тогда сильно укрепится его репутация как педагога. Конечно, я пройду в финал, думаю я, стараясь в то же время, чтобы арпеджио в левой руке звучали не слишком быстро и небрежно, что иногда случается даже у более опытных пианистов, чем я.