Горан Петрович - Различия

• Название: Различия
• Автор: Горан Петрович
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01405-1

Сборник новелл «Различия» (2006) — это пять попыток известного сербского писателя Горана Петровича (р. 1961) рассказать о лирической и трагической сторонах жизни через ее отражения в иконописи, фотографии, кинематографе, музыке, калейдоскопе телевизионных передач.

Меня всегда влекли пограничные ситуации. Тот невидимый шов, который делит мир на сферу реального и воображаемого. Тот барьер, который лежит между трагическим и комическим, человеческим и животным, прошлым и будущим, счастьем и несчастьем, историей и мифом... Литература именно такое место, где что-то заканчивается, а что-то начинается, где смешиваются жалость и радость, поскольку вы находитесь вне границ познания, вне территории логики, ощущая страх и любопытство одновременно.

Горан Петрович

---

— Прошу прощения, товарищ, а не господин, — язвительно заметил Абрамович.

— Не волнуйтесь... — продолжал доктор Миле Граф. — Во-первых, от этого не умирают. Во-вторых, вам обязательно нужно показаться неврологу. В-третьих, я дам вам направление и к ортопеду... Хотя уверен, мои коллеги скажут вам то же самое: это непроизвольное движение инициируется непосредственно вашим позвоночником. Скажите, товарищ Аврамович, а не было ли у вас не так давно какого-нибудь ущемления или травмы?

— Насколько я помню, нет, — невольно солгал Аврамович.

И так и не послушался совета терапевта Миле Марковича Графа, не стал показываться специалистам. Раз ничего страшного нет. От такой болезни — «голосования» — не умирают. Так что с ним самим, а это самое главное, ничего не случится.

Персональное разрешение на вход

В тот день, как обычно, во втором ряду расположился известный городской пьянчуга, некий Бодо, с полноценным сухим пайком туриста, состоявшим минимум из двух бутылок пива, половины буханки хлеба и нескольких кусков салями «Альпийская». У него была привычка, сидя в зрительном зале, как следует подкрепиться, залить еду соответствующим количеством алкоголя, затем громко рыгнуть, потом зевнуть, а после этого ритуала надеть дешевые солнечные очки и тут же заснуть сном праведника. Не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит на экране.

За билет он никогда не платил, старик Симонович позволял ему проходить просто так, это было своеобразное персональное разрешение на вход, которое Бодо считал своей пожизненной и неотъемлемой привилегией. (Правда вечно мрачный билетер Симонович поступал так прежде всего ради укрепления собственного положения. Это был один из способов на глазах у всех вернуть пошатнувшуюся уверенность в своем могуществе, доказать, что на самом деле от него зависит больше, чем это принято считать в последнее, новое время.)

У Бодо, закоренелого алкоголика, которого социальные службы не раз направляли на принудительное лечение, по всему городу было несколько «баз», а в кармане — план с точным обозначением расположения «имеющихся на данный момент средств корректировки действительности». Выглядел план приблизительно так (особо подчеркиваю слово «приблизительно», чтобы кто-нибудь не вообразил, что указанные «средства» все еще находятся на своих местах, и не трепал бы себе нервы, безуспешно пытаясь их отыскать):

• три кружочка — три бутылки розового из Трстеника, в городском парке, под плитой памятника погибшим партизанам, доступны в любое время за исключением моментов возложения венков в дни государственных праздников;

• один квадратик — бутылка настоянной на полыни «стомаклии» в бачке мужского туалета, на втором этаже поликлиники, где находились кабинеты психотерапевтов и психиатров (сестры в регистратуре не верили собственным глазам: направляясь к вызвавшему его специалисту, Бодо двигался «по вектору», а возвращался «по амплитуде»);

• трапеция — фляжка «влаховца» в пыльной живой изгороди из букса возле здания МВД, из-за которой Бодо, когда его сажали на несколько суток за пьянство, всегда добровольно вызывался ухаживать за растениями, хотя иногда его арестовывали и просто за «самоинициативную» стрижку кустов;

• прямоугольник — некоторое количество холодной ракии в бутылке, опущенной в окно измерительного колодца городской водокачки, недалеко от водной станции с байдарками, там, где лестница выходит к реке, причем эта ракия была мягкой и не такой крепкой, как обычно, так сказать, «спортивный вариант»;

• бесчисленные треугольники — спрятанные по всему городу стограммовые «мерзавчики»...

Оставалось только, ориентируясь по карте, беззаботно передвигаться от одной точки к другой.

Клубок шерсти всегда наготове

Сразу за Бодо, в третьем ряду, в центре, съежился некто Вейка, бездомный, в любое время года облаченный в широченный плащ-болонью. Всякий раз, когда народные дружинники останавливали его для проверки документов и высокомерно интересовались местом жительства, он отвечал: «Как это где? А глаза у тебя есть? Не видишь разве, я живу в плаще! Номер XXXL. Вместительный, пять удобных карманов, высокий воротник, не промокает».

Между прочим, этот Вейка был легким как перышко. В нем, похоже, и пятидесяти килограммов не было. И то, если взвешивать на оптовых весах, которые чаще показывают в пользу перекупщиков. Он покидал улицу, стоило дрогнуть хоть одному листику на окружающих площадь старых липах. Дело в том, что он панически боялся, как бы его не унесло ветром — туда ли, сюда ли, куда-нибудь далеко, откуда он не сумеет вернуться. Должно быть, поэтому в карманах его «болоньи» всегда лежали пригоршни мелочи. И поэтому же он никогда не брал милостыню бумажными деньгами, только монетами, ценя в них не номинальную стоимость, а вес. Кроме мелочи, его карманы постоянно хранили несколько клубочков красной шерсти. Нитка одного из них обязательно была продернута через петлю на отвороте плаща и завязана узелком. Рыболовную леску и другие пластиковые разновидности веревок он презирал, а кроме того, был уверен, что красная шерсть — отличное средство против сглаза.

Прислушиваясь к каждому шороху, шарахаясь от любого чиха или глубокого вздоха, Вейка все время старался где-нибудь укрыться. Показывая на небо, он всем доверительно повторял: «Хотите верьте, хотите нет, но кто-то, может, американцы, а может, русские, там, наверху, поднял засов и открыл дверь, а может, окно, а может, заслонку дымохода, откуда я знаю, что именно... Вы разве не чувствуете, что прямо из космоса ужасно дует? Вот так дует, дует, проветривается, а в один прекрасный день этот космический сквозняк всех нас и сдует, унесет, как сухую солому».

Господь Бог

Вот таким был Вейка, а четвертый ряд, словно по неписаному закону, принадлежал ромам. Или, как их тогда называли, цыганам.

В тот раз их было всего двое — Гаги и Драган. Чтобы хоть как-то различать их, следовало знать, что настоящее имя Гаги было Драган, а у Драгана имелось прозвище — Гаги. Первый Гаги, тот, что немного постарше, был неграмотный, так что второй Гаги всегда читал ему то, что написано мелкими буквами в титрах, ну да, там, внизу...

Но учитывая, что и младший из них не особенно ладил с азбукой, а написанные внизу диалоги сменялись быстрее, чем ему удавалось их прочитать (кстати, иногда их было почти не разобрать, поскольку густо набитые буквы со временем выцветали), он пускался в довольно вольную импровизацию, добавляя от себя то, что не было сказано. Через четверть часа Драган увлекался настолько, что трактовал реплики исключительно по собственному усмотрению. Постепенно все больше и больше воодушевляясь. Просто удивительно, как может преобразиться одна и та же история в зависимости от надежности посредника. Единственное, чего не любил Драган, так это смотреть с Гаги отечественные фильмы. Тут у него не было простора для творчества, для размаха. Тут каждый говорил ровно то, что произносил.

Нужно заметить, что старший Гаги относился к Драгану почти как к Господу Богу. Даже тогда, когда было очевидно, что Драган сочиняет.

— Не пропускай! Что он говорит? Что он сейчас сказал? — тыкал Гаги локтем в бок своего товарища, если тот замолкал в те моменты, когда актеры на экране выразительно, драматически молчали.

— А что я должен говорить? Выдумывать?! — наигранно сердито ставил его на место Драган. — Да никто из них и рта не раскрыл! Небось и сам слышишь? Вон тот, главный, кивнул тебе, поздоровался, лично и персонально!

Не суй нос в действие фильма!

— Послушайте! Ну как вам не стыдно обманывать человека? — слышался из пятого ряда голос чрезвычайно серьезного господина Джорджевича.

На случай, если сейчас отыщется кто-нибудь, кого интересуют детали: Джурдже Джорджевич, преподаватель гимназии, предмет — тогдашняя югославская литература и сербохорватский язык. Досрочно отправлен на пенсию. Однажды, проверяя одну очень плохую письменную работу, темой которой был какой-то государственный праздник, а автором старшеклассник — активист коммунистической молодежной организации, Джорджевич, несмотря на то что ему «советовали» другое, прокомментировал и оценил это сочинение, заканчивавшееся патетическим возгласом: «Пусть вечно живет товарищ Тито!», так: «Конечно, пусть живет вечно! А какие варианты? Очень плохо (1)!»

— Вы меня слышите? Я спрашиваю, как вам не стыдно обманывать человека? — повторил господин Джорджевич, который принадлежал к той породе людей, которая зовется занудами.

Драган, возможно из-за того, что совесть его была нечиста, промолчал. Он, видно, все-таки отдавал себе отчет в том, что перестарался. И не хотел ввязываться в полемику. Однако Гаги обернулся и как отрезал: