Норман Мейлер - Американская мечта

• Название: Американская мечта
• Автор: Норман Мейлер
• Жанр: Классическая проза

---

Но на улице перед боковым входом были припаркованы во втором ряду три лимузина, а рядом с ними расположился целый отряд полицейских на мотоциклах. На мгновение меня охватила паника – они приехали за мной, наверняка они приехали именно за мной, я закурил сигарету, чтобы прийти в себя и решиться прошагать мимо них и войти в фойе, а там пройти мимо восьмерых мужиков ростом более шести футов, симпатичных на вид, похожих на быков-производителей призовой породы. Их пастухом (я чуть было не врезался в него) был толстый коротышка-сыщик из гостиничной службы, хорошо одетый, с круглым обидчивым лицом и гвоздикой в петлице. Он стоял возле лифта и, когда я подошел, сделал две вещи одновременно: постарался не удостоить меня взглядом и ухитрился осмотреть мою одежду. Что-то во мне или со мной было не в порядке, он чувствовал это, – вероятно, смутное воспоминание о моей фотографии в газете. Но он отмахнулся от этого и повернулся к лифтерше:

– Она спустится через три минуты. Примерно через минуту я отправляюсь с вами на этаж.

И тут я понял, что полицейские должны были сопровождать первую леди к ее лимузину или отвезти в ночной клуб заморскую принцессу, некая высокопоставленная дама должна была вскоре спуститься сюда – и у меня не было ни малейшего желания дожидаться ее. В воздухе витала сдержанная мужская напряженность, точно в кабинке кассира. Поэтому я вышел на улицу, раскрыл зонтик, быстро одолел обратный путь к главному входу, улыбнулся швейцару и вскарабкался по мраморным ступеням в вестибюль отеля. По мере восхождения меня охватывала усталость альпиниста. Боль пронзила мое тело между плечом и грудью, такая сильная, что казалось, вот-вот выйдет из строя нерв, – а ведь ничто не могло спасти меня, кроме самой боли – вот она достигла своего апогея, разжала железную хватку, выровнялась, пропала, оставив меня озираться по сторонам в вестибюле «Уолдорфа». На мгновение я словно умер и очутился в преддверии ада. Мне уже давно являлось видение ада: не в деталях, а общее впечатление. Гигантская хрустальная люстра над головой, красные ковры, гранитные колонны (по мере моего продвижения вперед), высокий, кажется, позолоченный потолок, черно-белый пол, а затем сине-зеленое помещение, в центре которого высились часы девятнадцатого века, восемь футов высотой, с барельефами человеческих лиц: Франклин, Джексон, Линкольн, Вашингтон, Грант, Гаррисон и Виктория, год изготовления тысяча восемьсот восемьдесят восьмой, а вокруг часов грядка тюльпанов, выглядевших столь скульптурно, что я даже нагнулся и пощупал их, чтобы убедиться, что цветы живые.

Мне хотелось выпить, но бар был уже закрыт. Мимо меня проплыла старуха в горностае, оставляя за собой аромат духов, столь же неясный, как дух из шкатулки с драгоценностями. Но вестибюль «Уолдорфа» позади меня напоминал один из тех молчаливых залов в казино в Монте-Карло, тех мертвых пространств, которые как бы окружают уходящего прочь человека, просадившего здесь за час целый миллион. У меня возникла мысль взобраться пешком до апартаментов Келли, одолеть все тридцать маршей, мимолетная мысль, но она не оставляла меня. Я чувствовал, что это необходимо сделать, что это было бы равнозначно походу в Гарлем. Но я был не в силах сдвинуться с места. Мне казалось слишком большим геройством взбираться по этой лестнице, построенной на случай пожара, проходить через западни и засады, через юдоли проклятия, изрыгаемого сном богачей, и сталкиваться с ночными детективами. Я живо представил себе свою фотографию в газетах: профессор в роли ночного вора! Нет уж! И все же я был уверен, что лучше было бы взобраться по этой лестнице, подняться сквозь страх и страданье, пусть даже свалиться бездыханным в миг, когда откажет сердце, чем вознестись наверх в лифте, прорвав пояса психического магнетизма, охраняющие башню отеля.

В нише на первом этаже, на один пролет выше главного входа в отель, было уютно и тесно, как в салоне машины. Поджидая лифт, я погрузился в изучение дверей, фриза с изображением нимф, лесных дриад с волосами из нержавеющей стали и небольшими стальными грудками. Лифт остановился тут словно бы нехотя, так, словно в этот час посетителям не пристало приходить сюда. Я назвал лифтерше – крепкой, как репка, – имя Барнея Келли, и она окинула меня изучающим взглядом сотрудника полиции.

– Мистер Келли ждет вас?

– Разумеется.

На меня пахнуло горячим воздухом из шахты лифта, и из моих легких вырвался щедрый выхлоп, точно я заснул в комнате с камином, а очнувшись от долгого чувственного сна, обнаружил, что пламя сожрало весь кислород и сатировы небеса моих сновидений были всего лишь удушьем. Мы поднимались вверх, быстро проносясь мимо этажей отеля, и зонтик у меня в руке дрожал, как прут, точно ивовый прутик для определения грунтовых вод, вот здесь и еще вот тут, мы поднимались вверх мимо некоего воплощения скверны по левую руку, а там, по правую – мимо некоей загадочной концентрации, тайнописи клаустрофобии, бездн открытого пространства, а вот теперь сквозь эссенцию скорби – ах, какая печаль окружает богачей – и в моем мозгу вдруг закачалась стрелка компаса, указывающая направление, мне показалось, будто мы не поднимаемся вверх по шахте лифта, а едем по тоннелю, и я вновь почувствовал, как из меня начала истекать самая светлая часть моей души, яркие краски, озарявшие сцену моих сновидений, потускнели, нечто жизненно важное было готово покинуть меня навеки; менее тридцати часов назад я уже потерял какую-то часть своего «я», она унеслась к луне, покинула меня в тот самый миг, когда я не решился прыгнуть вниз, и в тот миг меня навеки покинула некая способность души умереть там, где ей пристало, смириться с поражением, погибнуть достойно. А сейчас меня готовилось оставить нечто иное, уверенность в любви, знание того, что любовь – награда, ради которой стоит жить, а голос, присутствия которого я более не мог отрицать, внушал мне через зонтик: «Ступай в Гарлем. Если ты любишь Шерри, ступай в Гарлем – прямо сейчас». Я понял, что боюсь Гарлема, и возразил: «Дозволь мне любить ее, но не столь отчаянно и обреченно. Нет никакого смысла отправляться в Гарлем. Дозволь мне любить ее и не сходить при этом с ума». «Те, что в здравом уме, никогда не бывают свободны», – сказал голос. «Тогда позволь мне быть свободным от тебя». «Как тебе будет угодно», – молвил голос, и нечто отделилось от меня, образ Шерри, выгравированный в моей памяти, растаял как туман. Ручка зонтика обожгла мне руку, и я качнулся. Лифт остановился, толчком отозвавшись в моей груди: мы прибыли на место.

Я вышел в холл, большой, с ковром изысканного бежевого цвета и бледно-зелеными стенами, светлыми, точно листья по весне. Дверь в апартаменты Келли была мне знакома: под кнопкой звонка тут был медальон с изображением герба Мангаравиди и Кофлинов, разделенный на четыре квадрата: первый и четвертый красного цвета – неистовый лев, второй и третий – черный соболь, премудрый змий, коронованный на лазурном фоне, – так Дебора истолковывала эти символы и девиз: «Victoria in Caelo Gerraque».6 На секунду меня затрясло, точно от холода. Не из-за девиза (хотя и из-за него тоже), а от воспоминаний о тех нескольких разах, когда я подходил к этой двери. Я поднял дверное кольцо.

Открыла мне Рута. На ней было роскошное черное шелковое платье и жемчужное ожерелье. Она повернула ко мне лицо – пикантное, накрашенное, испытующее, прожорливое, – и энергия вернулась в мою кровь, мне перестало казаться, будто кровь утекает из меня к луне, нет, новое скотское буйство сулило мне жизнь, я стоял в дверях, рассматривая Руту, и в душе у меня зарождалось целебное здоровье.

– Хорошо выглядишь, – сказал я.

Она улыбнулась. Сутки и еще два-три часа прошли с тех пор, как она покинула полицейский участок, но уже успела побывать в салоне красоты, разумеется, самом шикарном в Нью-Йорке. Рыжина ее волос была сейчас безупречна, точно рыжие и бурые тона поленьев в костре, уже тронутые пламенем, очень нежным пламенем, похожим на красноватый оттенок глины, который укрепил костер.

– Добрый вечер, мистер Роджек, – сказала она.

В последний раз, когда я видел Руту так же близко, волосы ее были растрепаны, проглядывали корни, помада была размазана, одежда распахнута, груди лежали у меня в ладонях, и мы оба задыхались в спешке совокупления. Дух того соития вернулся ко мне из моего собственного тела, пришел моим запахом, и между нами повисла некая двусмысленность. Острый носик Руты, чувствительный ко всякой перемене настроения, точно кошачья антенна, метнулся в сторону и нацелился в незащищенное пространство между моей щекой и ухом.

– Что ж, спасибо за хорошее поведение в полиции, – сказал я.

– О, вы слишком добры ко мне.

Мы оба подумали о том, что она вела себя далеко не так хорошо, во всяком случае – с полицией.

– Но я и впрямь старалась не навредить вам. В конце концов, вы мне отнюдь не противны.