Лидия Громковская - Николай Александрович Невский

• Название: Николай Александрович Невский
• Автор: Лидия Громковская
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

Эта книга знакомит с жизнью и научной деятельностью видного советского востоковеда, лауреата Ленинской премии — Николая Александровича Невского. Выпускник Петербургского университета, Н. А. Невский почти 15 лет прожил в Японии. Занимаясь этнографией, фольклористикой и диалектологией этой страны, ученый совершал путешествия в отдаленные уголки Японии. Авторы знакомят читателя с этим периодом жизни ученого, рассказывают о его работе в Ленинграде и о создании им новой отрасли востоковедной науки — тангутоведения.

---

«Николай Александрович своими занятиями как раз попал в тот момент, — рассказывает Н. И. Конрад, — когда в Японии начала создаваться новая крупная этнографическая школа. Вместо прежних неопределенных этнографических исследований — настоящая научная этнография, во главе которой встал Янагита Кунио, очень крупный этнограф… Этот человек буквально влюбился в этнографию. И сумел привлечь средства для основания одного журнала, который назвал „Кёдо кэнкю" — „Ро-диноведение", если можно так сказать, и начал писать обо всем, что можно было наблюдать в Японии в те времена. В каждом номере такого небольшого журнальчика выступало десять-двенадцать авторов. И мы удивлялись тому, как много в нем сотрудничает этнографов. Как-то раз Накаяма слушал нас, слушал, а потом и сказал: „Видите, вот эти шесть авторов — это Янагита Кунио, а эти пять — я". Так что на первых порах делали журнал они двое…»

Вскоре Н. А. Невский познакомился с Оригути Но-буо и Киндаити Кёсукэ. Но особенно ценным для молодого Невского было знакомство с Янагита Кунио, перешедшее затем в многолетнюю дружбу и сотрудничество.

4 Като Кюдзо. Биография Н. А. Невского.—Н. А. Невский. Луна и бессмертие (Цуки то фуси). Токио, 1972 (на яп. яз.).

Крупнейший айновед КиНдаити Кёсукэ вспоминал, что Николай Невский был одним из первых, кто по достоинству оценил книгу Янагита «Тоно моногатари» (1907), которая считается «младенческим криком» японской этнографии. «Тоно моногатари» — собрание мифов Тоно, небольшого городка префектуры Иватэ, справедливо называемого сокровищницей фольклора. Там жил и учительствовал некий Сасаки Кидзэн, этнограф-любитель, знаток родного края, со слов которого Янагита записывал мифы Тоно.

Уже в те годы японцы отдавали дань уважения и восхищения молодому русскому коллеге, но даже самое смелое воображение не могло бы нарисовать того, что произошло в действительности: пройдет немногим более полувека, и Невского назовут «одним из отцов японской этнографии».

Янагита впоследствии писал, что когда к нему впервые пришел 23-летний русский студент с намерением всерьез заниматься японской этнографией, то японскому ученому показалось это удивительным и неправдоподобным. Но вскоре он поверил в Невского.

В августе 1916 года Н. А. Невский загорелся желанием совершить поездку по японским деревням. Он выбрал префектуру Ибараки. Больше всего его интересовали поселки Атэра и Мотиката (округ Кудзи, деревня Тэгано). Ему было известно, что в этих глухих местах еще в ходу древние обряды. Невский хотел бы, чтобы с ним вместе отправился и Накаяма. Накаяма пытался отговаривать Невского, приводил массу неотразимых, по его мнению, аргументов против поездки, но в конце концов согласился, ибо Невский был непреклонен. И в один жаркий августовский полдень они выехали из Токио с вокзала Уэно. Япония — небольшая страна, всего четы-ре-пять часов пути, и ты — в глухой провинции.

Уже через несколько часов Невский и Накаяма достигли деревни Тэгано и направились в деревенскую управу. По случаю воскресенья там было пусто. Накаяма и Невский, окруженные толпой зевак, разыскали дом секретаря управы, изложили ему свою просьбу. Секретарь охотно вызвался помочь, попутно извинившись за неумеренное любопытство местных жителей. Он объяснил это тем, что в этих краях приезжие — редкость, а уж иностранцев и вовсе не доводилось видеть.

4 Зак. 474

Двое молодых людей получили проводника и по горной дороге отправились на северо-запад, к цели своей экспедиции. Невский, по воспоминаниям Накаяма, был сама любознательность. Его интересовало буквально все:.природа, люди, предметы обихода, животные, храмы. Накаяма был поражен его неистощимой способностью задавать вопросы. В первую же ночь путешественники остановились на ночлег в зажиточном крестьянском доме. Туда собрались все, кто составлял местную интеллигенцию, в том числе директор начальной школы. В беседе, которая затянулась до глубокой ночи, приняло участие много народу. Невский точно и не проделал утомительной дороги. Все та же пытливость, стремление получить исчерпывающие ответы на вопросы, которые и японцев зачастую обескураживали. Они как-то раньше не задумывались над происхождением тех или иных обычаев. Так повелось издавна, вот и все. Порой Невский даже раздражался, нетерпеливо переспрашивал чуть помедлившего с ответом. Все услышанное он подробно записывал, стараясь ничего не упустить.

Впоследствии Н. А. Невский совершил еще не одну поездку в северо-восточные провинции5. Во время своих поездок он собрал материал, послуживший основой для статей «Песни при исполнении танца сисимаи», «Магические фигуры из Тоно»6 и др.

«С наступлением весны в деревню проникают различные болезни, от которых страдают деревенские жители. Это серьезная помеха сельскохозяйственным работам во время важного весеннего сезона.

Крестьяне ищут способов избавиться от болезней и применяют различные уловки, чтобы болезни не проникли в деревню.

В префектуре Ибараки каждая деревня и каждая слобода делают следующее: между двух стволов зеленого бамбука протягивают веревку так, чтобы середина ее провисала как кисть. К ней привязывают подношение. Называется это „симэкири". Изготовив такой

5 Так, например, в августе 1917* г. вместе с Янагита Кунио и группой исследователей, интересующихся деревенской архитектурой Японии, Н. А. Невский посетил префектуры Гумма, Иватэ и др.

6 Эти работы вошли в книгу Н. А. Невского «Луна и бессмертие».

нехитрый заслон, успокаиваются и принимаются за сельскохозяйственные работы».

Когда рисовые поля начинают покрываться нежной зеленью, возникает угроза посевам от множества насекомых, которые роятся над посевами. В Тоно, чтобы избавиться от этой опасности, принято устраивать так называемый «муси мацури».

«В назначенный день в каждом крестьянском дворе пелают соломенную куклу величиной около двух сяку7. Ей приделывают лицо, нарисованное на бумаге. В руки вкладывают небольшой деревянный нож. С куклами собираются в центре деревни, отсюда с барабанным боем отправляются на рисовые поля и по межам обходят их. К барабанному бою присоединяется пение, крестьяне с громкими воплями изгоняют вредителей. Оставив кукол воткнутыми на меже, возвращаются домой».

На случай, если в деревню задумает проникнуть вор, «на границе деревни ставят прикрепленную к шесту соломенную куклу величиной около двух сяку. Руки у нее связаны, ноги прибиты гвоздями». Такая мера означала, что вор под воздействием магической силы окажется как бы пригвожденным к месту и не сможет совершить задуманное воровство, или будет схвачен, или почувствует себя плохо и вообще не сможет двигаться. Говорили даже, что кукла при этом принимает обличье вора.

Особое внимание обращает Н. А. Невский на обряды и обычаи, связанные с похоронами. И вот почему:

«С вступлением Японии на сцену мировой истории, или, вернее, общемировой, общегосударственной жизни после Реставрации 1867 года, в этой до того замкнутой Стране Восходящего Солнца замечается явное стремление объевропеизироваться, которое с каждым днем становится все заметнее и заметнее. Первоначальное лишь подражание всему европейскому мало-помалу всасывается в кровь нации, чуждый маскарадный костюм становится понемногу насущной потребностью; одним словом, насильно прививаемая чужая культура влечет за собою и культуру духовную. И это объевропеизирование не ограничивается лишь высшей интеллигенцией, но на-

Сяку — мера длины, равная 30,3 см.

«

кладывает свою печать и на жизнь японского крестьянина, на жизнь японской деревни.

Масса исконных национальных или квазинациональных устоев уже канула в вечность, масса древних, как плохих, так и хороших, обычаев под влиянием нивелирующей руки квазиевропейского воспитания и образования выглаживается из памяти народной; их место занимают или новые, или в большинстве случаев те же, но до неузнаваемости реформированные на новый лад.

Только в глухой деревне, где-нибудь в горах, еще можно, пожалуй, найти нетронутую или почти нетронутую японскую жизнь, но и туда уже проникает всесильная рука новой цивилизации, как некогда туда уже проникали цивилизации буддийская и китайская.

Однако, хотя умы нации и преобразовываются на новый манер, исконные обычаи, в особенности связанные с важнейшими факторами человеческой жизни, как-то: рождением нового индивидуума, браком и смертью, а также религиозный ритуал пока сохраняют много пережитков старины, уживаясь со всесокрушающей силой заморской культуры. Таким образом, в японской деревне даже недалеко от Токио мы можем подобрать еще много фольклорных данных, живо рисующих нам уже отжившие или отживающие свой век взгляды и верования дореформенного японца.

Из всех обычаев, наименее подвергшихся изменениям, как говорит мой уважаемый друг господин К. Янагита, авторитет в области японского фольклора и этнографии являются обычаи и обряды, связанные с похоронами. Причина этого, по его словам, вполне объясняется психологически. А именно: в противовес всем остальным случаям повседневной жизни, позволяющим их предвидеть, обдумывать и делать различные приготовления, что дает в каждом отдельном случае возможность прибегать к новым способам их ликвидации или приведения к желаемому результату, — в противовес всем им похороны сопровождают собою великое явление смерти, наступающее более или менее внезапно, неизбежное, вселяющее человеку и обществу ужас и тем самым отстраняющее их от всяких попыток делать какие-либо приготовления.