Робин Максвелл - Синьора да Винчи

• Название: Синьора да Винчи
• Автор: Робин Максвелл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54446-2

Италия. XV век. Катерина красива и своенравна. Она истинная дочь эпохи Возрождения: знает греческий и арамейский, читает Сократа и Платона, занимается алхимией. Полюбив, она, не считаясь с условностями, рожает ребенка вне брака. Молодую мать разлучают с сыном, по обычаям того времени мальчик должен воспитываться в семье отца.

Когда ее подросшего сына отдают учеником в мастерскую знаменитого художника Верроккьо, Катерина, переодевшись в мужское платье, отправляется вслед за сыном во Флоренцию. Там она знакомится с величайшими художниками и мыслителями того времени, становится близким другом Лоренцо Медичи и участвует во всех начинаниях герцога.

Материнская любовь помогла мальчику вырасти и стать гением, изменившим мир. Звали его Леонардо да Винчи. Этот роман рассказывает правдивую историю его настоящей матери.

---

— Как поживает дядюшка? — с искренним интересом осведомился Леонардо.

— Франческо счастлив, ведь никто не отнимает у него ни любимых садов, ни виноградников, ни овец. Это самое кроткое существо на всем белом свете…

— А он знает?

Леонардо имел в виду мой костюм.

— Только дедушка, Магдалена и он, — кивнула я.

Оживленный Меркато Веккьо встретил нас обычными для рынка многолюдьем и разноголосицей. Нелегко было пробираться с повозкой через лотки с фруктами, овощами, рыбой, мясом и сырами, поэтому мы поневоле замедлили шаг. Леонардо то и дело звучно обменивался приветствиями со знакомыми юношами и чуть ли не с каждым торговцем, но мы нигде не задерживались для разговоров или покупок, мечтая поскорее вырваться из городской сутолоки на сельское приволье.

Однако на Понте Веккьо, где чередой выстроились красивейшие во всей Флоренции лавки ремесленников, построенные из камня, мы с Леонардо испытали сильнейшее искушение остановиться и все-таки поглазеть на товары. Здесь задавали тон ювелирных дел мастера. Они выставили на всеобщее обозрение предметы своего искусства: подсвечники, солонки, блюда и кубки с филигранью — подлинные знаки величия для их обладателей.

За рекой к югу простирался квартал Ольтрамо, гораздо менее населенный, чем остальная Флоренция. Мы, не тратя времени, сразу же углубились в невысокие, покрытые зеленью холмы и, отыскав среди них подходящую ложбинку, устроились в ней, словно меж грудей пышнотелой сладострастницы. Ксенофонт принялся с наслаждением пощипывать свежую травку, а мы, обдуваемые легким ветерком, с восхищенным трепетом взирали на раскинувшийся под нами необъятный город. Отсюда даже багровый купол Дуомо казался не больше половинки грецкого ореха, а самые высокие из башен походили на обструганные палочки!

Невозможно выразить словами, каким наслаждением для меня было уединение на природе с любимым сыном. Меня восхищала и его возмужалость, и его уверенность обретения своего места в мире. При расставании я запомнила его неуклюжим, неоперившимся юнцом, который путался в своих непомерно длинных ногах, стеснялся наметившегося на лице пушка и басовито-визгливых ноток в голосе. Он и теперь не утратил отроческой свежести, но весь его облик уже неопровержимо выдавал в нем мужчину. Его голос приобрел глубину и насыщенность, и я ловила каждое слово Леонардо, не в силах оторвать от него глаз.

— Ты никогда не переставала меня удивлять, мама, — задумчиво говорил он, жуя корочку душистого розмаринового хлебца, — но сейчас я просто-таки поражен. Всего два месяца во Флоренции, а уже дружишь с Медичи…

— Благодаря тебе, сынок! С Лоренцо я познакомилась у вас в боттеге.

— Знакомство — это одно, а приглашение на семейный ужин — совсем другое.

— Все прошло просто великолепно, — принялась рассказывать я, с удовольствием припоминая тот вечер, — Сандро Боттичелли показал нам наипрекраснейшую из картин. Я до сих пор под впечатлением той нашей беседы. — Я намеренно перешла на полушепот, хотя нас никто и не мог подслушать. — Это самая прогрессивная семья во всей Италии, может быть, даже в мире, а они тем не менее не боятся обсуждать донельзя крамольные темы. Они разнесли в пух и прах Папу Пия за то, как он поступил с кардиналом Платиной. — Видя, что Леонардо озадачился, я пояснила:

— Он был библиотекарем в Ватикане. Его заключили в темницу и пытали за приверженность к язычеству.

По лицу Леонардо пробежала недобрая тень, и он потянулся за кожаной сумкой, с которой пришел ко мне.

— Я хотел кое-что тебе показать…

Сын вынул из сумки толстый, большого формата альбом в обложке из плотной черной ткани, составленный из множества листов веленевой бумаги, осторожно развязал тесемки — его сильные, красивой формы пальцы действовали с аккуратностью опытной кружевницы — и разложил передо мной.

На первой странице я увидела знакомые этюды собак — дюжины набросков во всевозможных ракурсах. Этюды заполонили весь лист, если не считать пометок между ними, совершенно нечитаемых, хотя я сразу узнала зеркальный почерк Леонардо.

Он с затаенной улыбкой перевернул страницу. На следующей оказался портрет молодой женщины, выполненный сангиной. Мягкий и мечтательный взгляд Мадонны составлял контраст с ее проказливой улыбкой.

Я молчала от переизбытка чувств, глядя на очевидное доказательство того, как многократно возросло дарование Леонардо. Он снова перевернул страницу — на ней оказался всего лишь один миниатюрный набросок, а остальное пространство вокруг него занимал убористый текст.

Я склонилась над листом, чтобы разглядеть внимательнее, и в ужасе отпрянула: передо мной было изображение вспоротой и выпотрошенной лягушки. Впрочем, нет — все органы оставались на месте, отогнута была лишь кожица. Я впервые узрела подобное — заглянула внутрь живого существа, узнала, как оно устроено.

— Что здесь написано? — ткнула я в отрывок, накорябанный рядом с тельцем освежеванной лягушки, и уловила в своем голосе поспешность, пожалуй, даже страх.

— Тут я описываю сердце и его отличие по фактуре и цвету от прочих внутренностей.

— А это о чем? — указала я на густо исписанный фрагмент со стрелками, направленными на лапки.

Леонардо склонился над листом, молча разбирая свои зеркальные каракули.

— Здесь я задаю вопрос, зачем лягушке перепонки между пальцами и почему у человека они незначительны.

— К кому же ты обращаешь свой вопрос? — ошеломленно осведомилась я.

— Не знаю, — растерянно ответил он. — Раньше рядом со мной была ты, и дядя Франческо, и дедушка. Вася мог спросить. Вопросы у меня и сейчас есть… только отвечать на них некому. — Леонардо вдруг весь залился краской смущения. — Я так люблю нашего маэстро! Он очень добрый и все прощает. Но я все же не решаюсь обращаться к нему с этим и зря тревожить. Понимаешь, мамочка? — умоляюще посмотрел он на меня.

— Конечно понимаю, — поспешно заверила я и кивком велела перевернуть страницу.

На самом деле переживания Леонардо глубоко разбередили мою душу, и я вдруг иначе взглянула на его новую, флорентийскую жизнь. Оказывается, несмотря на гениальность и благоприятствующие обстоятельства, мой сын после трех лет жизни в этом городе по-прежнему чувствовал себя пловцом в бурном море, отданным на волю волн. Были у него и друзья, и снисходительный наставник, но так не хватало людей, которым можно довериться во всем.

Мне не хотелось, чтобы он заметил, как дрожали у меня губы, пока я боролась со всепоглощающей материнской жалостью. Конечно, Леонардо все видел — его наблюдательность не ведала мелочей, — но он тактично вперил взгляд в следующий рисунок, не желая нарушать мое внутреннее уединение.

Я посмотрела на очередную страницу — на ней Леонардо, очевидно, изобразил ту же лягушку, но на этот раз вскрытую со спины. Мышцы и хрящеватый спинной хребет были воспроизведены с невероятной дотошностью.

— Леонардо, такие рисунки… и твои вопросы, они…

— Похожи на ересь?

— Более чем.

— Интересно, откуда я мог понабраться таких опасных склонностей, а? — Он в упор поглядел на меня и улыбнулся. — А люди, с которыми ты теперь водишь дружбу…

— Будь осторожен, Леонардо. Ты не Медичи, и тебе неоткуда взять покровителей, какие есть у них.

— Хорошо. — Улыбка сползла с его лица. — Я буду очень-очень осторожен, обещаю тебе, мамочка. Если честно, эти рисунки я принес, чтобы спрятать у тебя в доме. Кажется, в боттеге я уже начал привлекать ненужное внимание. А там все на виду.

— Твои тайны будут со мной неприкосновенны, — заверила я. — Я сохраню их под замком на верхнем этаже, вместе со своими.

Леонардо отвернулся туда, где раскинулся океан красноватых кровель — Флоренция.

— Ты теперь со мной… — начал он, потом задумчиво смолк и наконец признался:

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

ГЛАВА 12

День выдался пронизывающе-холодный и отнюдь не подходящий для развлечений на свежем воздухе. Кое-где еще не стаяли кучки снега, но в этот воскресный час, когда церкви уже опустели, многие молодые люди все же предпочитали проводить время за подвижными играми, больше похожими на поединки.

Спустившись в отлогую низину меж двумя холмами у северо-восточного городского вала, я застала на ней цвет флорентийской молодежи. Четыре десятка отпрысков родовитейших семейств с ожесточенными лицами носились за кожаным мячом, отбивая его друг у друга.

В этом суровом состязании зевать было некогда: ноги мелькали, руки отбивали, отбирали, толкали. До меня долетали хрипы, крики радости, ярости и досады на слабую игру, а над шевелящейся массой разгоряченных тел курился едва приметный парок.

Ничего не стоило выделить среди прочих Лоренцо: он был самым темным — и волосами, и одеждой. Глядя, как задиристо врезается в гущу соперников его крепкая мускулистая фигура, я подумала, что он, должно быть, и есть самый неистовый участник игрового сражения. Джулиано по сравнению с братом был еще юноша, хотя недостаток силы он компенсировал неукротимой энергией. Был здесь и Сандро Боттичелли, но Леонардо я среди них не заметила.