Клара Ярункова - Единственная

• Название: Единственная
• Автор: Клара Ярункова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

«Единственная» — одна из лучших повестей словацкой писательницы К. Ярунковой. Писательница раскрывает сложный внутренний мир девочки-подростка Ольги, которая остро чувствует все радостные и темные стороны жизни. Переход от беззаботного детства связан с острыми переживаниями. Самое светлое для Ольги — это добрые чувства человека. Она страдает, что маленькие дети соседки растут без ласки и внимания. Ольга вопреки запрету родителей навещает их, рассказывает им сказки, ведет гулять в зимний парк. Она выступает в роли доброго волшебника, стремясь восстановить справедливость в мире детства. Она, подобно герою Сэлинджера, видит самое светлое, самое чистое в маленьком ребенке, ради счастья которого готова пожертвовать своим собственным благополучием.

Рисунки и текст стихов придуманы героиней повести Олей Поломцевой, которой в этой книге пришел на помощь художник КОНСТАНТИН ЗАГОРСКИЙ.

---

Я встала и пошла к себе в комнатку за географией. Когда я проходила через кухню, бабушка погрозила мне рукой. Мама была в ванной, видеть ничего не могла, и я дернула плечом: мол, не обращаю внимания. Но это была неправда.

Теперь я почти все время провожу с Евой. Немного повторяем математику, в ней Ева довольно слабовата, как мне кажется. Я-то лично терпеть не могу повторять. Ненавижу все, что повторяется. Делаю это только ради Евы. И даже, в общем, с удовольствием — приемные экзамены на носу, так что, может быть, мне это и пригодится.

Кроме повторения, я рисую для Евы модели платьев, которые ей бы хотелось иметь. Рисовать она не любит, зато любит модели. А мне это нипочем. Я ей в одну минуту выдумаю хоть десяток.

Мы часто говорим об Имро. Ева все расспрашивает про Шанё Стрелецкого. Сдается, она уже примирилась даже с его веснушками на лбу: ведь ее солдатика перевели в Ружомберок. Из-за этого ей даже не хочется на каток ходить. Но я ее все же раз вытащила, и хорошо сделала. Только я начала зашнуровывать ботинки в раздевалке, как заметила, что ко мне приближаются черные мокасины. Одна пара, но они шагали прямо и остановились около меня. Я уж было разозлилась, поднимаю голову, а это Шанё!

— Наконец-то явилась! — буркнул он, не поздоровавшись.

Что значит «наконец»? И где Имро? Почему его нет?

— Болтаюсь тут из-за тебя третий день, — сердито продолжал Шанё, — и всякий раз выкладывай полтинник за вход!

Третий день! Шанечко, золотой! Спросить его об Имро? Или не спрашивать?

— Имро посылает тебе привет и еще вот это, — он протянул мне какую-то бумажку. — Это в вашу заплеванную «Палацку». Приходи железно! Ну, я пошел. Пока!

И он исчез раньше, чем я успела позвать Еву.

Я рассмотрела бумажку: билет в кино «Палац» на завтра, на 16 часов. Ряд 13-й, место 4-е. Я увижу его, увижу!

Кое-как зашнуровала ботинки и вырвалась на лед. Будь у меня сейчас крылья, никто бы меня не удержал! Взлетела бы я к железным балкам и закружилась бы под стеклянной крышей, как птица!

Пока Ева выползла из раздевалки, я обежала уже добрых двадцать кругов. Я тут же потащила ее к перилам, показала билет.

— Я скажу, что с тобой пойду, хорошо? А ты побудь где-нибудь полтора часика, а потом мы вместе вернемся. Ладно, Евочка?

Ева, правда, согласилась, но вид у нее был достаточно насмешливый. Я знаю почему. Если б еще она знала, что произошло между мною и мамой, то-то бы торжествовала! И вдруг, словно она была колдуньей и умела читать чужие мысли, Ева спрашивает:

— Что же ты не попросишь разрешения у мамы? Или ты уже иначе на это смотришь?

Это меня ужасно задело, но я ничего не показала, потому что теперь главное было, чтобы Ева согласилась быть ширмой.

— Понимаешь, — сказала я ей, — во всем лучше соблюдать меру. В том деле все они одинаковы. Никак не поймут, что мы уже не маленькие.

Еве, конечно же, этого было мало.

— А что я тебе говорила! — вякнула она противным тоном. — Но на меня ты можешь положиться. Я тебя не выдам.

Господи, как она меня злит! Вид делает такой заговорщический, словно пойти с Имро в кино — это бог знает какое преступление! Не выдаст!!! Если б я могла обойтись без нее! Но делать нечего, остается только молчать и терпеть. К счастью, меня грел билет от Имро, который я держала в перчатке, а с такой поддержкой я все перенесу.

Я перевела речь на приемные экзамены — они наводят на Еву дикий ужас, и тогда она перестает допекать меня. Дома ее держат в ежовых рукавицах. Отец пообещал придушить ее, если она провалится. Умно, нечего сказать! Ева уже и сейчас трясется, и легко может случиться, что она со страху и на экзаменах не пикнет.

— Знаешь что, Оля, — сказала вдруг Ева, — давай поклянемся, что если одну из нас не примут в двенадцатилетку, то и другая не пойдет! Найдем еще какую-нибудь школу и снова будем вместе. Хорошо?

Ну, знаете, это дело серьезное, потому что я должна окончить двенадцатилетку, если хочу попасть в художественное училище. Я не ответила сразу, а Еву это так обидело, что она едва не разревелась прямо на улице.

— Я знаю, — взорвалась она, — тебя отец по протекции устроит, а я повисну в воздухе! Тебе ведь все равно, если меня дома убьют!

Этим она меня окончательно взбесила. Разговорчики насчет всяких протекций я никому не позволю! И в то же время мне было немножко жалко Еву, потому что отец у нее очень суровый. Когда он в плохом настроении, то швыряется в детей шлепанцами и в самом деле лупит Еву за всякую ерунду. Из-за этого она уже убегала из дому, но это плохо кончилось — когда она вечером вернулась, отец выдрал ее как Сидорову козу. Тоже мне геройство — драться с девчонкой! Ева теперь только молча страдает да ждет, когда начнет сама зарабатывать. Тогда она подыщет себе однокомнатную квартиру и домой больше носу не покажет, и, по-моему, она совершенно права.

— Я уверена, ты экзамены сдашь, — сказала я. — Но если тебя вдруг не примут, а меня — да, то я тоже плюну на двенадцатилетку и поступлю с тобой куда-нибудь еще. В училище прикладного искусства, например.

Ева довольно недоверчиво взглянула на меня. А если бы она еще знала, что я только что заняла с моим циклом «Дети» первое место в школьном конкурсе, она бы мне и подавно не поверила. Но я-то сказала так всерьез. Когда я даю слово, то держу его, как бы трудно мне ни было, потому что я знаю, что такое дружба. (Имро тоже знает. Завтра я его увижу!) А из двенадцатилетки меня, может быть, все равно вытеснит Бабинская. Протекции у меня нет, да я и не хочу ее иметь никогда!

— Не бойся, Ева, — сказала я весело, — на будущий год снова будем сидеть вместе. Не все ли равно, в десятом классе или в какой-нибудь другой школе?

Мы взялись под руки, и так мы стали близки друг другу, как никогда с самого рождения. И не только в тот день — на следующий тоже.

Ева сдержала слово. Когда мы с Имро выходили из кино, она ждала нас на улице, стуча зубами от холода.

— Надеюсь, в следующий раз вы пойдете хотя бы на двухсерийный!

Порой она бывает очень ехидной, но на улице и впрямь была порядочная холодина.

— Я о тебе подумала, — сказала я. — Имро мог бы привести с собой Шанё, и в следующий раз пошли бы вчетвером. Как ты?

Ева дернула плечом: это бы ее вполне устроило. А Имро, хитрец, молчал как рыба. Он предпочитает быть со мной вдвоем. Я тоже, но и Еву надо понять. Факт, что в кино я о ней и не вспомнила. Забыла абсолютно обо всем, даже о фильме. До середины я еще кое-как следила за действием, а потом Имро взял меня за руку, чего перед этим никогда не случалось.

— Это твоя мама была? — прошептал он в темноте. — Строгая!

— Ага, но ты не бойся, — шепотом ответила я. — Я ей показала! Плакала до ночи.

— Олечка! — в темноте посмотрел на меня Имро. — Милая! — и так сжал мне руку, что я испугалась и высвободила ее.

Потом я покосилась на него, а он упорно смотрит на экран. Это меня встревожило, и я прикоснулась к его руке и прошептала:

— Ты мой единственный друг.

Имро повернулся и долго задумчиво смотрел на меня. Я подала ему руку, и так мы сидели до самого конца. Я еще посомневалась, друзья ли мы теперь, но думаю, что да. Конечно, больше всего нам хотелось бы все время быть вместе, все время разговаривать, но я знаю, Имро никогда меня бы не обидел, даже если б мы целую неделю провели с ним где-нибудь вдвоем. Об этом мы, конечно, не говорили, но известно ведь — когда двое остаются одни и они не слишком хорошие друзья, то занимаются они довольно предосудительными вещами. Как те двое за загородкой на катке. Или некоторые мои одноклассники. Правда!

В раздевалке Имро подал мне пальто. У наших ребят нет такой привычки, и меня немножко ошеломило, и я никак не могла всунуть руку в рукав. Долго я билась, наконец Имро опустил рукав, он, негодный, оказывается, придерживал его другой рукой. Мы посмеялись, но все-таки я покраснела и от растерянности засунула косу под пальто. Вытянула ее только тогда, когда, вижу, голову не повернуть. Ох, ну и растрепалась же я!

— Олечка — красивое имя, — сказал Имро. — Но если бы мы были индейцами, я бы назвал тебя «Черная косичка». Это бы тебе очень подошло, знаешь?

Знаю, но готова слышать про это еще и еще. Хоть сто раз. Имро мне уже говорил об этом.

— А я бы тебя назвала «Мальчик с тремя лицами», — шепнула я (а придумала-то я это давно уже).

— Почему с тремя? — удивился Имро.

— Так, — сказала я загадочно, — три неоновых света — три разных лица, и все-таки один и тот же Имро! А четвертое — кубинская мелодия. Ее-то я в твое имя не включила, довольно того, что до смерти ее не забуду.

И я тихонько пропела несколько знакомых тактов без слов и чуть в обморок не упала, когда Имро уверенно стал подпевать мне, даже в одном месте меня поправил!

— Я ее тоже до смерти не забуду, — прошептал он. В эту минуту мы и увидели Еву.