Аскольд Мельничук - Посол мертвых

• Название: Посол мертвых
• Автор: Аскольд Мельничук
• Жанр: Проза

---

меня. - Хуже того, похоже, она солгала. Зачем она хотела причинить вам боль? Я знавал людей, служивших в немецких дивизиях. Их было много, тысячи. Наши руки в крови, этого нельзя отрицать. Нельзя. Вам следует это знать. Не прячьте голову в песок. Некоторые из них были чудовищами. Но только не ваш отец. Война искалечила многие души. Но они были готовы к этому и ждали лишь своего часа. Например, муж Ады, Лев. Я помню его, мне он казался человеком с сильным характером, а посмотрите, что с ним сталось.

Мне было трудно переварить услышанное.

- И что же мне делать?

- Ничего. Грехи отцов - старая история. В Библии сказано: нужно пережить три поколения, чтобы забыть. Что я могу сказать? О мертвых можно лишь молиться, если вы человек верующий.

- Расскажите мне об Аде.

К тому времени мы обогнули озеро, уже стемнело. Отец Георгий приветствовал нас у ворот с ружьем в руках. Он улыбался.

В ту ночь не отступавшая жара накрывала нас непроницаемым колпаком, я не мог заснуть, встал, распахнул окно, но его пришлось закрыть из-за устремившихся в комнату москитов. Я вспомнил, как в Блэк Понде в ожидании возвращения Виктора считал светлячков.

Мне нужен был глоток свежего воздуха, я вышел из дома, пересек дорогу и углубился в лес, состоявший из остроконечных факелов невидимых в темноте сосен. Я шел быстро, словно у меня была цель, потом побежал.

Сверчки несли ночь на своих стрекочущих ножках, кто-то расстреливал озеро звездами, а может, то были дети, пускавшие петарды. Я не видел дороги, мне хотелось найти святилище Дианы, сразиться со жрецом и сорвать с запретного дерева ветвь, которая откроет мне путь в царство мертвых. Верил ли я Антону? Или Аде? Зачем один из них лгал? Вскоре я вспотел, весь исцарапался и заблудился. Неужели именно это означает быть американцем: пребывать в постоянной неопределенности, оглядываться через плечо, ничего там не видя, кроме миль и веков пустоты, и не зная, что ждет впереди? Ночь была столь же непроглядна, сколь прозрачен был день. Выдохшись, я решил вернуться. Мне было необходимо взглянуть в лицо настоящему. Прошлое сломано и останется сломанным. От него я не получу никакого удовлетворения; и починить его мне тоже не под силу. Единственное, что я могу делать, это работать.

Медленно поднимаясь по горному склону, я заметил вдалеке костер и пошел к нему. Сердце у меня громко стучало. Кто там? Цыгане? Жрец Дианы? Приблизившись, я увидел три сидевшие спиной ко мне фигуры. Один человек, должно быть, услышал мои шаги, потому что вскочил, резко обернулся и крикнул:

- Кто здесь?

У него был английский акцент.

- Не пугайтесь, - крикнул я в ответ, продолжая приближаться.

Двое других тоже встали и повернулись в мою сторону. Мужчины были в шортах, и это лишало их облик чего бы то ни было зловещего. Они были, скорее всего, моими ровесниками. Войдя в освещенный костром круг, я увидел рюкзаки, прислоненные к стволам деревьев.

- Присоединяйся, приятель, - сказал один из них.

- Спасибо, - поблагодарил я.

Ребята оказались австралийцами, пешком путешествующими по Европе. Они угостили меня дешевым вином, и я сделал большой глоток, прежде чем сказать, что мне пора возвращаться в монастырь. Плетясь по склону, я вдруг почувствовал себя страшно усталым и старым.

На следующий день брат Георгий сообщил мне, что Антон покинул монастырь на рассвете.

Неделю спустя я решил, что монастырская жизнь, какой бы насыщенной она ни была, не для меня. Я скучал по многому, что могли дать только Римы земные, чьи огни манили меня каждую ночь, пока я расхаживал по крыше палаццо в компании брата Георгия с его игрушечной винтовкой. Больше всего я тосковал по женщинам. Я взирал на мир глазами земного человека и ощущал его плотью и кровью. Мое сердце было сердцем Эроса и праха, и, если мне суждено присягнуть им на верность, так тому и быть.

Итак, я покинул горы, вернулся в город, сел на поезд, доставивший меня в Париж, и из аэропорта Орли вылетел в Нью-Йорк.

Дома я начал досконально, как служащий налоговой инспекции, изучать бумаги, оставшиеся после родителей. Пересмотрел сотни фотографий, паспорта, виды на жительство и табели успеваемости на разных языках - румынском, польском, украинском, немецком. Ничего криминального не нашел. Так что же было правдой в том, что рассказывали о старой родине? И какое влияние на мою жизнь оказали события, произошедшие до моего рождения? Я вспоминал, как мама водила меня в школу, играла со мной в "Монополию". Как отец возил нас в горы, бродил со мной по городу, как мы с ним искали Виктора. Впервые мне захотелось переехать в другой дом так же страстно, как моим родителям в свое время - уехать из Рузвельта. Легких ответов на свои вопросы я не находил; да и трудные приходили не часто. Родители умерли, и вот он я, один, с непонятным юридическим статусом. Независимо от рассказов Ады и Антона, мое ощущение прошлого изменилось. Отныне придется жить со своими сомнениями. Я не позволю стремлению к упрощенным чувствам заслонить собой таинственные лабиринты того невидимого мира.

Большую часть архива я выбросил, но кое-какие вещи сохранил - бог знает, зачем? Быть может, для своих будущих детей. Оставил, например, отцовские инструменты, стал пользоваться его стетоскопом. Я выставил дом на продажу и, когда он был продан, купил себе небольшую кооперативную квартиру в Бостоне. Осенью возобновил занятия в мединституте, который и окончил в положенный срок.

IV

Вспышка зажигалки вернула меня в Рузвельт и в сегодняшний день.

-Вы по-прежнему курите? - глуповато спросил я, наблюдая, как Ада прикуривает "Бенсон и Хеджес". Шуршание колес по заснеженной мостовой напоминало звук конки, и я вообразил, будто мы выходим наружу из этого кошмара - прямо в девятнадцатый век.

- Тебя это шокирует?

- Это очень вредно.

- Чушь. Вспомни о тех очаровательных китайцах, которые курят по семь десятков лет. Четыре пачки в день. Без фильтра. Здоровье - понятие сложное. К курению и диетам оно никакого отношения не имеет. Ешь больше - будешь счастливей.

- Вы же сказали, что я толстый.

- А разве нет? В любом случае, я этого не вижу. Просто догадалась.

- Адриана...

- Не приставай, - перебила она, раздавливая в пепельнице сигарету. Однажды в воскресной школе мы говорили об ангелах, и отец Мирон сказал, что, сколь могущественны они бы ни были, Бог недоступен их пониманию, как и люди. Люди порой самому Господу Богу не совсем понятны. Интересно, понимал ли он, о чем толкует? Во время войны столько священников было убито, что выжившие вызывают сомнение, хотя вовсе не обязательно, что остались худшие. Ты знаешь, что в войну у нас был ангел-хранитель? Я постоянно видела его. С красными крыльями. И Виктору показывала, но он его не узрел. Виктор видел другие вещи. Однажды он сказал, что ему привиделись деревья, пожирающие людей. - Она откинулась на спинку кресла. - Почему ты не ходишь в церковь? Там, на старой родине, нам это запрещали, но мы находили способы. А здесь ведь это даже приветствуется, а ты не ходишь. Не для того, чтобы искать утешение, - продолжала она, - а чтобы возносить хвалу Господу. Иногда мне кажется, что лучше было бы, если бы меня убили коммунисты. Я много лет ходила в церковь, но не понимала смысла службы. Что они там бормочут? Я говорила себе, что это не важно, что я здесь не ради службы, а ради Господа. И что? Я ничего не смогла сделать, чтобы остановить войну или спасти свою мать.

Адриана встала, на ощупь прошла к секретеру, стоявшему в углу, выдвинула ящик, достала конверт, вынула из него листок бумаги и протянула мне, объяснив, что это присланный ей Антоном перевод стихотворения некоего Руденко.

- Виктор однажды прочел мне его... - Она пожала плечами. - Прочти еще раз, - попросила, снова усаживаясь в кресло. Название было малообещающим "Весна".

Шум листвы, любви мятеж,

Счастья нет в твоих набегах.

Полая вода уносит

И деревья, и могилы.

Сколько видел я весной

Павших пацанов зеленых:

Не страшилась палачей

Юность. Превращалась в клены.

Клены, я похож на вас,

Запоздалые мечтанья

Листья - плещут в облаках,

Но корнями вы - из праха.

Соловей, воспой рассветы,

Переплавь печали - в пенье:

Все былое - только эхо

Юности моей далекой1.

- Мило. Что мне с этим делать?

- Со стихотворением? Оно имеет к тебе некоторое отношение. Девочкой я мечтала вырасти настоящей европейкой. Ты, наверное, даже не понимаешь, что это значит. Тебе имя Стефан Цвейг о чем-нибудь говорит?

- Нет.

- Очень плохо. А я читала его романы, и я могу спеть "Долог путь до Типперери". Ты мало знаешь о своей культуре и своем народе. Ешь побольше, ты же хочешь стать американцем. Но что такое американец? Здесь все откуда-то приехали. Пройдут века, но американцы в первую очередь останутся людьми, откуда-то приехавшими. Большинство из них помнят. Ирландцы помнят. Англичане помнят. Африканцы помнят. Корейцы, евреи. И ты должен помнить. Какая-то часть тебя всегда будет для меня чужой. И я никогда не пойму твоей Америки. - Она постучала пальцами по подлокотнику кресла.