Аскольд Мельничук - Посол мертвых

• Название: Посол мертвых
• Автор: Аскольд Мельничук
• Жанр: Проза

---

Что бы ни случилось с ней там, на старой родине, мама говорила, что нужно радоваться настоящему. Пока отец работал и клевал носом в учебных аудиториях, мама наслаждалась тем, что кормила семью и птиц; она обожала ходить по магазинам и никогда не жаловалась на обилие дел, которыми занималась с пяти утра до позднего вечера, когда я уже давно спал. Она переплачивала, недоваривала и сплетничала с продавщицей в магазине "A & P". Это были ее маленькие удовольствия. Мама была крупной женщиной, но это не делало ее медлительной: она летала с грацией танцовщицы, хотя похожа была, скорее, на оперную примадонну.

Здесь, в этом пригороде с его аккуратными серыми и зелеными "трехпалубными" домиками, с радиоантеннами, протянутыми от балкона к балкону, словно цирковые канаты или тросы корабля, обреченного вечно скитаться по бурным волнам, она чувствовала себя как дома даже больше, чем впоследствии в Форт Хиллз. Кустики травы пробивались вдоль тротуаров, усеянных стеклами; решетки и арки, сделанные из стальных трубок, были увиты розами, помидорными плетями и виноградными лозами. В Рузвельте дома льнули друг к другу, будто ища утешения, - и находили его. Единение в несчастье приносило отраду, почти недоступную жителям богатых предместий, предпочитающих изощренную обособленность.

Улицы были населены городскими чудаками: от Фрэн Паркс, которая выращивала марихуану в цветочных ящиках под окнами, до Пьетро, который некогда был художником и жил в Гринвич Вилледж, а потом спился, свихнулся и теперь дефилировал по Фултон-стрит, каждый день меняя костюмы: в понедельник он красовался чуть ли не в костюме Адама, потом последовательно чередовал одеяния египетского раба, Ричарда Львиное Сердце и Бенджамина Франклина. Суббота была непредсказуема: в этот день он мог появиться в образе Кэтрин Хэпберн или - почему бы и

нет? - Трумэна. По воскресеньям таскал на горбу грубо сколоченный крест, оплетенный помидорными стеблями. Его безумие едва ли можно было назвать обаятельным. Иногда, стоя на углу, он орал прохожим: "Эй, вы, работяги гребаные, почему бы вам не убраться туда, откуда вы приперлись?" Но то, что человек ведет себя так, словно у него каждый день - хэллоуин, по закону ненаказуемо. До тех пор, пока его кузен Люк платил за квартиру, Пьетро мог одеваться, как ему заблагорассудится. Кроме того, почти в каждой семье был свой собственный Пьетро, с которым ей вполне хватало забот.

Моя мать, несмотря на свою массивность, стрелой носилась по коридорам и залам этого мирка, приветствуя, испытывая, приручая, любя, нередко извиняясь, но никогда не расшаркиваясь.

II

Мамино отношение к Крукам становилось все более суровым. Должно быть, соседи ей что-то нашептывали. Продолжая сочувственно отзываться о тяжелой жизненной ситуации, в которую попала ее подруга, она тем не менее постоянно понуждала меня больше времени уделять урокам и меньше - Алексу. Но отказаться от посещений круковского дома, окутанного чрезвычайно притягательной аурой анархии, меня мог заставить лишь прямой и строгий запрет. Там я научился курить и впервые попробовал водку, в их доме мне стала внятна песнь сирен, чей зов я интуитивно ощущал, но не мог разгадать.

Алекс, унаследовавший от Ады буйное воображение, поведал мне, что в младенчестве страдал недугом, который называется болезнью исчезновения. Рассказывала о ней и Ада, в разное время эту захватывающую чушь мне довелось слышать даже от нескольких практикующих врачей - уроженцев старой родины. Якобы в первые несколько месяцев жизни каждый день после его пробуждения кожа Алекса начинала становиться все более прозрачной, покуда, как казалось, не испарялась вовсе, выставив напоказ мышечную массу, испещренную сетью сосудов, и багровые внутренности. Словно какая-то часть его существа не желала просыпаться. Единственным способом спастись от полного исчезновения был истошный вопль.

Адриана чуть не сошла с ума от ужаса. Она потащила ребенка к доктору Хлибу, который вел осмотр, не выпуская изо рта дымящуюся сигарету "Пэл-Мэл". Тот, потыкав прокуренным пальцем в уши и анус младенца, сказал: "Да-да, malus invisiblus, болезнь исчезновения. В Америке это большая редкость, а на старой родине - обычное дело". Он прописал отхаркивающее и велел Адриане вставлять в уши затычки, если будет невмоготу слышать детский крик. Придется потерпеть. Просто младенческий организм так приспосабливается к внешнему миру.

- Болезнь сама себя изживет, - заверил врач.

Судя по всему, он не врал: в один прекрасный день бессвязные вопли превратились в слова. Алекс утверждал, что произнес свою первую осмысленную фразу в возрасте, когда другие дети еще не могут отличить собственный большой палец от материнской титьки.

- Не веришь - спроси у Ады, - добавил он.

К двенадцати годам на Алекса перестали смотреть как на ребенка, и для него настала пора испытаний. Ни Пол, ни Лев не делали скидки на его возраст. Считалось, что он должен дотягиваться до них, а когда (чаще всего) ему это удавалось, его тыкали носом в землю. В ответ он замыкался, уходил в свои рисунки, свои фантазии, безошибочно прочитывавшиеся на его толстогубой болезненной физиономии, являвшей собой уникальный гибрид разнообразных славянских черт: высоких скул, гоголевского подбородка клинышком, мягких темных волос и огромных неправдоподобно зеленых глаз, сияющих, словно омытая дождем зеленая листва на солнце. Стоило провести с ним несколько минут - и тебя засасывал водоворот его навязчивых идей, имя коим после ухода отца стало - легион. Он начал маниакально коллекционировать - составлял гербарии, запасал орехи, как белка, отклеивал марки от старых писем. Собирал спичечные картонки, пивные бутылки, монетки и разные кости; на его столе выстроился целый ряд крохотных черепов - птиц, белок и енотов. Бесчисленное множество совершенно случайных предметов поселилось в комнате, которую Алекс делил с Полом, она стала напоминать кладовку для хлама на задворках какого-нибудь музея естественной истории. Однако вскоре он заинтересовался девочками, выкинул весь этот мусор и обвешал стену пришпиленными картинками. Утрата всякого интереса к вещам, постигшая его много лет спустя, вероятно, была реакцией на подростковую страсть к коллекционированию.

Эти причуды немного смягчали его самые навязчивые неврозы. Например, он без конца мыл руки и часто весь день ходил в перчатках. Их у него было минимум двенадцать пар, в том числе три пары разноцветных резиновых, в которых он рисовал, хотя в основном предпочитал дешевые замшевые коричневые перчатки на шерстяной подкладке.

Со странным предубеждением он относился к волосам - всегда смеялся над мужчинами, у которых они росли из ноздрей, не выносил бороды и долго отказывался читать Уитмена по причине избыточной волосатости поэта. Он стриг брови и, уже будучи взрослым, брился по три раза на день, хотя к тому времени уже прошел через период увлечения длинными волосами, который, видимо, и помог ему отчасти справиться с предубеждением.

Накал его энергии не ослабевал никогда. В его компании я нередко чувствовал себя так, будто постепенно сникаю и растворяюсь, пораженный собственной формой болезни исчезновения. Он вечно куда-то стремился, страстно охотился то за какой-нибудь лягушкой, то за черепом, то за индийской монеткой, мог прийти в невероятное возбуждение от пятидесятицентового спичечного коробка или пачки сигарет, оставленной кем-то в автобусе. Казалось, ему безразлично, что именно собирать. Последовавшее переключение его бешеной энергии на вопросы секса ускорило и мое образование по этой части.

В разгар того периода ему довелось пережить унижение, связанное с родной историей. Наши родители были выходцами из страны, которая в какой-то момент словно бы исчезла с лица земли, что имело исключительные последствия, от которых я в значительной мере был защищен тем, что посещал католическую школу при церкви. Там, под присмотром агрессивных монахинь и пламенных дьяконов, мои тревоги приобретали форму обычных подростковых комплексов.

Для Алекса же начавшаяся в школе общественная жизнь стала источником героических страданий. Ядовито-коричневые кафельные полы, запирающиеся шкафчики, одурманенные гормонами безмозглые дети и классы, лишенные человеческого тепла и индивидуальности, создавали затхлую атмосферу, увы, питавшую юные души.

На первом уроке в четвертом классе учительница, миссис Линнэн, дама с длинным, как у лошади, лицом и ощипанными рыжими волосами, торчавшими из-за ушей, как сорняки, страдавшая мозолями из-за необходимости дни напролет проводить на ногах, неприязненно спросила:

- Как тебя зовут?

- Алекс Крук. - Ответил мой друг. Маленький, худой и бледный, он, несмотря на всю свою живость, все еще был похож на болезненного ребенка и некоторых учителей раздражал.

- Круг, - поправила его учительница.

- Нет, Крук. - Он покраснел.