Сергей Волков - Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

• Название: Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
• Автор: Сергей Волков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5–227–01386–1

Книга «Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.» представляет собой четвертый том серии, посвященной истории Белого движения в России, и знакомит читателя с воспоминаниями участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.

В книге впервые с такой полнотой представлены свидетельства не только руководителей этих акций, но и ее рядовых участников, позволяющие наглядно представить обстановку и атмосферу того времени, психологию и духовный облик первых добровольцев. За небольшим исключением, помещенные в томе материалы в России никогда не издавались, а опубликованные за рубежом представляют собой библиографическую редкость.

Том снабжен предисловием и обширным комментарием, содержащим несколько сот публикуемых впервые биографических справок об авторах и героях очерков.

Книга входит в новую серию под названием «Россия забытая и неизвестная», издание которой осуществляет издательство «Центрполиграф».

Книга, как и вся серия, рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно–политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

— Пусти руки, не давай воли рукам, что тебе надо? Я не знаю тебя! — глупо–растерянно защищался я словами, свалившись с неба на землю.

— Не знаешь? А кто меня арестовал на лестнице и отобрал револьвер?.. Отдай револьвер! — приставал матрос, действительно отпустив руки от воротника моего мирного времени офицерского пальто.

«Ого, с ним можно разговаривать!» — пронеслась мысль.

— Какой револьвер? Я тебя не знаю. Мало ли кого я забирал, так что ж, я всех помнить должен? Голова!..

— Ну, нечего там, отдай револьвер, а то…

— Что — то? Видишь, у меня моего нет. Пойди в Портретную галерею и там возьми; отстань от меня. Не мешай слушать!

— Да ты мне мой отдай. Я за него отвечать буду.

— Врешь! Кому отвечать будешь? Начальства нет теперь для вас, так нечего зря языком чесать. Смотри лучше, там на столе нет ли какого револьвера, — убеждал я его.

Но он вытащил из кармана кошелек и из него бумажку — удостоверение, что ее предъявитель, товарищ матрос такой‑то, действительно получил револьвер системы Наган, за таким‑то номером от Кронштадтского Военно–революционного комитета, куда по выполнении возложенной на него задачи обязан вернуть означенный револьвер. Следовали подпись и печать комитета.

— Да, ты прав, ты должен был бы его вернуть, если бы имел. Но ты его потерял в бою. Ты это и доложи, — урезонивал я его, в то же время соображая, что он или глуп как пробка, или издевается надо мной. Мне начинало надоедать, и я стал нервничать.

— Мне не поверят, скажут, что я пропил. Да чего там болтать! Раз взял чужую вещь, то должен знать, где она. Отдай револьвер! — приходя в повышенное состояние настроения, снова начал свои требования матрос, но на этот раз замахиваясь кулаком.

— Стой, подожди! — остановил я его с внутренним ужасом, что он меня сейчас ударит, а затем…

И тут, под влиянием ужаса, что меня ударят по лицу, я совершил гадость, мерзость. Я бросился к стоявшему к нам спиною члену Временного правительства.

— Послушайте, избавьте меня от этого хама. Я не могу его убить, иначе всех растерзают! — говорил я, дергая его за плечо.

Он обернулся. Бледное лицо и колко пронизывающие глаза.

— Ах, это вы давеча что‑то объясняли мне! — вспомнил я. — Вот этот матрос требует, чтобы я вернул ему револьвер, который я у него отобрал вечером, во время очищения первого этажа у Эрмитажа. У меня его нет. Объясните ему, — быстро говорил я.

Старичок выслушал и принялся мягко что‑то говорить матросу, который растерянно стал его слушать. Я же воспользовался этим и быстро отошел на свое старое место у письменного стола, рядом с окном, и снова стал смотреть, что творится в кабинете.

В кабинете уже было полно. Члены Временного правительства отошли большею своею частью к дальнему углу. Около адмирала вертелись матросы и рабочие и допрашивали его.

Но вот шляпенка Антонов повернулся и прошел мимо меня в нишу и, не входя в нее, крикнул в Портретную галерею:

— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших вооруженных товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса.

Из массы стали выделяться и идти в кабинет новые представители красы и гордости Революции.

Между тем внимание вернувшейся назад шляпенки одним из членов правительства было обращено на то, что его сподвижники все отбирают, а также хозяйничают на столах, едкое замечание задело шляпенку, и он начал взывать к революционной и пролетарской порядочности и честности.

— А где же юнкера? — спросил я прижавшегося к стене за дверью одного юнкера, только сейчас замечая его.

— Часть увели в залу, а я и еще несколько здесь! Товарищи по ту сторону шкафа у стены, — ответил он.

— А что вы думаете делать? — спросил я.

— Что? Остаться с правительством; оно, если само будет цело, сумеет и нас сохранить! — ответил он.

— Ну, я под защиту правительства не пойду. Да с ним и считаться не станут. Все равно разорвут, — ответил я.

— Но что же делать? — спросил он.

— А вы смотрите на меня и действуйте так, как я буду действовать, — ответил я. И стал выжидать.

Комната уже наполнилась двадцатью пятью человеками, отобранными шляпенкой.

— Ну, выходите сюда! — крикнул шляпенка членам Временного правительства.

«Ну да хранит вас Бог!» — взглянув на них, мысленно попрощался я с ними и вышел в нишу.

В нише, прислонившись к косяку, стоял маленький человечек, типа мастерового–мещанина — недавний объект моего наблюдения.

— Послушайте, — тихо и быстро заговорил я с ним, — вот вам деньги… выведите меня и его, — я указал на юнкера, — отсюда через дворец к Зимней канавке. Вы знаете дворец? — продолжал я спрашивать его, словно он уже дал мне согласие на мое абсурдно–дикое предложение провести через огромнейший дворец, насыщенный ненавидящим нас, офицерство, революционным отбросом толпы — чернью и матроснею.

— Я что? Я так себе. Товарищ прибежал ко мне сегодня и зовет идти смотреть, как дворец берут. Он в винном погребе остался, а я непьющий, вот и пришел посмотреть сюда на Божье попущенье, — тянул мастеровой, отмахиваясь от денег.

— Ладно, ладно, потом расскажете! — убеждал я его. — Прячьте деньги и идемте, а то сейчас и нас заберут, а я не хочу вместе быть, — убеждал я.

Мастеровой крякнул, взял кошелек и, посмотрев в разредившуюся от масс Портретную галерею, наконец произнес:

— Идите туда и там подождите. Ежели они не заметят, я выйду и попробую провести, — закончил он.

«Ну, была не была! Помяни царя Давида и всю кротость его…» — всплыла на память завещанная бабушкой молитва, и я, дернув за рукав юнкера, пошел в Портретную галерею навстречу всяким диким возможностям.

Юнкер шел за мной. Вышли. И тут снова возбуждение оставило меня, и я, покачиваясь, едва дошагал до диванчика у противоположной стороны и сел.

«Делайте что хотите! — неслось в голове. — Не могу идти», — рвало отчаяние душу.

Мимо шли, бежали, а мы сидели. Юнкер тоже сел рядом со мной.

Наконец к нам подошел мастеровой.

— Их повели, — проговорил он. — Идемте! Ой, не знаю, как выйдем, там здорово вашего брата поколотили, — махнул он рукой.

— Я устал. Я не могу идти. Дайте курить, — попросил я.

— У меня нет. Я этим не занимаюсь. Эй, товарищ! — крикнул он одному солдату, ковырявшемуся под матрацами, вытаскивая из‑под них револьверы и винтовки.

И тут я заметил, что таких «ковырял» было много и что все заняты, очевидно, одной мыслью что‑нибудь забрать, утащить. Были и такие, что с диванчиков отпарывали плюш. «Гиены», — мелькнуло сравнение, и вспомнилось, как под Люблином я однажды таких обирал отгонял от тел убитых товарищей при лунном свете прелестной летней ночи. И на сердце засосала безысходная тоска.

— Вот, есть папироска. Кури, сердечный, полегчает!.. Ишь лица нет на человеке, — говорил, давая мне папиросу, взятую у «товарища», мастеровой.

«Ах ты, русская натура…» — с наслаждением затягиваясь, думал я, и почему‑то на память набежали первые строчки описания Днепра: «Чуден Днепр при тихой погоде…»

— Ну, идемте, — поднялся я.

— Пора! — подтвердил мастеровой, и я, молчаливый юнкер и мастеровой пошли.

В голове снова образовалась какая‑то пустота, и я, идя, почти не отдавал себе отчета в совершающемся вокруг и не замечал пути, по которому мы шли. Я ясно запечатлевал лишь необходимость сохранения как можно более ярко выраженного равнодушия ко всему окружающему — чему учило меня то, чем я привык руководствоваться за войну, — интуиция.

Мы шли медленно. Иногда нас останавливали вопросами, на которые или мастеровой, или я давали ответы.

Наконец мы добрались до арки. Прошли через нее среди будущего моря голов. С площади неслась стрельба. Под аркой была темнота, и мы также благополучно протолкались в первый этаж следующего здания.

— Идти в ворота нельзя, — говорил мастеровой, — там нас всех арестуют, а вас расстреляют. Там кровью пахнет! — на ухо шептал он мне.

— Да, да, — согласился я, — потому и просил вас вывести на канавку, — отвечал я, довольный, что пока все идет отлично и мой интуитивный расчет меня не обманул и на этот раз.

В вестибюле, где у меня было так много связано со всем этим злосчастным днем, толпа рабочих и солдат взламывали ящики, о которых казаки говорили, что они с золотом и бриллиантами. Я на одну минуту просунул голову между плеч, чтобы заметить содержимое, но неудачно. Мешкать же было нельзя, и мы продолжали идти. Прошли мимо лестницы, на которой я взял в плен матроса, от которого дважды пришлось ускользать.

Но вот коридор. Затем лестничка, по которой спешила во дворец группа солдат Павловского полка, учинила допрос и, удостоверившись, что ни у меня, ни у юнкера нет оружия, оставила нас в покое и пошла дальше.

Мы тоже двинулись. Но вдруг мастеровому пришло в голову какие‑то решение, и он, оставив нас ожидать его, побежал вслед за уходящими. Через минуту он вернулся с солдатом–павловцем и, обращаясь ко мне, сказал, что дальше нас будет вести этот солдат, а он должен вернуться назад. Я и юнкер поблагодарили его за услугу, и мы расстались.