Сергей Волков - Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

• Название: Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
• Автор: Сергей Волков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5–227–01386–1

Книга «Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.» представляет собой четвертый том серии, посвященной истории Белого движения в России, и знакомит читателя с воспоминаниями участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.

В книге впервые с такой полнотой представлены свидетельства не только руководителей этих акций, но и ее рядовых участников, позволяющие наглядно представить обстановку и атмосферу того времени, психологию и духовный облик первых добровольцев. За небольшим исключением, помещенные в томе материалы в России никогда не издавались, а опубликованные за рубежом представляют собой библиографическую редкость.

Том снабжен предисловием и обширным комментарием, содержащим несколько сот публикуемых впервые биографических справок об авторах и героях очерков.

Книга входит в новую серию под названием «Россия забытая и неизвестная», издание которой осуществляет издательство «Центрполиграф».

Книга, как и вся серия, рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно–политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

Между тем на улице все успокоилось. Ни броневиков, ни героев–красногвардейцев, зато много шатающихся солдат, грызущих семечки, да… трупы наших убитых юнкеров. Помощь не подходила. Ни одно училище не явилось ко дворцу, а ряды мои уменьшились наполовину. Что мне было делать? Как выйти из этого положения? И вдруг… о Боже… подошла помощь… И кто же? Женский ударный батальон, в составе 224 воинов–женщин. Мне доложили об этом и о том, что батальон стоит внизу в коридоре, в ожидании распоряжений. Я отправился вниз — приветствовать.

Не без волнения подошел я к фронту выстроившихся женщин. Было что‑то непривычное в этом зрелище, и надоедливые мысли буравили мозг: «провокаторши».

Скомандовав «Смирно!», одна из женщин отделилась от правого фланга и подошла ко мне с рапортом. Это была «командирша». Высокого роста, пропорционально сложенная, с выправкой лихого гвардейского унтер–офицера, с громким отчетливым голосом, она мгновенно рассеяла мои подозрения, и я поздоровался с батальоном. Одеты они были солдатами. Высокие сапоги, шаровары, поверх которых была накинута еще юбка, также защитного цвета, волосы подобраны под фуражку.

В то время как я принимал подошедших нам на подмогу ударниц во дворе Зимнего дворца, раздалось подряд два разрыва снарядов. Оказалось, что крейсер «Аврора» подошел к Николаевскому мосту и произвел по дворцу два выстрела.

Наше положение становилось критическим: водопровод был кем‑то и где‑то закрыт, электричество выключено, и, по сообщению «разведчиков», красногвардейцы, матросы и солдаты Преображенского запасного батальона пробрались в чердачное помещение дворца. Вскоре мы ясно расслышали, что над нашей штабной комнатой сверху разбирается потолок. Я приказал во всех проходах и лестницах устроить баррикады из имеющейся в покоях мебели. В начале 4–го часа за баррикадами появились большевики. Начался форменный «комнатный» бой, длившийся более часу, пока окончательно не стемнело.

Нападавшие, которые оказались пьяной толпой, покинули дворец, и мы несколько вздохнули. Где‑то нашелся ящик со свечами, и я стал обходить наши баррикады. Что представилось нашим глазам при тусклом свете мерцающих свечей, трудно описать. Пьяная ватага, почуяв женщин за баррикадами, старалась вытащить их на свою сторону. Юнкера их защищали. Груды убитых большевиков удвоили ширину и высоту баррикад, получился словно бруствер из трупов. Тем не менее большинство ударниц все же попали в лапы разъярившихся бандитов. Всего, что они с ними сотворили, я описать не могу — бумага не выдержит. Большинство были раздеты, изнасилованы и при посредстве воткнутых в них штыков посажены вертикально на баррикады. Обходя весь наш внутренний фронт, мы наткнулись в коридоре, у входа в Георгиевский зал, на жуткую кучу: при свете огарков мы увидали человеческую ногу, привязанную к стенному канделябру, груда внутренностей, вывалившаяся из живота, из‑под которого вытягивалась другая нога, прижатая мертвым телом солдата; по другую сторону вытянулся красногвардеец, держа в зубах мертвой хваткой левую руку жертвы, а в руках оборванную юбку. Голову жертвы покрывала нога матроса, который лежал поверх. Чтобы разглядеть лицо женщины, нам пришлось оттянуть труп матроса, но это было нелегко, так как она в борьбе зубами вцепилась в ногу матроса, а правой рукой вогнала кинжал ему в сердце. Все четверо уже окоченели. Оттащив матроса, мы узнали командиршу ударниц.

Было уже около 8 часов вечера, когда мы окончили обход. Что нам было делать? Оставаться тут и ждать помощи, которая не шла? Я обсудил вопрос с нашим комитетом, и решил, чтобы два его члена отправились в Смольный, где, по слухам, заседал Революционный комитет, и спросили разрешения нашей школе возвратиться в Гатчину. Около одиннадцати часов они вернулись, имея пропуск за подписью самого Ленина. Я построил уцелевших юнкеров, оставшихся в живых 26 женщин переодел в юнкерскую форму и поставил в ряды юнкеров. В 11 часов мы покинули дворец.

На Мариинской площади, близ памятника Императору Николаю I, нас остановили матросы, которым мы показались подозрительными. Наши уверения, что идем с разрешения Революционного комитета, ни к чему не приводили, в подлинности подписи Ленина сомневались, и лишь когда я с матросом из Мариинского дворца снесся по телефону со Смольным и матросы лично услыхали, что пропуск действителен, нас отпустили. Однако с условием, чтобы мы винтовки составили в козлы и оставили на площади. Пришлось подчиниться силе. По Вознесенскому и далее по Измайловскому проспектам мы, во втором часу ночи, подошли к Варшавскому вокзалу, сели в вагоны и отбыли к себе в Гатчину.

Я не могу не помянуть подвиг женщин–ударниц, этих героинь, которые сознательно дрались и умирали и тем самым воздвигли памятник Русской Женщине, и пусть строки мои о их доблести и муках будут венком на их неизвестных могилах.

А. Синегуб [15] ЗАЩИТА ЗИМНЕГО ДВОРЦА (25 октября — 7 ноября 1917 года) [16]

В восемь часов утра я был уже в школе и сидел в канцелярии, постепенно входя в свою тяжелую роль адъютанта школы. «Пройдут эти дни ожидания выступления ленинцев, наладится курс для государственной Жизни Родины, и я тогда подам рапорт об отставке. В деревне моя работа будет полезнее, чем здесь, среди заговоров тех, кто сам не отдает себе отчета в последствиях, кто личное ставить выше народного благополучия… Как распинались в «Колхиде», сколько таинственности и верных доказательств! Смешно… Нет доверия друг к другу, а запрягаются в воз, должный вывезти Россию на светлый путь жизнедеятельности. Никакой самодеятельности, спаянности. А о любви к Родине и уж говорить нечего! Словно это — молодчики, тучами являющиеся в последнее время в школу для поступления в юнкера и цинично–откровенно объяснявшие свои побуждения, толкавшие их именно в нашу школу.

Одни стоят других — одинаковые карьеристы тыла», — злобно размышлял я, почему‑то припоминая случай третьего дня во время приема с предложенной мне взяткой… «А это что?» — прервал я невеселые думы во время механической подписи размноженных на гектографе повесток к педагогическому персоналу школы…

— Телюкин! — позвал я старшего писаря, так гордившегося, несмотря на свое нынешнее эсерство, бывшей службой в личной канцелярии Государя Императора.

— Что прикажете? — вырос с вопросом перед мною позванный унтер–офицер.

— Почему эта телеграмма из Главного штаба в очередном докладе, кто ее вскрыл и почему не доложена мне, как только я пришел? — задал я вопросы Телюкину, внутренне волнуясь и едва воздерживаясь от повышения тона, чтобы этим не привлечь внимания юнкеров, зашедших в канцелярию по делам службы, а главное, тех разночинцев, которые уже успели явиться за какими‑то справками к дежурному писарю.

— Это дежурный офицер сюда положили: она исполнена, ваше высокоблагородие; сегодня ночью я дежурил, и когда пришла телеграмма, то я лично позвонил к начальнику школы и ее по приказанию начальника школы вскрыл и прочитал им в телефон. Так что вы не извольте беспокоиться, начальник школы лично приезжал сюда и сами отдали распоряжения. И сейчас в Главном штабе находятся наши юнкера для связи, также посланы юнкера в Николаевское инженерное училище, Николаевское кавалерийское училище, а двое из членов совета школы направлены в личное распоряжение товарища Керенского, — нагибаясь своей длинной фигурой ко мне, конфиденциально доложил Телюкин.

«А это что‑нибудь да значит, если даже посланы юнкера непосредственно к главе Временного правительства. Значит, Главному штабу не особенно того», — читал я в его глазах. Но чтобы не показать виду, что я его понял, — а главное, что он правильно подчеркнул последние распоряжения начальника школы, — я задал вопрос о том, почему он, а не дежурный офицер принимал телеграмму из Главного штаба.

Ответ был, к сожалению, самый неожиданный и лишний раз обрисовывающий и нравы офицерства школы, и то падение не только военной дисциплины, но просто даже честного порядочного отношения к долгу и обязанностям… Дежурный офицер, поручик Б–ов, из прапорщиков запаса мирного времени, оказалось, ушел спать к себе на квартиру.

— Но почему же вы, Телюкин, не позвонили сперва мне, не послали за мной. Ведь я вас и всех писарей столько раз просил обо всем экстренном и внезапном немедленно уведомлять меня. Особенно вас, — попрекнул я своего друга.

Телюкин затоптался и, не выдерживая моего настойчивого вопросительного взгляда, зачесал свой несоразмерно длинный нос.

— Почему?.. Забыли, да?..

— Никак нет, я сперва хотел это сделать, но потом решил, что раз телеграмма из Главного штаба, да и курьер передавал, что она особой важности, вам все равно придется звонить к начальнику школы, и дежурный юнкер советовали прямо позвонить к начальнику, а к тому же они говорили, что вчера вы всю ночь провели в канцелярии и что и сегодня около двух часов ночи заходили в школу.