Сборник Сборник - Беломорско-Балтийский канал имени Сталина

• Название: Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
• Автор: Сборник Сборник
• Издательство: ОГИЗ «История фабрик и заводов»
• Жанр: История
• Год: 1934

Книга представляет собой коллективный труд 36-ти писателей под редакцией М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина.

История строительства Беломорско-балтийского канала им. Сталина, осуществленного по инициативе тов. Сталина под руководством ОГПУ, силами бывших врагов пролетариата. Яркие примеры исправительно-трудовой политики советской власти, перековывающей тысячи социально-опасных людей в сознательных строителей социализма.

В 1937 году весь тираж этой книги был изъят из обращения и уничтожен. Репринт издан в 1998 году анонимным издателем.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Матвей!

К нему спешил человек в белом кителе. Это был товарищ, с которым вместе они ликвидировали белогвардейскую банду под Верхнеудинском.

— Что делаешь? — спрашивал он.

— Все то же, — отвечал Матвей. — Когда еще увидимся?

— Обязательно увидимся, — прощаясь, отвечал товарищ.

Они не могли дать друг другу твердого адреса, но оба знали, что делают одно дело.

На Губернской улице в Иркутске его останавливал сверстник, с которым он работал в Семипалатинске.

— Постарели мы или не постарели, Матвей Давыдович? — спрашивал сверстник.

— Нет, не постарели, — отшучиваясь, улыбался Матвей Давыдович.

Оба они были так молоды, что стареть им было приятно.

— А где ты сейчас?

— Все там же.

В Иваново-Вознесенске на собрании партколлектива он получил записку: «Тов. Берман! Вы не тот ли самый Берман, что во Владивостоке? Если тот самый, то мы знаем друг друга. Моя фамилия Иванов. Не тот Иванов, который в Крайзу, а тот, что в Горпрофсовете. Здесь я в Облснабе, а вы что?»

«Все то же», писал Берман.

Так бывало в Коканде, в Томске, на китайской границе, на Урале.

Чувство того, что он делает «все то же», не покидало Матвея Бермана. Он ездил в поезде, гулял в Парке культуры, смотрел пьесу в театре и всегда чувствовал не только локоть соседа, но и его биографию. Он сталкивался с огромным количеством самых разнообразных людей. К каждому новому человеку в нем пробуждался требовательный интерес, давно превратившийся в бессознательную привычку разговаривать с людьми, — узнавать, кто он и что. Берман не знал, что значит терять время. Если ему приходилось ждать, он обязательно затевал разговор с шофером, канцеляристкой, вахтером, гардеробщиком, носильщиком багажа. В поезде это был самый располагающий к беседе пассажир. Не спрашивая у проводника вагона, он хорошо знал, кто куда едет.

Людей, которых он мимолетно видел, он не так-то легко забывал.

Человек твердо знал: я есмь Иван Степанович Федотов, член профсоюза и повар столовой Сталинградского завода. Разбуди его ночью — и он это скажет одним духом. Берман говорит с ним, как старый знакомый.

— Филипп Серых, — чего не признаете? Мы с вами виделись в Забайкальи.

И это было уликой, бесспорной, как фотографическая карточка.

Безбородый человек надевает бушлат.

— Священник, что с вами? — удивляется Берман.

Инженеров, офицеров царской армии, зубных врачей, мануфактуристов, железнодорожников и управдомов он различал походя, как будто они держали на виду эмблему своей профессии. На самом деле многие ее скрывали и жили тем, что их путали с другими.

Он знал говор уральский, сибирский, Иваново-Вознесенский и портовый. И хотя многие не обладали таким свойством узнавания, сам Берман не находил в нем ничего особенного. Это было обычное свойство той породы людей, к которой он относил себя.

Берман был чекист. В нем всегда жило ясное сознание того, что он каждый день держит ответ перед партией.

«Страна вкладывает миллионы рублей в ирригацию Вахшской долины. Страна ждет своего хлопка, а дело не идет. Дехканин измучился, ожидая воды, а вода не идет, в чем тут дело?», думал он.

«Стране нужен уголь. Кто же не подымает уголь на гора?», спрашивал он себя.

…Уполномоченный ГПУ в Шахтах запечатлел новую эпоху классовой борьбы, впервые сказав в донесении: вредитель.

И как тысячи других чекистов, Матвей Берман ощущал скрытую силу классового врага. Ее надо было найти, чтобы обезоружить.

В нем беспрестанно происходил творческий мыслительный процесс обобщения. Оброненные словечки, неожиданные интонации, вырвавшиеся жесты, скованные походки, случайные происшествия и странные ошибки откладывались в его памяти.

Путейская фуражка, промелькнувшая в окне международного вагона на станции Ташкент, вступала в интимную связь с автомобилем, остановившимся у дома, где проживал известный профессор в Ленинграде.

В этих причудливо разбросанных частностях выступало целое, отмеченное общей чертой враждебности и лживости.

Контрреволюция не любила с некоторых пор разговаривать вслух и смотреть в лицо. Он приучился улавливать и различать голоса по одному только движению губ; выражение глаз — по натянутым векам и легкому колебанию ресниц.

К тому же контрреволюция жила не в ладу с правдой. Самые отважные ее представители при словах правды отворачивались в сторону.

М. Д. Берман — начальник лагерей ОГПУ

Берман допрашивал барона Унгерна. Вел дело генерала Бакича. Это были открытые белогвардейцы. Все же и они не сказали всей правды.

Почему почтенный инженер с узкой, как отточенное лезвие, бородой, создавшей ему безоговорочную репутацию честного человека, лепечет о родине, патриотизме, цитирует стихи Блока «Россия, нищая Россия»… и замирает перед логическим смыслом десяти тысяч франков, полученных из рук некоего лица иностранного подданства?

Почему врач-бактериолог — представитель самой гуманной, самой человечной науки — никак не может объяснить, зачем понадобилось заслать в колхоз чумную вакцину, а твердит о врачебной тайне в медицинской этике?

В конечном итоге все они сознавались, писали покаянные письма и просили помилования, мотивируя стремлением загладить свою вину перед страной, а не для того, чтобы жить, только жить, жить во что бы то ни стало.

Возвратясь после допроса в камеру, они брали друг у друга том «Войны и мира» и по нескольку раз перечитывали то место, где описывается, как князь Андрей Болконский лежит раненый на поле сражения:

«Он раскрыл глаза, надеясь увидеть, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты и спасены ли пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже кроме неба — высокого неба, неясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками». «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как мы бежали, кричали и дрались. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец.

Да! все пустое, все обман кроме этого бесконечного неба».

Читая, они с удовольствием плакали и умилялись сами себе.

…Матвей Берман готовился к докладу на коллегии. Он только что прочел объемистое признание одного вредителя, написанное в форме докладной записки под общим заголовком: «Моя идеология».

Из 20-ти страниц, исписанных пунктуальным почерком и содержащих конспектированную смесь извлечений из Шпенглера, Достоевского и профессора Франка, синим карандашом были выделены несколько строчек, …«что касается найденных при обыске лианозовских акций на 50 тысяч рублей, то они принадлежат моей покойной жене. В день нашей серебряной свадьбы она захотела (слово захотела зачеркнуто) пожелала сумму, отложенную на подарок, обратить в биржевые ценности. Хранил как дорогую память».

— Вот она их идеология, — усмехнулся Берман. — Они были враждебны социализму не потому, что у них отняли идеи. У них отняли акции.

За всем многообразием тончайших, искуснейших индивидуальных мотивировок таилась напомаженная, приглаженная, выхоленная жажда денег, роскоши и безделья, пряталось недвижимое имущество, — рента, купоны, земля, частная собственность.

И когда Берман стал докладывать коллегии, то из приведенных им фактов, событий, случаев как бы выступило наружу воинствующее, омерзительное и жестокое мурло собственника.

— В колхозах целого района околевает скот от неизвестной болезни. В Шуе, Рыбинске, Коврове наплыв подозрительных лиц. Они толкутся у фабричных ворот. В ларьках опять нехватка спичек и соли, в то время когда склады полны. В столовой Меланжевого комбината обнаружено в пище битое стекло.

…Матвей Берман часто бывал на Меланжевом комбинате.

Веселые и невоздержанные на язык работницы со свойственной людям, долго находящимся в коллективе одного пола, бесцеремонностью оглядывали его. Он стоял среди пестрого ералаша ситцев, солнечных косых лучей и лоснившихся от смазки машин с красными флажками, окруженный теплым дыханием женщин, — стоял один статный парень тридцати лет в длинной кавалерийской шинели.

Он отшучивался в ответ на безобидное их озорство.

— Я вам всем сосватаю женихов, что надо. Будьте покойны.

— Нам таких, чтоб с ромбами.

— Можно и с ромбами, — охотно соглашался Берман.

Берман уходил с фабрики с запасом рассказов, странных бессмыслиц и беспорядков, которые ему в разговоре выложили работницы.

Ими владело требующее выхода глухое раздражение, накопившееся за последнее время в очереди к ларьку, в автобусе, на рынке, в прачечной, в проходной будке, в инструментальной, раздражение на хулиганство лодырей и пьяниц, раздражение, обостренное близостью изворотливого, неуловимого врага. Так, со злой горячностью, с настойчивой требовательностью, грубовато укоряли они его.