Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

• Название: Конармия[Часть первая]
• Автор: Александр Листовский
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Роман участника гражданской войны, прошедшего в рядах Первой Конной армии путь от рядового бойца до командира полка. В романе описано зарождение Первой Конной в 1918 году и ее боевые действия.

---

Афонька лежал на боку, поджав ноги. Вдруг он приподнялся, поднял руку и с ненавистью взглянул на Харламова, пытаясь что-то сказать, но только пошевелил короткими, как обрубки, толстыми пальцами и с хрипом повалился на спину.

— Готов, — сказал Харламов, пнув его сапогом.

— Надо б его отсюда убрать, — заметил Назаров.

— В огороды снесем. А там жители приберут… Когда Назаров повернул к хате, позади него раздался выстрел. Он оглянулся: Харламов прятал револьвер.

— Зачем стрелял? — спросил Назаров.

— Так-то вернее. А то меня было убили, а оказался жив.

Возвращаясь двором, Харламов вошел в хату. Девушка испуганно взглянула на него.

— Не бойся, хозяюшка, — заговорил он, подойдя к ней. — Это не наш боец, а бандит, махновский сынок… Мы его в огороде кинули. Так что уж вы извиняйте.

Девушка подвинулась к нему и, прижав руки к груди, тихо сказала:

— Ой, товарищок, який же вы добрый чоловик! Харламов молча взял ее руки, осторожно пожал и, сказав: «До свиданьица, лапушка», — вышел из хаты… Назаров держал лошадей. Они вскочили в седла и, тронув рысью, пустились догонять эскадрон.

— Зараз доеду до комиссара, — сказал Харламов, искоса взглянув на Назарова.

— Чего?

— Доложить надо, а то так неладно.

Ильвачев и Ладыгин ехали на своем обычном месте впереди эскадрона и о чем-то тихо беседовали.

— Товарищ комиссар, — сказал Харламов, подъезжая к Ильвачеву и придерживая лошадь, которая, горячась, мотала головой, разбрызгивая пену с удил.

— В чем дело, товарищ Харламов? — спросил Ильвачев, поворачиваясь к Харламову и с некоторым удивлением поглядывая на необычно встревоженное лицо казака.

— Бандита ликвидировали, — коротко сказал Харламов.

— Бандита? Какого бандита? — насторожился Ладыгин.

— Кривого, что до нас поступил.

— Добровольца? Это зачем? Кто вам дал право своевольничать?! — Ильвачев нахмурился и покраснел.

Харламов невольно почувствовал себя виноватым.

— Что за самоуправство такое? А разве вы не знаете, что за это трибунал? — спрашивал Ильвачев.

— Так, может, нас не зараз в трибунал, — глухо сказал Харламов, — а покуда закончим войну?.. А только, товарищ военком, он в меня с карабина ударил…

— Стрелял?

— А как же! Хозяйку грабил, оружием ей угрожал, а потом на Назарова бросился.

— Фу ты! Да как же ты сразу… — Ильвачев переглянулся с Ладыгиным. — Так бы и говорю, товарищ Харламов, а то я черт те что подумал. Нет, в таком случае трибунал отменяется. Только смотрите, чтобы в следущий раз самовольных расправ у нас не было. Думаю, нам мошно ехать покуда? — спросил Харламов, тая улыбку в усах.

— Езжайте.

Харламов отъехал, дождался своего места в рядах и пристроился к Митьке Лопатину.

— Грозен Степан? — поинтересовался Лопатин.

— Так по делу, — отвечал Харламов, прислушиваясь к оживленному разговору в заднем ряду.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Конная армия подходила к линии фронта. По вечерам в теплой голубеющей дали мелькали короткие отблески пушечных выстрелов. Все чаще попадались навстречу транспорты раненых.

Положение на фронте было очень тяжелым. Противник рвался к областям, богатым хлебом, углем и железной рудой.

12-я и 14-я красные армии, оказывая упорное сопротивление интервентам, отходили все дальше в глубь Украины. В начале мая красные части оставили Киев.

Захватив Киев, противник неожиданно прекратил наступление и крепко сел в окопы, видимо приготовившись к длительной обороне…

Дорога шла степью. Солнце палило. Пыль, клубясь, поднималась из-под копыт лошадей и оседала на лицах бойцов.

Харламов приподнялся на стременах и оглянулся назад. Там до самого горизонта бесконечной колонной шла конница.

— Харламов, а ты слыхал, что в пехоте раненые говорят? — спросил молодой боец Гришин.

— Ну?

— Кони, говорят, у них в одну масть, каждому солдату бинокль, а пулеметов!.. Через каждую сажень стоят. А сами-то окопались за проволокой, и нипочем их оттуда не выбить.

— Ну да! Что у нас, артиллерии нет? Генерал Толкушкин тоже за проволокой сидел, а ведь побили его.

— А как наш командир? — спросил Гришин.

— Ладыгин-то? Первейший командир. Этот, брат, не Карпенко. Наобум не полезет. У него, стало быть, человека зря не убьют… Да вот под Ростовом Карпенко-то на пулеметы в атаку пошел. А наш расплановал — кому с фланга, кому в тыл ударить. Раз, два — и готово! Батарею взяли и ни одного бойца не потеряли. А Карпенко что? Мелко плавает. Штаны коротки. Так, видимость од-на 1_ усы, бурка да глотка здоровая.

— Наш-то взводный очень молодой, — заметил Гришин, посмотрев на ехавшего впереди Вихрова.

— Ну и что же, все были молодые. Да и он зря не бросается. Соображение имеет. А это первое дело.

— Митька, гляди, кто едет, — сказал Харламов, повертываясь в седле и показывая рукой в поле, где стороной от дороги ехали Маринка и Сашенька. — Вы, стадо быть, с Маринкой земляки? — спросил он, пристально посмотрев на товарища.

— Ага.

— Ты вроде муж при ней? Митька помолчал и сказал:

— У нас с ней полная солидарность. Вот войну кончим — поженимся.

— Та-ак… А Саша как же? Ты, помнишь, все говорил, что она тебе своей косой за сердце зацепила.

Митька вздохнул.

— Ну, что Саша! Саша — барышня образованная. А я что? Эх, кабы скорей выучиться!.. Книжки вот теперь читаю. — Митька вытащил из кармана и показал Харламову тонкую книжечку.

— Но? — удивился Харламов. — А я не видал у тебя. Кто дал?

— Она и дала. «Прочти, — говорит, — а потом при случае мне расскажешь». Очень интересная книжечка. «Гарибальди» называется.

— Видал, как она Мише Казачку кисет-то расшила? — спросил Харламов.

— Видал… Покурим, Степа?

— Давай.

В задних рядах эскадрона, где ехали Кузьмич и Климов, тоже шли разговоры.

— Да. Спасибо товарищу Ильвачеву. Выучил меня грамоте на старости лет, — говорил Климов. — А то ведь только ноты и знал да фамилию расписаться. Был, как говорится, дурак дураком и уши холодные. Срамота, одним словом. Теперь хоть человеком стал.

— Факт! — пыхнув трубочкой, согласился Кузьмич. Он с покровительственным видом взглянул на приятеля. — Куда способнее образованному человеку. Вот, скажем, я, Василий Прокопыч, не поступи на действительной по медицинской части, ну и был бы пень пнем. А теперь все науки прошел и с каждым доктором свободно могу себя чувствовать, а перед другим, факт, и превосходнее себя окажу.

— Хорошая ваша наука, Федор Кузьмич, — сказал трубач.

— Медицинская наука всем наукам наука. Одним словом, тенденция, — веско заметил лекпом.

— Конечно дело, — поспешил согласиться Климов. — Ребры человеку вынать или там чего другое — это ведь не раз плюнуть.

— Вот я и говорю, с точки зрения.

— Да…

— Василий Прокопыч, глядите, что это там за город виднеется? — показал лекпом.

Вдали под пологим склоном поля сияли в солнечном мареве золотистые купола колоколен.

— А пес его знает… Стойте-ка, я сейчае у Вихрова спытаю.

Трубач выехал из строя, съездил в голову колонны и вскоре возвратился обратно.

— Узнали? — поинтересовался лекпом.

— Узнал, Федор Кузьмич. Умань это. Вихров говорит, здесь нам дневка.

— Умань? А-а… — Кузьмич покачал головой. — Значит, приехали. Факт!

Вдали послышался звук орудийного выетрела. Кузьмич встревоженно взглянул на приятеля.

— Слышите, Василий Прокопыч? — спросил он с опаской.

— Тяжелая бьет. Видать, фронт близко, — спокойно ответил трубач.

В передних рядах запели песню. Митька Лопатин прислушался и подхватил:

… Заплакала моя Марусенька
Сбои дивны очи…

Ехавший по левую руку от него старый боец Барабаш с досадой сказал:

— Ну чего ты ревешь, Митька? Какой черт тебя душит? Смотри, как твоя кобыла ушами вертит. Не нравится ей:

— А что? — Митька, улыбаясь, посмотрел на него. — Моя кобыла понимает. Привыкла к шибко хорошему голосу. Знаешь, кто на ней ездил раньше? Кривонос. Наш, донбассовский. Вот голос был! Соловей.

Голова колонны втянулась в пригороды и остановилась. Было видно, как передние всадники начали спешиваться и разводить лошадей по дворам.

Петька привязал своего мышастого конька во дворе под поветью, набрал сенной трухи, лежавшей на жердях, и кинул ее в телегу под морду конька.

Мышастый конек зло прижал уши и опустил презрительно вздрагивающую нижнюю губу, поросшую жесткими волосками, вкладывая в это движение все свое неуважение к незадачливому хозяину.

— Лопай! — сказал Петька.

Конек фыркнул и отшвырнул мордой сено.

— Ну, значит, сыт, коли не хочешь, — заключил Петька. Он оглядел большой двор, с довольным видом приметил колодец и направился в хату.