Стаффан Скотт - Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…

• Название: Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
• Автор: Стаффан Скотт
• Издательство: ЛомоносовЪ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91678-082-6

Ныне в роду Бернадотов насчитывается, если идти от его родоначальника наполеоновского маршала Жана Батиста Бернадота, семь королей и еще около ста двадцати особ обоего пола — мудрых государственных мужей, храбрых воинов, скучных принцев, строгих хранительниц домашнего очага и прекрасных принцесс. А кроме того имеются лесорубы, продавцы пылесосов, дизайнеры и даже один из лучших шведских художников. Писатель и журналист Стаффан Скотт со знанием дела, а, главное, с юмором описывает королевскую фамилию, а заодно преподносит читателю совершенно неожиданный образ Швеции. Его книга заполнена фактами, которые прежде никогда не публиковались ни в прессе, ни в исследованиях, посвященных королевской семье.

---

И еще о безлюдье: на его картинах из Италии в пейзаже присутствуют люди — и быстро понимаешь, что это этюды, рабочий материал.

В старости, когда принц снова и снова писал виды с мыса Вальдемарсудде, его работам порой, может статься, недоставало вдохновения. Вальдемарсудде с его парком, который создан весьма сведущим в цветущих растениях принцем в сотрудничестве с профессионалами, сам по себе произведение искусства. «Писать там было для Евгения, наверно, все равно что копировать собственные картины», — отмечал впоследствии Бу Линдвалль, старший управляющий вальде-марсудденского имения принца Евгения.

Это место, прежде чем стать популярным в народе музеем, было домашним очагом, который являл собою произведение искусства, и тамошняя жизнь тоже в не меньшей степени была произведением искусства. Принц охотно и часто собирал у себя небольшие избранные компании, устраивая изысканные обеды. Долгие годы он усердно вел переписку с многими друзьями. И все-таки явно был человеком одиноким. Где в его жизни любовь? Женщины? Или было что-то другое? Принц тщательно оберегал эту часть своей жизни, и известно нам очень мало.

В своих картинах и письмах он предстает как человек сдержанный, умеющий обуздывать свои страсти (и в картинах претворять их в полноценное художественное выражение). В шестьдесят лет у него случился долгий «флирт»; как тогда говорили, с настоящей femme fatale[135]. Этюд обнаженной натуры студенческих времен в Париже — «Лежащая натурщица» (1887), которая так ему нравилась, что он повесил ее в Вальдемарсудде, — проникнут откровенной эротикой, удивительно, как он рискнул показывать его своей религиозной матери. Необычайно тесная связь с матерью — важная деталь; Евгений часто писал полные любви письма этой несправедливо презираемой немке («Немке с юга!» — нередко повторял он, подчеркивая, что в ней нет ничего прусского), которая помогла ему добиться разрешения стать художником. В Вальдемарсудде у него был настоящий материнский алтарь с роскошным портретом королевы Софии кисти Цорна[136] и неизменным морем цветов под ним в горшках, вылепленных им собственноручно (их продажа много лет финансировала выставки в Вальдемарсудде), поскольку доступная керамика не сочеталась ни с цветами, ни с роскошным цорновским портретом.

Папенька Оскар висел слегка в тени, в том же помещении.

Самый живучий слух о принце Евгении касался не гомосексуализма, хотя в свое время имелись и такие спекуляции, нет, речь идет о молодой красивой женщине, изображенной слева на картине Рикарда Берга «Северный летний вечер», — о певице Карин Пюк. Сперва на картине была она одна, и, только завершив эту часть, автор написал принца. То есть на самом деле они даже не позировали сообща. Но картина суггестивна, и пошли слухи, что для певицы существовал подземный ход на Вальдемарсудде, — на самом же деле она уехала в Америку еще до того, как Евгений выстроил картинную галерею, где вправду есть подземный ход.

Прочим слухам о принце Евгении, видимо, способствовало то, что несколько раз он приезжал из Франции в сопровождении «богатого французского писателя-гомосексуалиста», однако нежные чувства последний питал к прежнему министру по делам культа и просвещения, артистичному сыну автора «Однокашников» Гуннара Веннерберга[137], тоже Гуннару, о чьих отношениях с французским писателем родители, вероятно, понятия не имели. Такие были времена.

В превосходной биографии Евгения, написанной Эриком Веннерхольмом, есть любопытный пассаж, где мы узнаем от художницы Ингрид Рюдбек-Цур (жены Хуго Цура[138]), что принц «привязался к Хуго Цуру еще и потому, что в юности тот был красив, а принца явно тянуло к молодым, красивым мужчинам, поскольку это отвечало его эстетическому чувству». Цитированная фраза в ту пору вовсе не подразумевала ничего, кроме сказанного. Обычный мужчина вполне может эмоционально питать слабость к красивым мужчинам, но не обязательно спит с ними.

Однако если при жизни принца Евгения слухи большей частью говорили о женщинах, то ныне среди тех, кто им интересуется, похоже, преобладает мнение, что он имел гомосексуальные наклонности. В частности, ссылаются на то, что это заметно во многих приобретениях для Вальдемарсудде. Но чувствуется, что уважение к принцу Евгению, тепло, каким volens nolens[139] преисполняешься, чем больше узнаёшь его личность, удерживало многих людей от домыслов по поводу склонности, которая при его жизни была не только табуирована и постыдна, но даже запрещена законом. Тем не менее об этом открыто написала Ингер Валё, которая в своем вневременно́м и живом романе об Андерсе и Эмме Цорн изображает принца бисексуалом и позволяет ему завести связь с Эммой Цорн. Основывается Ингер Валё на том, что Андерс Цорн очень ревновал и был недоволен как частыми визитами принца, так, видимо, и тем, что писательница позволила Эмме эту радость. Какова бы ни была частная жизнь принца Евгения, он определенно очень ее оберегал.

Забавно и неожиданно в жизни принца Евгения его многолетнее близкое общение с Эббой Бонде, как бы далеко оно ни заходило. Как дочь старшего Маркуса Валленберга, а стало быть, сестра Маркуса (мл.) и Якоба, она принадлежала к безусловной финансовой аристократии Швеции и через замужество породнилась с безусловной же родовой знатью, так как вышла за Карла Бонде по Хёрнингсхольм, который был двадцатью пятью годами старше ее и женат ко времени их знакомства. Она обожала развлечения и до, и после свадьбы, и ее описывают как воплощение «веселых двадцатых». Знакомство с принцем Евгением состоялось в конце двадцатых годов, когда ей было тридцать, а принцу Евгению за шестьдесят, и фактически она не единственная из молодежи, кому нравился очень стильный тогда принц, — но она сумела вовлечь его в развлечения! Он даже посещал танцкласс, чтобы научиться современным танцам, насмешливо объясняя это тем, что не хочет выглядеть неуклюжим в обществе своих племянниц. (Кто разучивает танго, чтобы танцевать с племянницей?)

Они вместе путешествовали, ходили по ресторанам, она играла с ним в гольф, а он учился у нее играть в теннис, что вызвало у старика Густава V братский восторг. «Неужто она и на это его подвигла?» — якобы сказал ветеран лаун-тенниса. Короче, молодая дама расшевелила старого, хорошо сохранившегося принца. Тут ему можно только позавидовать. По крайней мере одна женщина в его жизни уж точно была.

Эбба Бонде — суперзвезда той поры, когда даже понятия такого еще не существовало. Карл Герхард называл ее «скульптурой на ростре роскошной, расцвеченной флагами увеселительной яхты светской жизни», тогда как Банг, пообедав у нее и заметив: «Эверт Таубе[140] пьет там по утрам пиво», сказала, что она «совершенно непринужденная, не скованная условностями, человек как человек».

Позднее, во время войны, Эбба Бонде много делала для детей-беженцев, но у нее возникли проблемы с психикой — от перенапряжения или отчего-то другого. В 1945-м, на восьмидесятилетие принца, из лечебницы ее не отпустили, несмотря на все уговоры и просьбы принца и ее опекуна. Веселые двадцатые часто заканчивались печальным эпилогом.

За свою активную помощь беженцам Эбба Бонде попала в энциклопедический словарь издательства «Бониер», а за свои веселые эскапады в развлечениях десятилетием раньше — в куплеты Карла Герхарда, что многие полагали еще большей честью. Умерла Эбба Бонде в 1960-м.

Сам принц Евгений имел серьезные проблемы со здоровьем в среднем возрасте, в частности перенес операцию по поводу опухоли позвоночника, от которой оправился лишь через год. В старости его донимала прогрессирующая глухота, наследственная у Бернадотов. Тому, кто полагает, что назойливая гласность о королевских особах — явление позднее, не мешает знать, что, когда у старого принца в конце тридцатых годов возникли тривиальные, но не очень-то веселые недомогания, обычные у пожилых мужчин и требующие визитов к врачу, в газетах сороковых годов писали о его катаральном цистите или неприятностях с простатой, закончившихся операцией. Да-да, конечно, отчеты врачей суть способ избежать слухов. Только выглядит это глупо.

В 1947 году, находясь в Фальстербу, где играл в гольф, принц заболел воспалением легких и через шестнадцать дней после своего восьмидесятидвухлетия скончался. Он стал первым Бернадотом, которого согласно модным идеям кремировали. Ведь он завещал похоронить его так, чтобы это явилось логическим завершением жизни демократичного аристократа, отмеченной шведским компромиссом. Поэтому гроб везли по столице с оказанием всех королевских почестей и под надлежащим эскортом кавалеристов из его лейб-гусарского полка, а панихида прошла в присутствии всех возможных королевских и официальных персон, при блеске мундиров и среди дорогого траурного флера, однако не в соборе, как полагалось бы шведской королевской особе. Состоялась панихида на необычайно красивом Лесном кладбище Эншедского прихода, возле Нюнесвеген, где предположительно слегка растерянные королевские особы могли полюбоваться полотнами Свена Эрикссона[141] в Асплундовой[142] часовне Надежды, строгой в своей чистоте и классически прекрасной. Принц знал, где ему место, но не утратил и связи с миром, который даровал ему уникальные возможности для работы.