Дональд Джонсон - Птичий вольер в “Аде” Набокова

• Название: Птичий вольер в “Аде” Набокова
• Автор: Дональд Джонсон
• Издательство: «Старое литературное обозрение» 2001, №1(277)
• Жанр: Публицистика
• Год: 2001

Д.Бартон Джонсон (D. Barton Johnson)

— профессор Калифорнийского университета в Санта Барбаре.

Автор монографии “Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov” (Ann Arbor: Ardis, 1985), многочисленных статей о творчестве Набокова, Саши Соколова и др. Дважды выбирался Президентом международного Набоковского общества. Редактор и основатель электронного дискуссионного набоковского форума NABOKV-L и журнала “Nabokov Studies”.

---

Несколько ранее в романе Ада показывает Вану Ардис. В маршрут экскурсии входит и кладовка в подвале, где хранятся гамаки, и принадлежности для игры в крокет (59). Ада замечает, что “ключ прячут вот в эту выемку… в ней изловчилась свить гнездо птица”, добавляя: “Вряд ли имеет смысл говорить, какая”. Какая же именно, становится ясно триста пятьдесят страниц спустя, когда любовники рассматривают старые фотографии того первого лета в Ардисе (384). На одной четырнадцатилетний Ван метится “каким-то коническим снарядом” в статую. По поводу другой Ван замечает: “Ага, достославный дубонос”. Ада тут же поправляет его: “Нет, это kitayskaya punochka (Chinese Wall Bunting)… Ты ведь помнишь, какая масса экзотической живности, альпийской и арктической, уживается в наших краях с обычным зверьем” (386). Вот здесь орнитолог от удивления оцепенеет. Мало того, что такой птицы, как “Chinese Wall Bunting”, не существует, но пуночки (Emberizidae) вообще не гнездятся в широтах Ардиса. Ада обыгрывает русский аналог “bunting” — “пуночка”, из которого возникает русско-английское слово “punочка” (“a cute little pun”). Как бы ни был забавен этот эпизод для двуязычного читателя, служит он и еще одной цели — в нем продемонстрирована характерная для Ады тактика уклонения от неприятных тем. “Достославный” же “дубонос” молчаливо вводит тему Перси де Прея, одного из многочисленных любовников Ады.

Во время того же первого путешествия по имению Ван, запустив шишкой в мраморную статую женщины, склонившейся над стамносом (56), сумел лишь спугнуть птичку, чем вызвал презрительную усмешку Ады: “Нет ничего пошлее на свете, как кидаться в дубоносов камнями” (56). Птица и статуя нерасторжимо связаны с Перси де Преем и его судьбой. Поскольку Б. Бойд в своей книге об “Аде” восхитительно точно вычертил романную линию Перси, я бы не хотел повторяться в прослеживании мотивов птичьего триптиха, с ним связанных: дубонос, соловей-bulbul и западный соловей (англ. — nightingale, лат. — Luscinia luscinia. — Прим. пер.) — все указывают на его смерть12. Я бы упомянул в дополнение лишь об одной детали. Когда Перси без приглашения появляется на пикнике по случаю дня рождения Ады, Марина, которая хочет позвонить по телефону, жалуется своему красивому поклоннику: “Вон в той скворешне когда-то был “телефон” (266). Читателю остается лишь вообразить себе бывшего обитателя этого давно уже пустующего дома. Я бы также настоятельно советовал читателю найти картинку с изображением дубоноса и сравнить его с “полноватым, фатоватым, лысоватым”, нахальным молодым Перси (182). Эта изящная, хотя и крупная птица носит впечатляющее имя Coccothraustes coccothraustes (“дробящий семена и косточки”), тогда как по-русски она называется дубонос (человек с крупным носом). Английское же название hawfinch происходит от любимого блюда птицы — ягод боярышника (hawthorn).

Дубонос не встречается в западном полушарии. Принимая во внимание щепетильность Набокова в отношении к таким вещам, мы должны предположить, что появление дубоноса в Ардисе (расположенном в “Русской” Эстотии Антитерры — это примерно соответствует северо-востоку Северной Америки) служит в романе знаком того, что Антитерра — мир воображаемый в противоположность чисто “фиктивному”. Как мы еще увидим, Ардис предлагает вниманию прихотливую смесь птичьей фауны Северной Америки и Северной Европы.

“Академичка” Ада временами докучает Вану своими безграничными познаниями в естественных науках, особенно если учесть свойственную ей манеру хитроумными финтами уходить от разговора на чувственные темы к темам естественной истории13. Но именно Вану принадлежит большая часть воспоминаний и именно он указывает на свою некомпетентность в орнитологии, вспоминая о первом пробуждении в Ардисе: “Ван едва успел прижаться щекой к прохладной плоской подушке, как его уже вытряхнул из сна оглушительный гомон — веселый щебет, сладостный свист, чириканье, трели, перещелк, скрипучее карканье и нежное пение, которые, как он с испугом не-одюбониста предположил, Ада могла и не преминула бы подразделить на соответственные голоса соответственных птиц” (53-54). Ван специфически воспринимает Аду в качестве источника целой серии “птичьих” сравнений. Так, Ван с Адой устраивают незаконный ланч на пирсе Лемана, где Ада восхищается водяными птицами: она “залюбовалась водоплавающим населением озера: хохлатой чернетью, черной, с контрастно белыми боками, отчего эта утка приобретает сходство с человеком… выходящим из магазина, зажав под мышками по длинной картонной коробке (с новым галстуком? с перчатками?); черные их хохолки напомнили ей голову Вана — четырнадцатилетнего, мокрого, только что вылезшего из ручья. Лысухи… плавали, странно дергая шеями, совсем как идущая рядом лошадь. Мелкие нырцы и нырцы покрупнее, с венчиками, задирали головы, принимая позы, отчасти геральдические” (503).

Но лишь с Люсеттой связаны наиболее явные “птичьи” ассоциации. Она отождествляется с двумя птицами: райской птицей (Paradiseae) и чомгой (Podiceps cristatus). В то время как Ада и Ван нарисованы в черно-белой гамме и соответствующих одеждах, цвета Люсетты, акцентируемые на протяжении всего романа, — рыжие волосы, зеленые глаза и зеленое платье. Образ райской птицы впервые возникает после того, как в Кингстоне, в комнате Вана Люсетта передала ему cri de cour Ады. После неудачной попытки соблазнить Вана эффектной имитацией речи и манер сестры она уходит, а Ван замечает: “…ты мне кажешься райской птицей” (374). Тот же образ появляется еще раз, когда Ван сопровождает Аду и Люсетту в “Урсус”, “франко-эстонский” ресторан. Обе сестры одеты по моде, в очень короткие, открытые вечерние платья: Ада в просвечивающее черное, а Люсетта — в “лоснисто-зеленое” (396). Ее глаза были подведены в стиле “изумленная райская птица” (396). На следующее утро, после квази-debauche a trois, Люсетта, по-прежнему “третья лишняя”, исчезает. Ван в записке, оправдывающей “в сути своей невинную” (409) сцену, обращается к ней то как к “нашей нереиде и Эсмеральде” (408), то как “к милой жар-птице” (408). Он признается, что был сведен с ума “парой зеленых глаз под медным локоном. Мы хотели лишь подивить и позабавить тебя, РП (райская птица)” (409). “Птичья” образность сопровождает также и последнюю попытку Люсетты соблазнить Вана на борту “Адмирала Тобакоффа”. После полудня они отправляются в бассейн. Люсетта, загоревшая до “нектаринового тона”, в зеленых “бикини” и купальной шапочке, поражает Вана великолепно выполненными прыжками в воду. Тем же вечером Ван, ощущая завистливые взгляды, медленно разглядывает ее, полный желания и восхищения: “Платье ее он мог описать лишь как нечто килеперое (если у страусов бывают медные кудри), подчеркивающее непринужденность походки, длину ниноновых ног”14 (468). Ван едва не поддался искушению — и заставил ее поверить, что ночь они проведут вместе, но в последний момент сама судьба устроила против нее заговор. Ее самоубийство — она прыгает с палубы роскошного лайнера — моральный апофеоз романа, лишь после ее смерти Ада и Ван по-настоящему осознают последствия своей беспечности по отношению к другим людям. Люсетта появляется в романе снова накануне последней встречи Вана и Ады много лет спустя. В нетерпении ожидая Аду в “Трех лебедях”, Ван случайно натыкается “на овальную коробочку (пудреницу с изображеньицем райской птицы на крышке), некогда содержавшую “Duvet de Ninon” (536). Как может показаться, коробочка эта оставлена призраком Люсетты, вновь соединяющим любовников.

Выбор Ваном обращения к Люсетте — “райская птица” — указывает и на ее “цвета”, и на ее красоту. Набоков, натуралист, никогда бы не удовольствовался общим — красота всегда индивидуальна. На языке орнитологии это означает, что райская птица — не вид, а семейство — Paradisaeidae, включающее в себя сорок с лишним видов, обитающих на территории Новой Гвинеи. Райских птиц часто называют самыми красивыми птицами в мире, плюмажи у них (только у самцов) отличаются богатством красок — красных, оранжевых, зеленых, желтых и голубых, соперничающих друг с другом по интенсивности цвета во время брачных ритуалов. На какую же из райских птиц похожа Люсетта? Хотя однозначно утверждать я не берусь, вероятнее всего, ближайший “родственник” Люсетты из мира птиц — королевская райская птица (Cicinnurus regius regius). Около шести дюймов в длину, птица эта сверху глянцево-малиновая, а к голове и хвосту малиновый цвет переходит в оранжевый. Над глазами — примесь зеленого (у сестер глаза подведены в стиле “райская птица”). Как и у многих райских птиц, у этой два заметно удлиненных (по длине равных туловищу) изогнутых, как проволока, хвостовых пера с дискообразными спиралями переливающегося зеленого по краям. На шее — выступающее зеленое “ожерелье”, а перья верхней части груди образуют распрямляющийся веер с изумрудно-зелеными краями15. Этот вид известен сложным ритуалом ухаживания, который может, помимо прочего, включать зависание на ветке вверх ногами; крылья при этом мелко подрагивают, а раскрытый клюв обнажает желто-зеленый зев. Ухаживание Люсетты за Ваном лишь немногим менее эффектно.