Сара Груэн - Уроки верховой езды

• Название: Уроки верховой езды
• Автор: Сара Груэн
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54031-0

Жизнь Аннемари рушится в течение одного дня. Она теряет престижную работу, ее бросает муж, до крайности обостряются отношения с дочерью… И, словно этого мало, приходит известие о смертельной болезни отца. Нужно ехать к нему, но нелегко принять это решение. Ее родители держат конюшню, дают уроки верховой езды. Двадцать лет назад Аниемари была их лучшей ученицей, ее даже называли олимпийской надеждой. Но трагический случай во время отборочных соревнований положил конец карьере. Аннемари тогда получила тяжелые травмы и потеряла любимого коня. С тех пор она всячески пыталась отгородиться от призраков прошлого…

Впервые на русском в переводе известной писательницы Марии Семеновой!

---

— Так ведь, Бу-Бу? Нет, парень, никаких гулянок! Только плановые бракосочетания!

— А второй где? — спрашиваю я.

— На другой стороне. Только Темпест — это не он, а она, и ее уже выпустили порезвиться. Вы с ней потом познакомитесь. А когда привезут вашу лошадку?

— Мою… лошадку? — переспрашиваю я, запинаясь.

— Разве у вас нет лошади?

— Я больше не езжу…

Он смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

— У меня было очень травматичное падение, — говорю я, пристально наблюдая за выражением его лица. — Много лет назад…

Он, кажется, не в курсе.

На мой взгляд, родители неправильно поступают, рассказывая людям о моих былых заслугах — «знаменитая Аннемари» и всякое такое, — но не упоминая о том несчастном случае. Это, как ни крути, ключевой эпизод моей биографии.

— Мне очень жаль, — произносит он. — Надо полагать, скверное было падение. Ну ничего, мы снова вас посадим в седло.

И прежде чем я успеваю возразить, он уходит прочь по проходу. Какое-то время я смотрю ему вслед. Широкая спина, тонкая талия…

* * *

Вернувшись в дом, я подключаю компьютер к Сети. Мне пришло еще несколько писем от Роджера, судя по темам — все более неотложных. Еще одно «мыло» — от моей адвокатши, и я открываю его первым.

Она приложила очередной вариант бумаг о расторжении брака. Мне не хочется их изучать, и я посылаю ей краткий ответ — дескать, я в Нью-Гэмпшире, очень занята, все просмотрю позже. Подумав, я посылаю вдогонку еще письмо — с просьбой не сообщать Роджеру, где я. После чего помечаю на компьютере все его письма — и стираю их.

* * *

Уже почти одиннадцать. Еве давно полагалось бы проснуться. Я прохожу по коридору и стучусь к ней. Ответа нет, но это меня не удивляет. Как большинство подростков, Ева иерихонскую трубу способна проспать.

Я стучу снова, потом просто вхожу. Постель дочери пуста. И конечно, не прибрана.

Я иду к лестнице. Я успеваю одолеть треть ступенек, когда снизу раздается крик Мутти:

— Постой, постой, не спускайся!

Я останавливаюсь. Там, внизу, работает какой-то механизм: доносится шум моторчика, что-то лязгает и щелкает. Из моей головы разом испаряются все мысли, и я поспешно отступаю обратно. Я не знаю и знать не хочу, что там происходит. Судя по звукам, задействована направляющая на потолке…

— Ладно, ладно, я тут подожду, — кричу я, очень стараясь не увидеть лишнего. — Скажи только, Еву кто-нибудь видел? А то ее в комнате нет…

— Не знаю, — слышится в ответ. — Может, она в конюшню пошла?

Раз уж я застряла тут, наверху, я беру полотенце и отправляюсь в ванную.

Открыв дверь, я обнаруживаю Еву мокнущей в ванне. От неожиданности я отшатываюсь. На ней наушники, глаза закрыты, голова откинута.

Я не видела ее нагишом лет примерно с десяти, так что сейчас слегка потрясена. Боже, у моей дочери, оказывается, совсем взрослое женское тело, только груди крепкие и до невозможности твердые. Потом я замечаю татуировку над грудью. Единорога величиной примерно в дюйм.

— Господи, Ева, что ты наделала?

Ее ресницы взлетают, на лице — изумление и испуг. Она вскакивает на ноги, расплескивая воду.

Я делаю шаг вперед и хватаю ее за руку. Она вырывается и, не удержав равновесия, бухается обратно. Я отворачиваюсь — еще чуть-чуть, и я могла бы ударить ее. Я и не помню, когда последний раз была до такой степени вне себя.

— И о чем ты только думаешь! Дурочка малолетняя!

Я срываюсь на визг и все-таки поворачиваюсь к ней лицом. Она выбралась из ванны и заворачивается в полотенце.

Сзади слышатся торопливые шаги, кто-то бежит вверх по лестнице.

— Что тут у вас произошло? — кричит Мутти, врываясь к нам. — Крику, как будто убили кого!

— И давно это у тебя? — требую я ответа, сверля Еву пристальным взглядом.

Она не отвечает. Она рассматривает багровые следы, оставленные на ее руке моими пальцами. Наверняка потом не раз мне это припомнит.

— Давно?! — повторяю я.

— С месяц, — опасливо поглядывая на меня, отвечает дочь.

Я пересекаю комнату. Ева пятится от меня, но я хватаю ее за плечи и силой разворачиваю к высокому зеркалу.

— Значит, понятия не имеешь, что натворила? — спрашиваю я и дергаю угол полотенца.

Оно падает на пол. Ева мгновенно наклоняется подхватить его, потом поворачивается ко мне.

У меня слезы наворачиваются от вида мерзкой наколки на ее чистой, свежей коже. Я смотрю на нее, прикидывая, что будет дальше, и вижу, что она занята тем же. Когда она видит, что я вновь овладела собой, на ее лице возникает защитная маска непокорства. Она думает, что близка к победе.

— Ты ее немедленно сведешь, — говорю я и ухожу.

— Что? Куда ты пошла? — кричит Ева мне в спину.

Я бросаю через плечо:

— Пластических хирургов искать.

* * *

Наши с Евой отношения всегда были непростыми. Хотя, наверное, нет, не всегда. Я помню светлое времечко, когда она была пухленьким младенцем, унаследовавшим мои светлые волосы при карих глазах Роджера. Тогда мы с ней так любили друг друга, что Роджер мог бы приревновать — если бы сам точно так же не любил Еву. Возможно, то, что мы оба были помешаны на ребенке, было первым звоночком — на Еву уходила вся наша любовь, для себя почти ничего не оставалось. Причем сами мы не замечали переноса чувств, а это был уже второй звоночек… Легко рассуждать задним числом, теперь, когда Роджера со мной больше нет. Сквозь призму надвигающегося развода любой пустяк из прошлого кажется судьбоносным…

Чуть позже, когда Ева вышла из младенчества, дела у нас с ней постепенно пошли наперекосяк. Правду сказать, еще каких-то три года назад мы с ней могли разговаривать. Иногда нам даже бывало хорошо вместе. Вот только близости, которая, как мне казалось, должна присутствовать в отношениях матери и дочери, я совершенно не ощущала.

Помню, как однажды мы с Роджером взяли ее в зоосад, где можно было общаться с домашними животными. Растрепанные золотые кудряшки обрамляли личико Евы, точно грива львенка, детские ручки в складочках и перетяжках тянулись погладить козу. Она была очень красивым ребенком, сущее загляденье… но я чувствовала — чего-то не хватает. Я видела, как другие мамаши бросались на колени возле ребеночка, стоило тому заплакать, и отцы опускались рядом, следя, чтобы детка не выронила овес, приготовленный для козы… Эти люди прямо лучились любовью и счастливой заботой, а мне подобное было чуждо. Я как-то не могла полностью отдаться материнству, погрузиться в него, наслаждаться им. Что-то всегда меня отвлекало, требовало внимания, не давало жить счастливым моментом. Готовка, которая мне не слишком удавалась. Стирка, разраставшаяся день ото дня. Счета, требовавшие оплаты, вынужденное заточение дома… Ну и чувство, что с Роджером у нас полного единения все-таки не было.

Не говоря уже о лишнем весе — он появился у меня во время беременности и никак не желал покидать мою некогда спортивную и подтянутую фигуру.

В тех редких случаях, когда мы с Роджером выбирались куда-нибудь без Евы, я с завистью наблюдала за другими парами, которые гуляли с детьми, хотя мой ребенок ждал меня дома. Я подсознательно ощущала, что их опыт полней и совершенней моего.

Я всячески подавляла и прятала это необъяснимое чувство. Я кроила платья, устраивала вечеринки, я даже возила ее на занятия по верховой езде — хотя вид дочери, сидящей на лошади, ввергал меня в панический ужас. Каждый уик-энд мы непременно устраивали семейную вылазку — пеший либо велосипедный поход, поездку на детскую экскурсию в музей или в ботанический сад. Ева росла любимой и отлично знала это. Даже когда она вошла в подростковый возраст и все стало меняться, я продолжала бдеть, я глаз с нее не спускала.

Я думала, моя неусыпная бдительность послужит чем-то вроде щита, ограждающего и нас, и ее саму от опасностей отрочества. Ну и какова оказалась цена этой бдительности, если она обзавелась татуировкой, а я и не знала?

Я закрыла дверь в свою комнату и села к столику у окна. Трясущимися руками вновь подключила компьютер к Интернету, решившись отыскать пластического хирурга, который согласится принять нас без промедления. Сегодня, сейчас.

Меня страшит не татуировка сама по себе. Я не приемлю ее, и она будет уничтожена. Но это тоже не важно. Я ужасаюсь тому, что не знала о ней. Если я не знала о ней, спрашивается — о чем еще я могла не подозревать?

* * *

Через двадцать минут я спускаюсь по лестнице, сжимая в руке бумажный листок. При этом я кричу во весь голос, не задумываясь, кто еще может быть в доме:

— Ева! Ева, ты где?

Я останавливаюсь у подножия лестницы, прислушиваюсь, нет ли где признаков жизни.

— Ева! Живо иди сюда!

Сперва мне кажется, что в доме никого. Потом раздается урчание моторчика. Я оглядываюсь и вижу папу, выезжающего из дверей гостиной. Мне становится нехорошо.