Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

• Название: Смерть в Лиссабоне
• Автор: Роберт Уилсон
• Издательство: Иностранка Азбука-Аттикус,
• Жанр: Триллер
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02767-1

На морском берегу в окрестностях Лиссабона обнаружено тело юной девушки. Расследуя ее гибель, инспектор Зе Коэлью обнаруживает, что убитая старшеклассница вела отнюдь не добродетельный образ жизни. Однако выясняется, что ни подозрительные дружки, ни окрестные наркоманы не имеют отношения к смерти Катарины Оливейры. Корни преступления уходят в далекое прошлое, каким-то загадочным образом с ним связано семейство Абрантеш, в эпоху диктатора Салазара обогатившееся на торговле с немцами. Но когда преступник оказывается за решеткой, а все средства массовой информации дружно превозносят Зе Коэлью, инспектор приходит к выводу, что настоящий убийца — совсем другой человек…

---

4

Пятница, 12 июня 199…

Пасу-де-Аркуш, близ Лиссабона.

— Леди и джентльмены, — провозгласил мэр Пасу-де-Аркуша, — разрешите вам представить инспектора Жозе Афонсу Коэлью.

День был жаркий с небом безупречной голубизны и легким дуновением океанского ветерка, шелестевшего в кронах тополей и перечных деревьев общественного парка. На вылинявших розовых стенах здания бывшего кинотеатра горели лампочки, какая-то девочка радостно визжала, раскачиваясь на динозавре. Рядом с ней курил, прихлебывая из кружки пиво, коренастый мужчина, женщины приветствовали друг друга поцелуями. За оградой по Маржинал проносились машины, легкий самолетик, треща над песчаными дюнами, устремлялся к морю. В воздухе стоял запах жаренных на гриле сардин. Чиновник ухватился за микрофон.

— Зе Коэлью… — начал мэр, назвав меня более привычным именем, но все же не сумев вызвать этим интерес у толпы, праздновавшей канун дня святого Антония; в числе прочих здесь была моя шестнадцатилетняя дочь Оливия и сестра с мужем и четырьмя из их семерых детей.

Мэр принялся цветисто расписывать то, что и без того всем было хорошо известно: после смерти жены, скончавшейся год тому назад, я сильно растолстел, и моя дочь, дабы заставить меня сбросить вес, сумела собрать на проведение праздника пожертвования в сумме, пропорциональной количеству сброшенных мной килограммов; и пообещала заставить меня прилюдно сбрить мою замечательную бороду, которую я холил в течение двадцати лет, если мой вес хоть на грамм превысит восемьдесят кило.

Дочь помахала мне, зять делал ободряющие жесты. Утром я убедился, что вешу 78 килограммов, а мой живот — твердый и плоский, как у восемнадцатилетнего (всю предыдущую неделю я гонял на велосипеде с тренером из полиции, наездив 250 километров). Я чувствовал себя абсолютно уверенным до той минуты, пока мэр не начал свою речь. Что-то искусственное почудилось мне в беззаботности толпы, неискреннее в ободряющих жестах зятя и даже в том, как помахала мне дочь. В эту минуту я понял: мне предстояло сыграть роль.

Лысоватый толстяк с густой бородой, в блейзере, серых слаксах и в ярком галстуке подошел к столику дочери. Расцеловал ее в обе щеки, крепко обнял. Одна из моих племянниц подвинулась, давая ему место. Обменявшись со всеми рукопожатиями, он сел за столик.

Внезапно настала тишина. Настал черед мэра объявить сумму, а деньги собравшиеся уважали.

— Два миллиона восемьсот сорок три тысячи девятьсот восемьдесят эскудо!

Толпа взорвалась, как петарда. Плата за семнадцать килограммов жира — даже я вынужден был это признать — казалась гигантской. Подняв руку, я благосклонно принимал аплодисменты, как вернувшийся на трон монарх.

Оркестр на помосте за моей спиной, равнодушный к моим страданиям, разрядил торжественность момента, грянув разудалую мелодию, словно приветствуя тореадора, только что выполнившего блистательный пируэт перед мордой разъяренного быка; группа малышек в национальных костюмах пустилась в пляс — вразброд, неуклюже топоча. Два местных рыбака водрузили на помост весы. Толпа, отхлынув от барной стойки, ринулась поближе к сцене. Сидевший возле моей дочери толстяк, вытащив авторучку, что-то писал. Мэр сунул за пазуху микрофон и принялся отгонять людей, стремившихся прыгнуть на сцену. Из динамиков слышалось его кряхтенье.

Тишину восстановило появление на помосте доктора. Трогая на носу пенсне, он стал излагать правила с видом онколога, уступившего необходимости сообщить страшный диагноз. Он представил собравшимся и парикмахера, внезапно выросшего за моей спиной с ножницами и накидкой.

Я скинул ботинки и встал на весы. Доктор установил верхнюю планку на восьмидесяти и стал двигать гирьку. Толпа сгрудилась. Я вздернул подбородок и победно улыбнулся, выставив на всеобщее обозрение свой новенький зубной мост, потом зажмурился и сказал себе: «Я легкий как перышко, как воздушный шар, наполненный гелием».

На цифре 83 толпа дрогнула. Я парил над землей. На восьмидесяти двух я открыл глаза. Доктор хмуро объявил о предстоящей экзекуции. Я был обесчещен. Толпа ревела.

Двое рыбаков втиснули меня в кресло. Я вырывался. Девочки в национальных костюмах в панике бежали. Я протестовал, но позволил себя удержать. Мой парикмахер правил бритву, поглядывая на меня из-под полуопущенных век — эдакий палач-любитель. Мэр, вытаращив глаза, пытался перекричать толпу, пока не вспомнил о микрофоне.

— Зе, Зе, Зе, — приговаривал он, выдвигая вперед лысоватого толстяка, сидевшего за столиком с моими родственниками, — это сеньор Мигел да Кошта Родригеш, директор «Банку де Осеану и Роша». Он хочет кое-что сказать.

Вид этого банкира свидетельствовал, что его месячный доход раз в пять превышает мое жалованье даже после пирушек на взморье с поеданием омаров и прочих деликатесов.

— Мне крайне приятно иметь возможность от имени моего банка сделать следующее предложение: в случае если инспектор Коэлью, приняв вышеозначенное условие, позволит сбрить себе бороду, к пожертвованной благотворителями сумме будет добавлен этот чек на три миллиона эскудо, что составит общую сумму в шесть миллионов эскудо.

Рев толпы можно было сравнить лишь с реакцией стадиона на победу в матче за европейский кубок. Делать было нечего. Щедрость обязывает. Через пятнадцать минут я стал похож на диковинного зверя — португальского барсука.

Благополучно пронеся над головами собравшихся, меня доставили в бар «Красное знамя», владельцем которого был старый мой приятель Антониу Боррегу, называвший себя последним коммунистом Португалии. Банкира тоже втолкнули в бар вместе с моей дочерью и остальными домашними. Даже мэр, все еще державший свой микрофон, оказался рядом со мной.

Антониу уставил стойку запотелыми пивными кружками. У него был вид голодающего. Такой не растолстеет, даже если кормить его на убой — бледная впалая волосатая грудь, запавшие глаза и косматые подвижные брови. Жилистые и мохнатые, как у обезьяны, руки. Хотя мы были хорошо знакомы, его прошлая жизнь была мне неведома.

Оливия, толстяк и я взяли по кружке. Антониу приготовил свой «полароид» — запечатлеть событие для выставки.

— Я бы тебя не узнал, — шепнул он мне. — Попросил бы, чтоб познакомили.

Я поднял кружку. По стенкам стекали капли.

— Мою первую за сто семьдесят два дня кружку я пью за здоровье и душевную широту сеньора Мигела да Кошта Родригеша из «Банку де Осеану и Роша».

Оливия рассказала мне, как познакомилась с банкиром. Она училась с его дочерью и придумывала наряды для ее матери. Банкир носил галстуки Оливии. Он даже предлагал составить ей протекцию в модельном бизнесе. Но я сказал, что желаю, чтобы она продолжила образование. Обучение в дорогой международной школе в Каркавелуше оплачивали ее английские дед и бабка, которые не мыслили себе, чтобы их внучка не владела английским. Банкир лишь вздохнул об упущенной возможности. Оливия притворилась, что огорчена. Каждый из нас сыграл свою роль как положено.

— А я пью за Оливию Коэлью, — с жаром сказал сеньор Родригеш, — ведь возможным все это сделала именно она.

Выпили еще, и Оливия запечатлела ярко-красный поцелуй на моей первозданно-белой выбритой щеке.

— Одно меня смущает, — сказал я, вклиниваясь в многоголосый шум переполненного бара. — Кто устанавливал весы?

Последовали две секунды ледяной и хмурой тишины, после чего я улыбнулся; лед треснул, вошел парикмахер с пластиковым пакетом, который он протянул мне.

— Ваша борода, — сказал он, ласково встряхнув пакет. — Хорошая подстилка будет для вашей кошки.

— Сейчас не до этого.

— Должно быть, на весы легло все то, что вы здесь прожили и пережили, — сказал мэр.

Все взоры обратились к нему, и он стал теребить микрофон. Антониу поставил на стойку еще три кружки, и мы с Оливией взглянули друг на друга.

— Я пережил? — негромко переспросил я. — А по-моему, это тяжесть прошлого, которое так или иначе касается всех нас.

Оливия лизнула палец и вытерла с моей щеки отпечаток помады.

— Верно, — сказал Антониу, неожиданно включаясь в разговор. — История — это груз, хотя и мертвый. Не правда ли, сеньор Родригеш?

Сеньор Родригеш, не привыкший к пролетарскому напитку, рыгнул себе в кулак.

— История повторяется, — сказал он, и засмеялся даже Антониу, коммунист, нутром чуявший капиталиста.

— Верно, — сказал он. — Но история тяжела лишь для того, кто в ней участвовал. А для нового поколения она весит не больше пары-другой школьных учебников и забывается за кружкой пива и музыкой.

— Знаешь, Антониу, — сказал я, — выпей-ка и ты тоже. Сейчас вечер пятницы, а завтра — твои именины. Бедняки Пасу-де-Аркуша стали богаче, считай, на шесть миллионов, а я опять могу выпить — история начинается заново.