Энн Ветемаа - Сребропряхи

• Название: Сребропряхи
• Автор: Энн Ветемаа
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

В новую книгу известного эстонского прозаика Энна Ветемаа вошли два романа. Герой первого романа «Снежный ком» — культработник, искренне любящий свое негромкое занятие. Истинная ценность человеческой личности, утверждает автор, определяется тем, насколько развито в нем чувство долга, чувство ответственности перед обществом.

Роман «Сребропряхи» — о проблемах современного киноискусства, творческих поисках интеллигенции.

---

«О господи, помоги мне избавиться от этих мыслей! Ведь я же невеста Юри! Я люблю его и хочу быть верной! — внушает себе Маре, на глазах ее появляются слезы. — Ничего из нашей свадьбы не выйдет, закуют его в кандалы, отправят в тюрьму. Ну почему он всегда должен лезть на рожон! Барин добрый, зачем с ним ссориться, мы могли бы жить да поживать, если барину не перечить… Разве нам их осилить, не стоит и пытаться…»

Маре любуется китайскими фонариками, горящими над столом, их свет отражается в ее влажных глазах. Как хорошо пахнет в саду, как красиво омывают русалку струи фонтана! Да еще соловей щелкает-заливается… Если бы Маре знала еще не написанную Густавом Вульфом[11] песню, где соловей проявляет сознательность и вместо помещичьего сада заводит свой чарующий мотив на заветной липе под окошком мужика, то ей следовало бы возмутиться. Но Маре неизвестно, что она вправе возмутиться, да и соловей ни о чем таком не догадывается. Из барского дома доносятся красивые грустные звуки рояля, ночь благоухает жасмином. Жасминная ночь, ночь китайских фонариков. Маре подглядывает из-за кустов и чувствует себя страшно одинокой.

Но еще кто-то гораздо более одинок. Это Румму Юри, который издали, раздвинув немного занавеску, смотрит на пирующих. И поскольку он наблюдает пиршество издали и не с самого начала, то для него совершенно не понятен смысл происходящего. Кучер, выручивший его из беды, такой славный и верный человек, и вдруг произносит тосты в честь господ! Дворовые пожирают господские яства и пытаются подражать господам в хороших манерах. Все они продажные лизоблюды! Вот он — удар, который поражает Юри в самое сердце, с такой силой поражает, что у него темнеет в глазах. Из кожи вон лезу, чтобы оставить господ без козырей, обвести их вокруг пальца, чтобы в душе простых людей пустили ростки гордость и чувство собственного достоинства, и что же делают эти люди?! Предатели! Да, вы достойны своей участи! Румму Юри в бешенстве, он весь кипит. Пути назад нет. И пусть никто не ждет от него пощады!

Мадис Картуль прямо-таки счастлив. Как хорошо, что он пришел к Марет! Как хорошо, что он заметил и поел угрей, именно после этого что-то прорезалось.

Ужасно хочется курить, он потихоньку возвращается в свою комнату, берет с балкона сигареты. С радостью отмечает, что настырный карапуз нашел-таки себе местечко. После недолгого раздумья Мадис решает опять пойти к Марет.

Он не ложится, он еще долго сидит за столом. Все детально продумывает. Подходяще!

Теперь он разрешает Румму Юри устремиться к исполнительнице «Лесного царя». В таком состоянии самолюбивый разбойник и вправду может бросить в лицо ни в чем не повинной девушки слова, которых та вовсе не заслуживает. Кроваво-красные, кошмарно красные бархатные портьеры развеваются, деревянные бусинки постукивают на сквозняке, взбешенный Румму Юри выкрикивает бессвязные оскорбительные слова. Кроткая девушка долго не поднимает глаз от клавиш и наконец тихо говорит: «Вы умеете только ненавидеть, Румму Юри!»

Праздник в саду близится к концу. Кое-кто из завидующих все еще поглядывает из-за кустов на стол. В трубках попыхивает самосад, едва тлеет огонек под пеплом. Злобно-завистливые, мутно-серые глаза соглядатая под густыми кустистыми бровями.

В темном углу комнаты Марет светится оранжевый огонек сигареты Мадиса Картуля, вот он затухает и тут же вновь упрямо загорается. И так до самого утра.

XV

— Ну как? Вот это офицер — первый сорт!

Хелле подает Мати зеркало, из которого на него смотрит припомаженный и принаряженный красавец: омерзительно прилизанные волосы, похотливые черные усики, вишнево-красные, какие-то неестественные губы.

— Усы не годятся, попробуй сделать подлинней, — говорит Мадис. — Вид у него должен быть немного дурацкий. Вылощенный, да, но дурак.

И Мати становится обладателем торчащих усов с глядящими в небо острыми кончиками — до того идиотские усы, что Хелле тихонько хихикает.

Осветители устанавливают «юпитеры», с треском и шипением вспыхивает пламя капризной вольтовой дуги. Из-за кустов выходят Реэт и помощник оператора. Эта белобрысая жердь последнее время довольно открыто за ней приударяет. Реэт показывает пальцем на Мати, и они смеются. Неказистая, всегда выглядящая неряшливой, Реэт приятно взволнована; похоже, что, глядя на Мати, она не только развлекается, по прямо-таки наслаждается. Реэт что-то шепчет помощнику оператора, тот ее щиплет. Она хохочет и бьет коллегу по руке, скорее поощряя, чем отталкивая. И опять она о чем-то шепчутся. Теперь к ним присоединяется и Хелле. Мадис все это замечает, но только сочувственно усмехается.

Мати чувствует, как его сердце сжимается от приступа леденящего страха, вызывающего тошноту: а вдруг они узнали о письме? Об анонимном письме директору студии, где Мати жалуется, что «режиссер Мадис Картуль устроил в съемочной группе настоящий бордель и, пользуясь своей властью, вступил с костюмершей Марет Кинкс в аморальную связь». Значит… значит, эта сегодняшняя съемка просто издевательство и акт мести? Хотят из меня посмешище сделать… Нет, не может быть, успокаивает себя Мати, письмо отправлено всего четыре-пять дней назад.

Хелле с приветливой улыбкой подходит к Мати, а ему уже видится в ее взгляде преднамеренность. Хелле поправляет его усы, в прикосновении округлых женских пальцев словно бы таится предвкушение потехи: сперва наведем на него лоск, а потом позабавимся, посмотрим, как этот анонимщик будет поджариваться на медленном огне!

Не так уж трудно догадаться, кто автор письма, кого еще кроме Мати тревожит «положение в съемочной группе».

Не надо было писать, думает Мати, да теперь уж поздно. И как это взбрело мне в голову! Впрочем, в ту ночь он был не в состоянии что бы то ни было соображать…

— Мати, у тебя будет еще две фразы, — говорит Мадис. — Первая: «Прелестная барышня, может, прогуляемся немножко?..» И вторая: «А не свить ли нам гнездышко?» Ты их, конечно, скажешь по-эстонски, потом мы сделаем синхронный перевод.

Понятно! В глазу Мадиса тоже мелькнуло злорадство, мелькнуло и мгновенно исчезло. Мати это ясно видел, а затем глаз снова ничего не выражал.

— Я знаю, что ты немножко, ну, а-а-а-а, но это не беда, — вполголоса добавил Мадис. — Да и вообще почему бы красивому офицеру, покорителю сердец, немного не позаикаться? Это даже интересно… Не стесняйся, женщинам ты нравишься, я это знаю.

Надо отказаться! Прямо сейчас же запротестовать! Однако губы Мати помимо его воли расплываются в заискивающей улыбке.

— Я не знаю… — пытается он начать.

— И знать тут нечего, — заключает разговор Мадис и машет осветителям. — Ты идешь вот отсюда, от этого дерева, навстречу тебе выходит Марет. Тут ты и произносишь свою первую фразу. — И Мадис, повернувшись, приказывает: — Мотор!

Ослепительно горят «юпитеры», потусторонний лиловый свет мерцает под деревьями, мерцает на лицах. Слышен беспокойный сухой треск вольтовой дуги.

Мати видит, как стоящие поодаль подходят к съемочной площадке. Он это сотни раз видел, но сегодня в центре светового пятна он, Мати, этот а-а-а-а. Мати скользит взглядом по лицам присутствующих: вялая удовлетворенность Хелле, нескрываемое возбуждение Реэт, прямо-таки отеческая снисходительность и притворное дружелюбие Мадиса! Мати знакомо все это еще со времен Сморчка, со времен «самозащищающейся женщины». «Не робей, дружок, надо только немножко взять себя в руки, собраться с мыслями…» Вся эта шайка в заговоре против него, Мати!

Откуда-то выскакивает Реэт, прямо у него под носом, щелкнув, сходятся деревянные крылья хлопушки.

— Ду-убль пе-ервый, — взвизгивает Реэт. Мышиные зубки сверкают в луче прожектора.

— Пожалуйста, папа, поставь пестрый парус, — бормочет про себя Мати. Спокойно, только спокойно! Эти две пустячные фразы, которые он должен произнести, получатся! Мати справится с ними. Тем более что правда на его стороне. Разве он что-нибудь преувеличил в своем письме? Настоящая аморалка, это же чистая правда. — Пожалуйста, папа, поставь пестрый парус…

— Теперь иди. Камера! — командует Мадис.

По рельсам параллельно Мати едет камера, огромный циклоп. С тихим стрекотанием поглощает крутящаяся позади циклопьего глаза пленка все, что исходит от Мати: легкую дрожь, морщинку на лице. Равнодушное хлористое серебро запечатлевает их, делает неопровержимыми.

Мати чувствует, что ноги его не слушаются, они как ватные. Ничего, ничего! Господь бог поможет, укрепит болящего!

По аллее навстречу ему идет Марет. В этом белом платье она чужая и далекая. Она словно не шагает по дорожке, а медленно нисходит откуда-то с высоты, с незнакомой планеты. Нет, такая Марет не может жить в старом деревянном домике на Третьей линии, в котором сладко пахнет ванилью и плесенью. В ее равнодушной, холодной улыбке уверенность в том, что она женщина и что это ее женское естество дает ей право делать несчастными некоторых мужчин. Да, если только ей захочется…