Антти Тимонен - Мы карелы

• Название: Мы карелы
• Автор: Антти Тимонен
• Издательство: Карелия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Многоплановый роман «Мы карелы» воссоздает драматические события гражданской войны в Карелии. При написании романа автор использовал исторические архивные материалы, воспоминания участников и очевидцев тех событий.

За роман «Мы карелы» Антти Тимонен удостоен в 1971 году Государственной премии Карельской АССР.

---

— Неужели он такой противный?

— Когда другого нет, то и эту гадость можно пить.

— Ты видел здесь плешивого очкарика? — спросила Кайса-Мария. — Он у них самый главный.

— Он, наверно, личный представитель самого Маннергейма.

— Бери выше, — Кайса-Мария говорила доверительно. — Он из компании Гутцайта. Они продали Англии миллион телеграфных столбов, рассчитывая взять их в Карелии. Деньги давно истрачены, а где их теперь взять, эти столбы? Нам придется вернуть даже Реболы. А если брать их из финских лесов, они обойдутся так дорого, что…

— В общем, хотели доделить шкуру неубитого медведя, — усмехнулся Васселей. — А что сделает медведь, если с него с живого будут сдирать шкуру?

Снизу, с хозяйской половины, донесся шум, громкие голоса.

— Подожди. Я сбегаю досмотрю, что они там расшумелись.

Кайса-Мария вскочила. Васселей хода встал и хотел выйти. Но Кайса-Мария усадила его обратно.

Она тут же вернулась. Голос у нее был хриплый и встревоженный.

— Мне нужно отлучиться ненадолго. Ты не уходи. Хорошо? Я скоро вернусь. А чтобы ты не сбежал…

И она закрыла дверь за собой на ключ. Ее каблуки простучали по крутым ступенькам.

Васселей подошел к двери, пощупал ее. Двинь он плечом, и та вылетит. А зачем вышибать дверь? Здесь тепло, уютно…

Он сел обратно за стол, налил самогона, отпил глоток. Самогон уже не показался таким противным… О, если бы это было единственное противное дело в мире, в котором надо пересиливать себя. Свеча стояла слишком близко. Часы на столе тикали слишком громко. Васселей отодвинул свечу и часы на конец стола. Там, где он сидел, стало чуть темнее, и он почувствовал облегчение, словно ему удалось спрятаться от самого себя в мягкий полумрак. Но часы стучали все громче и громче. Время не остановишь, не спрячешься от него. Часы словно издевались, злорадствовали: «вот-так, вот-так, вот-так…» Кайса-Мария где-то задерживалась, и время тянулось слишком медленно. Хотя, впрочем, куда ему, Васселею, спешить? Вернется Кайса-Мария или вообще не вернется — не все ли ему равно… Было только почему-то тягостно оттого, что его заперли на замок. Васселеем овладело чувство полного бессилия. Нет, не в этом ерундовом замке было дело. Его-то легко сломать. Но было что-то покрепче, пострашнее замка, из-под которого он был не в силах вырваться. Казалось, он был связан, опутан чем-то невидимым, липким, отвратительным… Вот-так, вот-так, вот-так! — тикали часы. Васселей еще налил самогона и рассеянно уставился на чашку, забыв выпить ее.

Наконец послышались торопливые шаги. Войдя в комнату, Кайса-Мария закрыла дверь за собой на замок, сунула ключ в карман и села, часто и взволнованно дыша. «Что она опять задумала?» — с любопытством подумал Васселей, следя за ней.

Кайса-Мария взглянула на полную чашку, стоявшую перед Васселеем.

— Почему не пьешь? Я тоже выпью…

Она пододвинула свой стул к Васселею, взяла чашку. Руки ее дрожали, самогон плеснулся на скатерть.

— Что с тобой?

Васселеем тоже овладела какая-то тревога.

— Со мной? Ничего…

Голос у Кайсы-Марии был натянутый, хриплый.

Она прижалась щекой к плечу Васселея и зашептала:

— Посидим так, вот так… Разве не хорошо вдвоем? Или, может, ты устал, хочешь прилечь? Ложись, а я буду сидеть, охранять твой сон. Не уходи… Здесь тебе хорошо. А на улице дождь, ветер… Останешься у меня.

Васселею было все равно, где спать. Он только спросил:

— Ты могла бы уж прямо сказать, что они велели выведать у меня. В чем они меня подозревают или чего хотят от меня. Я ведь герой. Может, хватит?

— Хватит, хватит, милый, — вымученно улыбнулась женщина. Потом спросила умоляющим тоном, настолько непосредственным, что нельзя было не поверить в ее искренность: — Неужели ты не веришь, что они для меня такие же чужие, как и для тебя?

— Чужие… — Васселей высвободил плечо из рук женщины. — А для меня они… Как только в Карелии будет мир, я их пошлю ко всем чертям. Может быть, Лиге наций надоест тянуть волынку и она что-то решит. И может, России предложит что-то. А ваши должны убрать лапы от Карелии, слышишь! Иди и скажи им, что я говорю такое. Скажи — налакался и свою душу раскрыл, подлец этакий. А я напьюсь…

Васселей взял чашку, но Кайса-Мария отобрала ее из его рук и выпила сама..

— Я пойду и скажу им. Знаешь что? Скажу: вы убили моего брата, вы убили моего мужа, вы убили во мне все то, что когда-то было красивым, святым, дорогим. Вы убили во мне все то, во имя чего я пошла с вами, — веру, любовь к родине, к людям… Вы все убили, испоганили. Ничего уже не осталось. Так я им скажу.

— И все-таки ты не пойдешь и не скажешь ничего. Ты сейчас пьяная, вот и все.

— Может, и пьяная, может, и не скажу… — Кайса-Мария сникла. — А тебе я могла бы сказать кое-что. Но тоже не скажу. Боюсь, да и не знаю, стоит ли. Ты только не спрашивай ничего. Не надо. Знаешь, ложись, поспи. Не бойся — я не приду к тебе. Пусть у меня останется что-то… чистое. Нельзя все терять. Ты спи, а я буду сидеть возле тебя.

Васселей лег на кровать. Кайса-Мария сидела за столом и молча плакала… «Спивается, бедняжка…» — успел подумать Васселей и тут же заснул.

И все-таки, уложив Васселея спать в своей светелке, Кайса-Мария выполнила поручение, полученное ею во внутренних покоях дома.

В тот вечер на хозяйской половине шел деловой разговор, потом разгорелся жаркий спор, а потом там тоже пили. Вечеринка была устроена в честь одного из карел — участников заседания, которому приказом Маннергейма было присвоено офицерское звание. Зная отношение Васселея к этому новоиспеченному офицеру, Кайсу-Марию попросили не выпускать Васселея, чтобы он ненароком не узнал, кто виновник торжества, устроенного на хозяйской половине, и что этот человек вообще находится здесь. Пусть Васселей по-прежнему пребывает в уверенности, что этот человек служит у красных. Не дай бог, если Васселей узнает что-то: тогда праздник неминуемо кончится смертью одного из них или даже обоих. Но Васселей так ничего не узнал, он проспал до утра в светелке на чердаке, а Мийтрея, который и являлся виновником торжества, под утро посадили в тарантас, и под холодным осенним дождем он покатил в Каяни.

Мийтрей, или прапорщик Микко Хоккинен, как его здесь называли, играл немалую роль в подготовке нового похода в Карелию. Он знал положение в Карелии, настроение населения. Ему были известны местонахождения тайных складов оружия. Лучше, чем кто-либо другой здесь, он знал находившиеся в Карелии силы Красной Армии и их вооружение. Работой Мийтрея остались довольны, хотя ему и пришлось раньше времени бежать из Карелии. Все из-за событий в Тунгуде, из-за Королева.

Мийтрей красочно описал, как он уходил в самый последний момент, как его преследовали и как стреляли в него. Говорить Мийтрей умел, и ему не мешали расписывать свои подвиги. Но что касается общей оценки положения в Карелии, тут Мийтрей оказался реалистом, и его оценка была не столь утешительной, как хотелось его слушателям. При обсуждении положения в Карелии возник спор, дело дошло чуть ли не до ссоры. Мятежники требовали новых средств для приобретения оружия, снаряжения, продовольствия. Требовали ускорить подготовку бойцов. Просили денег у компании Гутцайт. А представитель компании в свою очередь требовал действий: ему нужен был карельский лес, телеграфные столбы… Просили денег у Карельского просветительского общества, у разных предпринимателей, как карел, так и финнов, у разных заинтересованных обществ, организаций. А те в ответ требовали отчета: «Куда вы дели то, что вам уже дали…»

По некоторым вопросам стороны пришли к соглашению. Но оказалось немало и таких вопросов, по которым точки зрения были слишком разными. Да и разве решишь все за один присест? Время было позднее, близилась полночь. Затем начался пир… Не были забыты на этом торжестве и Васселей и его товарищи. Свою долю выпивки они получили уже днем через Кайсу-Марию. Хоть их угощение и не состояло из столь же дорогих вин и коньяков, какие стояли на столе на хозяйской половине, настроение оно все же поднимало. Васселей быстро уснул. Потапов напился и начал буянить, а Кириля успокаивал его.

Мийтрей не удивился, когда среди веселья ему предложили уехать. Ему, правда, хотелось еще погулять, а потом завалиться спать и хорошо выспаться, но пришлось сесть в тарантас и под моросящим дождем отправиться опять в путь. Он понимал, что на этой стороне ему лучше не встречаться со знакомыми карелами.

Покачиваясь в тарантасе, Мийтрей погрузился в свои размышления…

Вот уже третий год он живет жизнью, полной опасности и риска. Смерть буквально ходит по пятам. Сколько раз он за эти годы думал о том, что как о человеке о нем давно забыли — его вспоминают лишь тогда, когда нужны разведывательные данные. И на поле боя он один. Никто не охраняет ни с тыла, ни с флангов. Если бы он попался, то смерти ему не миновать. И никто — ни одна организация, ни одно государство — не признал бы его своим. Никто бы не выразил скорби по поводу его гибели, не пролил и слезинки. Единственным человеком, оплакавшим его, какой бы собачьей смертью он ни погиб, была бы старушка мать, но мать — царство ей небесное! — уже померла, так и не узнав, кому ее сын служит. И если бы он попался и был расстрелян красными, то все то, что он делал, рискуя жизнью, для Финляндии, приписали бы к своим заслугам те, кто подготовил его, послал в Карелию и требовал постоянно от него все новых и новых рискованных действий. Да и денежное вознаграждение, которое ждало его почти три года, осталось бы в их кассе или, что вероятней всего, денежки прикарманил бы кто-нибудь из начальства. Но нет! Он, Мийтрей, парень не промах, он знает себе цену, он не пропадет за понюшку табаку. Пусть его считают болтуном и шалопутом, он-то знает, что и когда болтать. В нем так развит инстинкт самозащиты что он способен уже издали почувствовать, где он может погореть, и вовремя обойдет то место. И если надо будет, то может быть отчаянно храбрым: его рука не дрогнет, если придется кого-то убрать с дороги…