Александр Грог - Время своих войн-1

• Название: Время своих войн-1
• Автор: Александр Грог
• Жанр: Боевик

Александр ГРОГ и Иван ЗОРИН (аватары) представляют:

НА КОНКУРС ВДВ - роман - ВРЕМЯ СВОИХ ВОЙН.

Версия 2010г.

---

   У Владимира Петровича обеих ног совсем нет. Отрезано так коротко, что некуда крепить протезы. Когда в бане он сидит на лавке, одной рукой мылит, положенную рядом мочалку, другой придерживается, чтобы не опрокинуться, кила свисает едва ли не до пола. (У Саньки в этом году тоже пошла расти мошонка, он переживает, что вырастет такая же большая, тогда мальчишки будут его обзывать - "килун"!)

   У Евгения Александровича нет обеих рук. Одной по самое плечо, вторая заканчивается у локтя, но сам локоть цел и от него есть коротенькая культя, которую врачи располовинили, чтобы в разрез, между костей можно было пихать ложку. Евгений Александрович даже ходит за грибами со специально вилочкой. Только проверить их не может и потому приносит много червивых. Грибы перебирает Владимир Петрович, режет их нещадно и беззлобно ругается на Евгения Александровича. Владимир Петрович до войны был заядлым грибником, потому сейчас ему без ног быть очень обидно. Евгению Александровичу обидно без рук, он был столяр, и когда Владимир Петрович что-то столярничает, его это коробит - смотреть не может. Шутят, жалко нельзя пользоваться чужим по очереди - Владимир Петрович занимал бы у Евгения Александровича ноги, а в другой день наоборот - отдавал свои руки и отсыпался. Евгений Александрович как-то дошутился, а не убежит ли кто-то на его ногах, и Владимир Петрович очень-очень обиделся - не разговаривал с ним едва ли не месяц.

   Один раз сильно заспорили в июне. Владимир Петрович говорил, что белые уже есть - "колосовики", самое время, а Евгений Александрович уверял, что рановато грибам. Он, когда дорогой с телятника возвращался - смотрел обочины и даже в рощу заглядывал, в обычных местах нет. Рано! Владимир Петрович опять сказал, то будь у него ноги, он бы показал, как надо грибы собирать. На что Евгений Александрович ему ответил, что будь у бабы Мани хер, она бы за деда Филю замуж не вышла...

   Тут кто-то и брякни - сходили бы вдвоем! Пусть Владимир Петрович Евгению Александровичу указывает - где гриб сидит. Слово за слово, да и сделали Евгению Александровичу нечто вроде деревянного наспинника с выступающей дощечкой - куда бы культя Владимира Петровича упиралась, а от него на плечи две дуги и один общий широкий ремень, чтобы двоих охватывал. Евгению Александровичу ремень получилося на грудь, а Владимиру Петровичу на пояс. Корзинку, как обычно, на шею - дуйте за грибами!

   Принесли полную. Евгений Александрович потом охал, отлеживался и говорил, что проклял все на свете - тут Владимира Петровича на себе тащить, а еще и грибы. Но тяжелее всего было не ходить, а за всяким грибом подседать, а потом вставать. Черт ли их Владимиру Петровичу указывает?! Но Владимир Петрович был счастлив и задумчив.

   Алексей Федорович держится особняком, ходит в баню отдельно. У него утиная походка с завалом на одну сторону - словно нога, когда он на нее упирался, вдруг, проваливается, утопает в какой-то яме - только не в дороге, а в собственном бедре. Алексей Федорович обычно говорит басом, а иногда, когда не следит за собой, когда нервничает, взвизгивает, вроде пилы-циркулярки. Евгений Александрович как-то проговорился при Саньке, что у Алексея Федоровича постыдное ранение. А Санька удивлялся - как ранение может быть постыдным? Всякое ранение на войне - героическое! Но вопросы задавать стесняется, словно стыдно об этом спрашивать.

   Все плавают на камье в магазин. И даже безрукий Евгений Александрович, сам, один, без помощников, зажимает весло плечом и как-то упирается, гребет своим обрубком. От этого у него на шее здоровенный мозоль. Только Николай Иванович, у которого есть одна рука и одна нога, воды побаивается, и в магазин, хотя ему удобнее всех, плавает неохотно. Он говорит, что если бы сохранилась правая рука и нога, чувствовал бы себя уверенней. Но лучше, если бы левая нога и правая рука, а то очень заносит, а еще лучше, чтобы все целое было. Только это и коню понятно!

   Сам Санька - левша. В школе его пытаются переучить, но, задумавшись, он перекладывает ручку в другую руку и пишет левой - до окрика.

   В школе Сашку ставят в пример, что инвалидам помогает. Но потом, привыкнув, уже не вспоминают. Только, когда начальство приезжает, говорят про взятое шефство. Другие тоже ходили - день-два, иногда с неделю продержатся и заскучают. Им не интересно, а Сашке жутко как интересно. Сашку инвалиды учат стрелять. Тайком учат. Рыба, какая бы не была, а всем давно приелась. Но сначала Саньку учат стрелять в "фашиста"...

   Дверь закрыта на щеколду - винтовку (хоть и мелкашка) никто видеть не должен. Ее Николай Иванович откуда-то откопал, должно быть, долго прятали - Санька видел, как освобождали ее от тряпок, отдирая их вместе с засохшим маслом.

   Теперь Санька каждый день лежит на полу в длиннющем коридоре - по бокам его двери, здесь у каждого своя собственная комната - маленькая, но своя - а сам коридор выходит в одну большую, общую. Она и кухня одновременно и изба-читальня и самый их инвалидный клуб - едва ли не все время там проводят. Санька в коридоре, а там на кухне, на полу стоит мишень - обыкновенная рамка, куда вправлен, туго натянут лист бумаги - все равно какой, хоть бы и газетной.

   Винтовка закреплена, подлажена под лежащего Саньку, чтобы было удобно. Шевелить ее нельзя - собьется начальный прицел, и тогда все упражнение насмарку, можно только целиться осторожно.

   Евгений Александрович двигает "фашиста" по листу бумаги, наколотому кнопками на кругляки. У него на обрубке руки надет хомут, от него рейка и расщепленная спица, в спицу вставлен "черный фашист". Фашист в каске. Только из картона он вырезан не весь целиком, а от пояса. Саньке нужно попасть ему в голову, но этого мало, попасть нужно точно между глаз. Где сами глаза, Санька с такого расстояния не видит, но знает, что между глаз у "фашиста" прокручена дырка.

   Санька лежит на полу, смотрит в прицел (осторожно, чтобы не сдвинуть винтовку) и тихо командует: "выше, правее, чуть влево, на волос вверх..."

   Потом говорит:

   - Выстрел!

   И тогда Владимир Петрович, который тут же на полу читает свою книгу, протыкает "фашиста" иголкой в месте, где дырка. И снова сидит, читает.

   Страницы Владимир Петрович переворачивает редко, а иногда и не в ту сторону, словно уже забыл то, что прочитал. Еще он называет фашиста - циклопом.

   - Сколько сегодня "глаз в глаз"? - спрашивает Николай Иванович. Он хозяин винтовки - ему и определять, когда Саньке можно будет стрельнуть боевым, когда Саньку допустят на его личную войну...

   Снимают лист, начинают считать...

   - "Выстрелов" было пятьдесят, а дырок получается девять, пусть рядом, но вся равно много.

   Саньку не проведешь.

   - Больше сорока выстрелов один в один!

   - А должно быть все пятьдесят! Каждая лишняя дырка - это в тебя самого попадание - усвоил? Или определим ремнем за каждую?

   Санька ремня не боится, у Саньки отца нет. У него каждый из инвалидов едва ли не отец, если один определит - ремня, то другой не даст бить, следующий раз наоборот, а об общем никогда не договорятся. Здесь не сойтись, всегда будет кто-то недовольный, а кто-то довольный.

   - Четыре дырки получились в последней десятке, - говорит Владимир Петрович. - Я, когда тыркал, почувствовал.

   - Глаз замылился, - говорит Евгений Александрович. - Как ни есть, замылился!

   И рассказывает про "замыленный" глаз, как и отчего он бывает.

   - Давай так: сериями по десять.

   - За каждого из нас десять, и посмотрим, кого ты больше не уважаешь!

   Санька старается как никогда. Но результат хуже.

   - Слишком старается, - говорит Владимир Петрович. - Боец напряжен. Напугали! Выходной ему надо... Увольнительную! У кого есть копейки?

   Санька ходит в церковь, Инвалиды просят свечки ставить на поминовение "своих": чтобы обязательно помянули того и другого... Переживают, чтобы не упустил. У каждого имени, должно быть, своя история. Санька не понимает, зачем беспокоятся - у Саньки хорошая память, если они сами забудут сказать - он помнит и потом говорит их шепотом доброй женщине у разложенных картонных иконок и свеч, а она терпеливо переписывает на свою бумажку. Имен много - один раз Санька слышит, как выговариваются и с его списка - тем попом, который то и дело ходит с кадилом. Зачитывает он их скороговоркой и только последнее слово растягивает певуче, должно быть, на остатках воздуха. После этого заново его набирает, чтобы выстрелить длиннющую очередь имен.

   Санька, когда возвращается, тоже так пробует. Набирает побольше воздуха и потом бежит быстро, выпуская воздух именами под шаги. Каждое имя - шаг, а последнее, когда на самом пределе, под несколько шагов. В центральную усадьбу далеко бежать далеко - несколько часов. Но это же воскресенье - весь день его.

   - Поминаются рабы божьи! - нашептывает себе Санька басисто, и дальше частит под каждый шаг: Иван-Петр-Василий-Павел-Федор-Андрей-Захар-Борис-Афанасий-Фрол-Егор-Тимофей-Анисим-Ефим-Емельян-Игнатий-Евсей... Некоторые имена повторяются по нескольку раз, но они, хоть и одинаковые, принадлежат разным людям, и потому Санька их повторяет, не пропуская. Иван - аж, четыре раза!