Николай Хохлов - Право на совесть

• Название: Право на совесть
• Автор: Николай Хохлов
• Издательство: Посев
• Жанр: Современная проза
• Год: 1957

Хохлов Николай Евгеньевич (он же Иозеф Хофбауэр, он же «Волин», он же «Тихон») родился в 1922-м году, до войны — студент театральных вузов, артист эстрады; в сентябре 41-го завербован для работы в создаваемом НКВД московском подполье; прошел тренировку в лагере немецких военнопленных для засылки в роли немецкого офицера за линию фронта.

В 1942-м заброшен в район Минска, принял участие в ликвидации гаулейтера Кубэ; в партизанском отряде прошел до границ Рейха.

С 1945-го по 1949-й — нелегальная командировка в Румынию. В 1950-м присвоено звание старшего лейтенанта Госбезопасности. 1952-й — нелегальная работа в Австрии, Швейцарии, Франции и Дании, оперработа в Берлине по вербовке агентуры и отказ осуществить «ликвидацию» во Франции; с конца года назначен резидентом в Швейцарии, представлен к званию капитана Госбезопасности. В феврале 1954-го сообщает одному из лидеров антисоветской эмигрантской организации Народно-трудовой союз Георгию Околовичу о его готовящемся убийстве и остается на Западе, за что в июне заочно приговаривается Военной коллегией Верховного суда СССР к ВМН. В 1958-м его пытаются отравить. 1959–64-е годы работа в Южном Вьетнаме (советник президента), ФРГ и Южной Корее. В 1968-м защитил докторскую диссертацию по экспериментальной психологии. В настоящее время заслуженный профессор Калифорнийского государственного университета.

---

В тот солнечный и яркий осенний день мы отъехали от Москвы километров тридцать. В прозрачном уже холодном лесу белели два-три цементных домика.

Егор завел машину прямо в гущу леса и сказал:

— Ну, теперь тащите ящики в траншею, да осторожнее, там взрывчатка.

Мы перетаскали в узкую, кривую щель, вырытую между цепкими корнями сосен, тяжелые ящики с желтыми брусочками, похожими на хозяйственное мыло. Но это был тол — сильнейшее взрывчатое вещество.

Потом Егор показал нам, как отрезать наискось нужный кусок серого Бикфордова шнура, вставлять его в алюминиевую трубочку и зажимать зубами.

Мы узнали, что трубочка эта вставляется в отверстие, просверленное в толовой шашке, и простейшая бомба готова. Мы наделали несколько зарядов, привязали их к деревьям, зажгли шнур плотно прижатой к нему спичечной головкой и с восторгом наблюдали, как после глухого, теплого взрывного толчка четыре сосновых бревна разлетелись на куски.

Мы познакомились с электрическими взрывателями и с подрывной машинкой с замедленными и мгновенными взрывными шнурами, с магнитными минами и с зарядами «сюрпризного» действия.

Потом Егор вытащил из чемоданчика зеленую гранату с длинной деревянной ручкой и сказал:

— Вон, танк стоит, видите?

Мы давно уже видели этот танк. Обгоревший и полуразбитый он чернел у опушки леса на песчаной площадке, испещренной темными пятнами.

— До него надо добросить. А бросать будете так, — и объяснил.

Тася решительно дернула за маленький глиняный шарик, свисавший из конца ручки и, широко размахнувшись, бросила гранату прямо себе под ноги.

— В щель! — рявкнул Егор и, схватив девушек в охапку, швырнул их в траншею.

Все отделались только испугом.

Время от времени на штаб-квартиру приходил «дядя Петя», пожилой, тихий и скромный человек. Он обстоятельно объяснял нам, как по международным правилам следует надевать пальто и завязывать галстук, обращаться со столовыми приборами, составлять меню обедов и ужинов, рассаживать гостей, подавать к соответствующим блюдам соответствующие вина.

Он, наверное, был старым и опытным разведчиком, этот «дядя Петя». Много интересного рассказал он нам и о том, как работать в условиях подполья, как организовывать тайные встречи и приходить на них незамеченными, как проверять нет ли за тобой слежки, как переносить незаметно оружие и взрывчатку и многое другое, что должно было помочь нам не только работать, но и выжить.

Настоящего имени «дяди Пети» мы никогда не узнали. Он исчез так же внезапно, как появился. Потом, много позже, Михаил Борисович обмолвился случайно, что наш инструктор хороших манер погиб где-то в глубоком немецком тылу при выполнении задания.

Так шли дни за днями и мы все больше привыкали к своему положению полуартистов-полуразведчиков.

Повседневный быт нашей четверки тоже входил постепенно в налаженную колею.

Сначала нам было трудновато с продуктами. Мы крепились и маминого дивана не открывали. Но продуктовых карточек не хватало и жить приходилось впроголодь. Потом нам надоели танталовы муки и, по молчаливому сговору, на нашем столе стали появляться обеды, приправленные сладким салом и чай с соленым сахаром. Мы были слишком голодны, чтобы дожидаться прихода немцев. Но мы были также и полураздеты. Зимние пальто девушек были холодными и поношенными, у нас с Сергеем не было никаких. Единогласным решением четырех голосов было постановлено, что в интересах самой работы, мы должны приодеться потеплее и поприличнее. Так и случилось, что пачки денек были вытащены из шкафа и вся четверка направилась в «закрытый универмаг» на Кузнецкий. В магазин допускались только «избранные», со специальными лимитными книжками, но наша неутомимая Нина — «хозяйственный мотор» группы — раздобыла такую книжку одной ей известными путями.

Hani «оперативный фонд» начал таять.

Зато мы оделись, обулись и по вечерам в теплой, уютной квартире, собираясь вокруг обеденного стола за стаканом солоноватого чая, были по-своему счастливы. Мы ставили в центр стола вазочку с пуговицами и отчаянно сражались на них в покер. Обсуждали наши успехи и неудачи, столкновения с домоуправом и результаты последней стрельбы, сплетничали о знакомых артистах и даже выдумывали анекдоты про наше начальство.

Вот только о будущем, ожидающем нас, мы говорили очень мало. Как-то было ясно и без разговоров, что мы останемся и будем выполнять задания любой ценой.

Странное, какое-то совершенно особое, было тогда время. Не только для нас. Наверное, для всех русских людей. Изменилась система мышления, даже весь смысл жизни. Привычные ценности забылись, отошли на дальние планы, а их место заняли новые, не всегда осознанные чувства и стремления.

Если бы кто-нибудь спросил нас тогда, почему мы согласились стать разведчиками, что именно толкнуло нас на такой, далеко небезопасный шаг, вряд ли мы сумели бы ответить точно и вразумительно. Мы просто знали, что так надо. Так — правильно. Мы никогда не обсуждали вопроса, стоит ли защищать советскую власть, хороша ли она и почему фашистов надо бить. Зачем? Мы были русскими людьми — этого было достаточно. Защищать мы собирались русскую землю и русскую столицу. Никакого другого места в этой войне мы для себя не видели.

Каждый из нас четверых подписал полоску бумаги с четырьмя буквами: НКВД.

Каждый из нас в довоенной жизни встречался со зловещим значением этого слова.

Тем не менее, все мы хорошо знали, что не по отношению к НКВД взяли на себя обязательства. Конечно, покривил душой Комаров при первом разговоре со мной. Не по простому совпадению помещалась разведка в одном здании с НКВД. Мы постепенно узнали, что наши начальники были офицерами 4-го Партизанского Управления НКВД СССР. Но все равно в наших мыслях никогда не сочетались ни Егор, ни Комаров, ни Михаил Борисович, ни вся их служба, ставшая теперь хозяином нашей судьбы, с «карательным аппаратом пролетарского государства».

Мы жили тогда в каком-то почти праздничном сознании неповторимости происходящего.

Мы понимали, конечно, что за веселыми, забавными эпизодами боевой подготовки, скрывается перспектива реальной борьбы с немцами в оккупированной Москве. Мы знали в глубине души, что ждало нас при первой ошибке. Но ведь другого, не менее честного, пути не было. И мы потихоньку гордились, что никогда не говорили друг с другом о возможном исходе.

Все это было именно так, наверное, потому, что мы чувствовали, как думало в те дни большинство нашего народа. Потому, что миллионы были бы готовы занять наше место. Потому, что вместе с миллионами других русских людей, мы поняли истиннъте цели нацистского нашествия, остро ощутили опасность, повисшую над Родиной и, в первую очередь, над Москвой.

Особенно ярко и горько почувствовали мы готовность правительства отдать Москву, 15 октября. В этот день Маклярский вызвал нас к себе, в здание НКВД. Когда мы шли с Сергеем по коридору седьмого этажа, на этот раз полуосвещенному и мрачному, навстречу нам попадались один за другим спешащие, растерянные, изможденные сотрудники. В руках у них были ворохи бумаг. Архивы срочно уничтожались уже и в здании НКВД.

Мы постучались в дверь кабинета Михаила Борисовича. Он стоял за столом и что-то быстро писал, наклонившись над записной книжкой.

Михаил Борисович пратянул было руку к креслу, приглашая садиться, как его перебил звонок телефона.

— Алло? — взял он трубку. — Да, да, знаю ее… Что, что? Т-а-а-к… И уже во всем призналась?

Он покосился на нас, секунду помолчал и затем медленно, подчеркивая каждое слово, сказал негромко в трубку.

— Ну, вот что… Немедленно арестовать и на рассвете расстрелять… Да, да… Рапорт пришлете потом.

И бросил трубку.

Мы переглянулись с Сергеем. Вот оно, как бывает… Михаил Борисович сел в кресло и начал говорить небрежным, но злым тоном.

— Раскололи тут девчонку одну. Успела уже связаться с немецкой разведкой. Ну мы, конечно, немедленно, узнали. У нас же там тоже свои люди есть. Зря поспешила…

Мы подавленно молчали. Откуда нам с Сергеем было тогда знать, что даже НКВД не расстреливает человека по простому приказанию начальника отдела.

— Ну, что же, — поднял Михаил Борисович на нас глаза. — Что я могу вам, ребята, сказать? Ничего хорошего… Москву оставляем… Немецкие танки на окраинах города. Держитесь, и помните, что вы будете защищать… Не горячитесь. Ждите связи и указаний. Но и сами не плошайте. Запомните — жизнь ваша нужна. Если уж и отдавать ее, то во-время и с толком…

Дверь открылась. Вошел Комаров и, поздоровавшись с нами, повернулся к Михаилу Борисовичу.

— Вас ждут, товарищ подполковник.

Михаил Борисович поднялся из-за стола, обошел его кругом и взял нас обоих за плечи:

— Ну, друзья, до свиданья. Помните все, чему мы вас учили. Увидимся в подполье.