Михаило Лалич - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Михаило Лалич
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Михаило Лалич — один из крупнейших писателей современной Югославии, лауреат многих литературных премий, хорошо известен советским читателям. На русский язык переведены его романы «Свадьба», «Лелейская гора», «Облава».

Лалич посвятил свое творчество теме войны и борьбы против фашизма, прославляя героизм и мужество черногорского народа.

В книгу включены роман «Разрыв» (1955) и рассказы разных лет.

---

— Да здравствует коммунизм!

— Как же, будет он здравствовать, как и вы! — прокричал в ответ Йован Анджелич.

Воевода Джуришич, взбешенный, кинулся к Милану и хлестнул его плеткой по лицу. Охваченный гневом, проскрежетал:

— Вниз, к воде, штыком его прикончить, штыком!

Это приказание пригвоздило всех к месту, легко сказать: «штыком», но у кого не дрогнет рука заколоть человека?.. Бечир подозвал Метешанина: его брат был убит в группе «семи офицеров», ходили слухи, что именно его вел Милан Видакович, а он извернулся и укусил Милана за руку, — предоставлялась возможность расплаты… Метешанин встал перед строем, посмотрел на Бечира, потом на Джуришича и произнес с неожиданной твердостью:

— Я связанного человека колоть не буду!

— Так ты его развяжи, — нашелся Йован Анджелич.

— Нет, в моем роду так не мстят. Никогда в нашем роду так не мстили.

Бечир вызвал Крговича — и его брат убит в группе «семи офицеров». Пришлось ждать, наконец он явился, а когда ему объяснили, зачем вызвали, он еле выговорил, заикаясь:

— Не-е, мо-о-о-я рука на-а такое не поднимется!

— А чья же поднимется?

— Пусть его ко-лет тот, кто за-за-захватил!

— Стыдись, — сказал Бечир и выкрикнул: — Есть тут кто из Мишничей?

— Есть, вот она я из Мишничей, — вырвалась из толпы баба в широченной юбке, большеголовая, с четырехугольным подбородком и бородавкой под носом, — да штанов на мне нету. Пускай мне штаны одолжат, тогда я за своего племянника Иову Мишнича отомщу, раз они не хотят, вот только штаны надену. Хороший у меня племянник был Иова, всякий раз в письме привет передавал, а под рождество гостинцы посылал — сахару да кофею. Все божились за Иову отомстить, а как до дела дошло, у каждого отговорка находится…

Баба тарахтела бы и дальше, если б ее не оттащил и не заткнул ей рот Стево Мишнич, партизан, дезертировавший из отряда и перешедший на сторону четников после того, как узнал, что убили его родственника Иову Мишнича. Он встал перед офицерами возбужденный, тяжело дыша — нелегко видно было ему принять решение.

— Дайте его мне, — сказал он. — Я его!

— А чем — тебе есть?

— Есть, вот он, — показал он на штык.

— Веди его к воде, а заупрямится, штыком подтолкнешь, поторопишь.

Милана отвязали от остальных. Он повернулся к офицерам и с полным самообладанием сказал:

— Поразительная вещь, всякий раз, когда вокруг нас затягивается петля и некуда деваться, находится какой-нибудь Бечир и берет нас обманом!.. Интересно, Бечир, когда ты маленьким был, как твои узнали, каким ты станешь, что дали тебе турецкое имя?

Вопрос Милана повис без ответа. Мишнич толкнул Милана и погнал перед собой к воде. Некоторое время все смотрели им вслед: как они там замешкались, и Мишнич поддал пленного штыком в спину, и Милан, раненый, тяжело ковылял перед ним по снегу. Но вот они добрались до реки и тут снова схватились. Крики, оба покатились в снег, казалось, там душат друг друга, — наконец поднялся Стево Мишнич и слизнул со штыка кровь.

— Позор! — крикнула Евра офицерам. — Как вы можете на это смотреть!

— Калите, ироды! — вырвалось у Джорджие Видаковича. — Досыта кровью напейтесь!

— Захлебнитесь в крови! — воскликнул Янко.

— Кончать их! — прорычал Джуришич капитану Павичевичу.

Стрелки выстроились, пулемет и винтовки были наготове. Первый залп скосил обоих Видаковичей, Евру и Ягоша. Янко, раненый, все еще стоял. Но и его добили. Толпа в молчании рассеялась, словно спасаясь позорным бегством. Возле трупов остались одни офицеры и штабные. Они переглянулись, Джуришич подмигнул и сказал:

— Спектакль окончен, однако аплодисментов не последовало. Какое-то упущение в игре имелось. Учти на будущее ошибку, Бечир, а сегодня направь в Колашин Новака Ёкича и Драгутина Медо для получения наград. И не забудь об этом всех оповестить — у людей надо аппетит развивать!

Подземное празднество

Мы подошли ко входу в пещеру, названную Подземельем, — в ней нам больше нет приюта, коль скоро вокруг нее проложен след. Наши фигуры чернеют на снегу, чтобы ноги не отмерзли совсем, притоптываем и гадаем, где бы спрятаться. Оставаться вместе мы не можем, да и не собираемся: поставив все на одну карту, мы ее проиграем, а разбредясь в разные стороны, еще имеем шанс кого-нибудь сохранить в живых, чтобы он рассказал потом, как нам тут приходилось. Снег идет, клонятся под ним отяжелевшие ветви. Надо бы поскорее разойтись, пока он идет и скрывает наши следы — не видно будет, кто куда направился. Как надумает кто-то из наших, где ему прибежище найдется, так и уходит. Никто не сообщает куда, Качак не велит нам адреса открывать, и не без основания: доведись кому-нибудь из нас попробовать застенков и шипов под ногти, по крайней мере не будет подозрения, что кто-то тебя выдал. Все разошлись маленькими группками — по трое, по четверо, мы четверо остались, как волки, на утрамбованной прогалине в снегу. И еще хорошо, если бы как волки, по крайней мере знали бы, куда податься. А так, например, Илич понятия не имеет, куда деться. Горожанин, сын чиновника-переселенца с восьмью детьми, отец отрекся от него через газету «Голос Черногорца», итальянцы издают ее в Цетинье, впрочем, мачеха еще раньше выставила его из дому, чтобы меньше было едоков за столом. Не знает и Тадишич, где голову приклонить, хотя от него родные и не отрекались — его семейство со всем скотом и скарбом насильственно переселили в долину, ближе к городу, где оно находится под постоянным надзором, а в опустевший дом у горы то и дело наведывается патруль посмотреть, нельзя ли оттуда еще что-нибудь унести. Качак обзавелся землянкой, но, чтобы до нее добраться, надо перевалить отроги Беласицы, это после снежных заносов, когда утопаешь по горло, до нее на крыльях не дотянешь, а уж куда ему на его отмороженных ногах с отпадающими пальцами. У меня на примете есть для себя пещерка, но уж больно мелка — для двоих и то места не хватит, а я к людям привык, не могу и пары часов в одиночестве выдержать. И кроме всего прочего, собственное самолюбие не позволяет мне бросить друзей, уж лучше вместе пропадать, чем выкручиваться одному. Качак сочувственно спрашивает меня, как будто он в лучшем положении находится:

— Что ж это, Джоле, и тебе деться некуда?

— Некуда, — отвечаю я, — ничего я себе не припас.

— Уж будто родни у тебя нет?

— Полно и теток, и дядьев, и двоюродных братьев повсюду, да только все они в черных списках да под слежкой находятся, так что они и дверь-то отворить не посмеют. А кое-кто и на ту сторону перешел.

— Теми, которые на ту сторону перешли, тоже бросаться не надо, — сказал Качак и добавил: — Сами мы уж больно зазнались, оторвались от народа.

— Это точно, как ни верти — кругом мы виноваты.

— Так оно и есть. От одних отшатнулись, других облаяли, с третьими расплевались. А ну-ка пораскинь мозгами — не позабыл ли ты кого из этой твоей родни!.. Нет ли у тебя кого-нибудь на стороне, с кем ты еще разругаться не успел?

И угадал: двое моих дальних дядьев по отцовской линии, Велё и Вукан Джолевичи, переселились на турецкие наделы, когда наши якобы в отместку за гибель славного Бошко Бошковича спалили мусульманские села и потеснили турок к Белому Полю. Отец мой оказал им тогда какую-то услугу, не знаю какую, только они изо всей силы старались отплатить мне за нее добром и поддержать теплые родственные отношения. До войны я каждую осень гостил у них, они насчет меня разные планы строили, подыскали мне невесту с приданым, хотели женить и в их края переселить, да ничего из этого не вышло…

— Есть, — сказал я, — дядья у меня в Белом Поле есть. С тех пор как война началась, я с ними ни разу не виделся, а значит, и не ругался, — примут они нас. Идти до них далеко, но, если двинуться не мешкая, к рассвету доберемся.

— А чего нам мешкать! Дожидаться тут нечего.

И добрались. Тетка Вукосава на мой голос сразу отворила дверь, впустила, оглядела нас и с этаким удивлением спрашивает:

— А где же ваши кони, Джоле?

— Какие еще кони, тетка Бука, что ты в нас такого кавалерийского нашла?

— Да смотрю, сапоги у вас со шпорами, — говорит она и допытывается: — Для чего вам эти шпоры, если коней у вас нет?

Оглядели мы свои ноги — и правда, лед на них до колен налип, и точно кажется, будто на нас сапоги, а на пятках ледовые наросты так и блестят, словно шпоры, и при каждом шаге звон издают. Прошло совсем немного времени, и все наши украшения растопились и разлились лужицами. А тут и мой дядька Велё объявился, добродушная громадина в тулупе. Видно, он где-то сладко выспался в стогу и принес в дом солому в волосах и на тулупе. Усы у него от неожиданности ощетинились, посмеивается дядька, чтобы показать свое расположение, хотя для веселья нет у него, понятно, никаких оснований. Качак, по своей привычке прояснить ситуацию наперед, спрашивает его: