Агоп Мелконян - Память о мире

• Название: Память о мире
• Автор: Агоп Мелконян
• Жанр: Научная Фантастика

---

Ты, наверное, спросишь, почему.

Потому что я ненавижу их, ах, как я их ненавижу! Никто никогда не ненавидел их. Долго ползали они по этой земле, но ничего для нее не сделали, разве что удобряли ее своими смрадными телами... Стой!

Приближается конный отряд, во главе его - ботинок с блестящим носом.

Цокцок, цок-цок. Эта командирская морда меня бесит! У него на поясе две сапожные щетки, из них он собирается меня застрелить. Говорю тебе: они пришли меня казнить. А вдруг они позволят мне откупиться?

Сколько вам, ваша честь, полковник Ботинок? Вы не согласны меня пощадить? Какое коварство! Вы палач!

Вас, наверное, подослал Райнхард Макреди; он клевещет на меня из ненависти - ведь я красивее его... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне отлично известна... Я войду по-воровски бесшумно, чтобы не разбудить спящих, их сон мне на руку, нарушать его нельзя. Я различу белую амфору ее тела. Я хочу любить ее руками! Где мои руки? Хочу любить руками! Вы не имеете права! Что? Ах, вот как... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне...

ВЛАДИСЛАВ ЖАБОТИНСКИЙ:

Как-то, навестив наш прототип, Мария вернулась в сильной тревоге. Не могла найти себе места в комнате.

Делая вид, будто читаю, я, внимательно следил за ней боковым зрением.

-Ты не хотела бы мне что-то сказать? - спросил я.

- Ага, вспомнил, что у тебя есть жена.

Опыт подсказывал, что эта фраза предвещает семейный скандал. За ней должна была последовать сентенция, гласящая, то мне надо было жениться на книгах. Заключение же обычно звучало патетически: эх, вы, книжные черви! По этому сценарию все и разыгралось, но постепенно разговор перешел на "того человека, у которого нет ни рук, ни ног".

- Мария, давай сразу условимся, - сказал я. - Он не человек. Это всего лишь искусственный мозг.

- Что ж, выходит, искусственный мозг не имеет права на счастье?!

В ответ на столь блестящую демонстрацию женской логики я попытался объяснить, что человек - существо несколько более сложное, чем просто мозг, она же обвинила нас в том, что мы создали кентавра: наполовину человека, наполовину машину; тем не менее, это существо мучается одиночеством, а мы даже не интересуемся, чего оно желает, а чего - нет.

- Знаешь, мы с Яном продолжаем его изучать, - сказал я.

- Что вы там такого нашли для изучения, как только не стыдно совать нос в чужую душу! Ему счастье нужно, а не ваши исследования!

- Оставь ты это свое счастье! - не выдержав, раскричался я. - Пола у него нету, так что смастерить ему пару мы не можем, детей у него тоже не будет, деньги ему не нужны, в меховых шубах и джинсах он не щеголяет. И как же ему изобрести это самое счастье?

-Вот видишь, ты всё понял абсолютно примитивно.

С того дня она изменилась. В растерянности бродила по комнатам, словно вела нескончаемую беседу -то ли с кем-то, то ли сама с собой. В глазах ее читались укор и непонимание. Потом она, похоже, стала меня над кипящими горшками заклинания, пританцовывая вокруг, как колдуньи, а потом мазали мою хилую грудь какими-то снадобьями. Но язык мой оставался попрежнему неповоротлив, взгляд - по-прежнему пуст и непонимающ. Злые языки твердили, что бог наказывает маму за то, что она бросила мужа и стала любовницей красномордого и плешивого бакалейщика сеньора Эмилио, человека с толстыми, будто сальными, ладонями. У него была жена и двое дочерей-уродок, но частенько он оставался ночевать у нас, с маминой постели до меня доносилось порой его похотливое пыхтенье. Впрочем, без него мы давно бы умерли с голоду, поскольку моя родительница предпочитала греться на солнышке вместо того, чтобы работать.

Как то сеньор Эмилио приехал на вместительной повозке, в которую мы погрузили немножко еды и самые необходимые вещи. Потом колеса застучали по булыжнику, а из окон высовывались старые ведьмы - наши соседки, - сыпля нам вслед проклятья. Куда мы едем, я не знал, да и не интересовался. На протяжении всей дороги сеньор Эмилио щедро отпускал сальные шутки и тискал мою мать. К вечеру мы добрались до какого-то монастыря, развели костер и устроились на ночлег: я- в повозке, а они на земле. В наших монастырях женщинам ночевать не положено.

Наутро мы вступили в храм. Он тонул в прохладном полумраке маленькие, с ладонь, оконца терялись среди гордо высившихся колонн.

Монашеская ряса меня пугала, я еще не проходил конфирмацию, но мама насильно подвела меня к капуцину, заставила упасть на колени, а затем и коснуться лбом холодного пола.

Меня била дрожь. Противный сеньор Эмилио толкал меня в шею при любой попытке приподняться. Потом по какойто узкой винтовой лестнице, освещавшейся одной бояться, мы не разговаривали, чтобы коснуться ее хоть пальцем, и речи быть не могло - словом, запутавшаяся, испуганная женщина. Глаза ее покраснели от бессонницы, лицо потеряло свежесть, в одежде и прическе появилась небрежность. Причину я подозревал, но не понимал, насколько далеко все это зашло...

ЗАПИСЬ 0109

Проснулся я с ощущением, будто во мраке сна утратил нечто ценное и теперь мне его уже не найти. Брожу, будто лунатик, склоняюсь к каждой стекляшке, пытаюсь вернуть потерю, но от любого прикосновения мне жжет пальцы.

Утром из городка явилось несколько рабочих, со склада достали толстые листы свинца, и мой зал принялись заковывать в латы. До меня долетали веселые мужские восклицания, рабочие карабкались по стремянкам, ползли по стене - и вот добрались до моего окна, чтобы навсегда закрыть его светлый глаз, отгородить меня от моря и весны.

Такое наказание - вечно жить при холодном свете люминесцентных ламп.

Вот и всё, что люди для меня сделали.

ХОАКИМ АНТОНИО:

У меня почти не сохранилось воспоминаний детства. Я родился в Ла Фуэнте де Сан-Эстебан, в окрестностях Саламанки, в самом сердце Кастилии. Помню только раскаленные улицы, пыль, высокие глинобитные ограды и маму. Она была красивая, гордая женщина, самая изящная в Ла Фуэнте, и очень страдала из-за моей немоты. Не знаю, в сущности, был ли я нем или просто отставал в развитии, но во всяком случае до пяти лет я не произнес ни слова. К нам часто приходили какието старухи, варили целебные травы, шептали тоненькой свечкой, монах повел меня в подземелье.

Мы шли целую вечность, я вслушивался, надеясь, что сзади раздадутся шаги мамы, но монах не давал мне оглянуться, до боли сжимая руку. Крикнуть же я не мог - как я уже говорил, немота моя была полной.

И вот мы у какого-то саркофага, из-за толстого стекла таращились пустые глазницы черепа. Монах толкнул меня на каменную плиту у гробницы, из которой за мной свирепо и холодно наблюдал невесть когда сгнивший святой. "Целуй!" - повелел монах; сердце мое, казалось, вот-вот выскочит из груди ах, как мне не хотелось ему подчиняться! - и вот я склонился, но из груди моей не вырвалось ни звука. "Целуй, я сказал!" - снова проревел мой спутник, и голос его эхом отдавался во всех углах подземелья, словно целая армия дьяволов наседала на мою невинную душу. Я склонился к стеклу - о, господи, этот череп! Белесый, вечный, чем-то словно удивленный...

В тот миг, когда я губами прикоснулся к крышке саркофага, капуцин ударил меня по голое крестом и взревел потусторонним голосом: "Говори!".

Дальше не помню ничего. В себя я пришел на руках у мамы, ощущение было такое, будто возвращаюсь из небытия. Она обтирала мне лицо влажным платком.

"Ну, что, тебе лучше?"спросила она. "Да",-ответил я. Чудо произошло? Чудо, в которое мы не верим.

Знаю, что сказало бы большинство: это был шок, стресс, что-то переключилось в робком моем мозгу, центр речи был разблокирован.

Может, всё верно, а может, и нет.

Мне тоже иногда кажется, что все дело в шоке, но я не уверен. Если бог есть, он должен любить нас.

Правда ведь, если он ЕСТЬ, ему больше ничего не остается? Я верю, что он есть, следовательно, верю, он нас любит. Вот и всё.

Вечером сеньор Эмилио на радостях напился, мама чмокала его в поросячьи уши, они до полуночи не унимались со своими телячьими нежностями. Тогда-то она, бедняжка, немного спятив от счастья, принялась мне рассказывать, что в один прекрасный день господь сойдет ко мне с неба: улыбчивый старичок с посохом в руке, говорила она, приблизится к тебе по залитой лунным светом тропинке, а дорогу он найдет по звездам. Смотри, не забудь упасть перед ним на колени, говорила мама, и поцеловать его пыльные сандалии, полы старых одежд и кончики его чудотворных пальцев.

Ты жди, и он обязательно придет, ведь он тебя любит.

И я верил в это, а когда во что-то веришь, оно обязательно происходит.

Наш прототип уже был готов. Ян и Владислав анализировали работу его мозга, а мы с Райнхардом держались в сторонке, ждали результатов. И вот далеко за полночь... я писал что-то, а когда случайно поднял глаза, увидел его - старика с посохом. Он шел по тропинке, прямо как живой.